Севернее этих племён холодно, А племена не знают одежды. Западнее них — громадное сухое безводное плато. Поэтому движение в этих направлениях маловероятно. Опасность просматривается опять же для наиболее перспективных племён этой части материка. И выхода тут пока я не вижу. Надежда лишь на то, что людоеды не вечно остаются людоедами. Это такой же естественный этап развития племён, как и остальные этапы. Одни народы проходят его раньше, другие — позже. У племени урумку, возможно, этот этап удалось оборвать досрочно. Если удалось… Итоги пока подводить рано.
Общие воззрения по поводу развития племён и народов на моей родине таковы. Народы рождаются, живут и исчезают — как люди и звёзды. Нет бессмертных людей и вечных звёзд. Нет и вечных народов или вечных государств. Хотя каждое государство твердит своим подданным о своей вечной незыблемости… И даже само человечество всей нашей громадной звёздной системы — если оно когда-нибудь объединится! — тоже не будет вечным. Оно родилось вслед за рождением нашей Вселенной — как венец её развития! — и умрёт перед её концом, в период неизбежного сжатия.
Блаженны племена, не ведающие этого!
Впрочем, здесь моя задача не в том, чтобы утешить, а в том, чтобы предупредить. Пока в племени все трудятся — племя молодо, развивается, идёт вверх. Как только одни начинают жить за счёт других — племя стареет, вырождается и затем исчезает. Бездельники и паразиты везде и всегда тянут за собой в небытие тех, на ком паразитируют. Для тех, кто трудится, это печально, но это факт. Разумному лучше знать его наперёд. Неразумному вообще никакие теоретические знания не помогут. Ибо он не способен применить их к делу. Его судьба — узкая практика.
Вот, пожалуй, и всё, что собирался я сказать. Буду рад, если тебе это пригодится.
Нур-Нур умолк, и больше звук не возникал.
Последние минуты оказались без зрительного рада — только звук! Но мне, собственно, мысли и слова этого человека были интересней любых картинок. Хотя предположение его, что самые далёкие мои предки, как, впрочем, и его самые далёкие, были людоедами, не очень согревало душу. Хотелось бы вести свой род от какой-нибудь другой древней обезьяны…
И всё же спасибо за то, что он сказал! Видимо, ничего больше от него я не услышу.
…Сегодня предстояло лететь на север. Второй вертолёт потихоньку разгружался. Хотя факс я добыл сразу после разговора с Розитой. Идти на север надо на своём, привычно стоявшем посреди лесной полянки. Однако садиться на неё ночью, в темноте, не хотелось. Можно попортить лопасти винта о близкие деревья.
Постепенно возник простой и удобный вариант: сесть ночью в пойме Кривого ручья, возле загруженного вертолёта, днём перегрузить из него всё оставшееся в свой и отпустить опустевшую машину на Центральный материк. Вертолётов у нас не избыток, каждый на счету… А потом уже перегнать свой на обычное место. Разгрузка оттуда будет полегче. Тем более что среди оборудования птичника оказались две тележки на резиновых шинах. Через ручей с ними таскаться неудобно, а по лесу пройтись — удовольствие.
В дальней дороге надеялся я послушать «музыкальный приветик» от Розиты, извлечённый из упаковки факса. Карманный маг величиной с ладонь и три кассеты величиной со старинные пятачки со светящимися надписями на футлярах: «Лунная соната» Бетховена, вальсы Шопена, «Венгерские танцы» Брамса, «Времена года» Чайковского, альбом русских романсов и «Севильский цирюльник» Россини (увертюра, арии). Последнее, понятно, ради арии Розиты. А всё остальное — для раздумий о жизни. Когда-то перечислял я Розите этот набор мелодий, под которые с детства хорошо думалось о жизни — спокойно, светло и грустно.
И всё она запомнила! И всё тут повторила! Словно любящая старшая сестра, которая не устаёт заботиться о своём непутёвом братишке. Что он ни выкинет — а всё братишка!
Когда объяснял я Лу-у, куда и зачем полечу и почему вернусь среди ночи, она слушала меня, широко раскрыв глаза и от волнения сжимая и разжимая смуглые кулачки.
— Возьми меня! — попросила она.
— Там может быть опасно. Я не знаю, что нас там ждёт. Мы ведь спустимся на их землю.
— Поэтому я и прошу: возьми меня!
— Тогда я буду думать прежде всего о том, чтобы отвести опасность от тебя.
— Значит, я буду тебе мешать?
— Будешь.
— Разве я тебе когда-нибудь мешала?
— Нет.
— Почему же теперь?
— Такого у нас ещё не было. Но ты жди спокойно. Нас там будет пятеро. — Я показал Лу-у пять пальцев. — Мы сумеем выручить друг друга.
— Столько хлопот из-за проклятых хуров. — Лу-у тяжело вздохнула. — Убить бы их всех!
— Никогда не говори такого сынам неба! — попросил я. — У нас даже говорить об этом нельзя! Сыны неба ни за что не согласятся уничтожить целое племя. Хурам будут помогать, чтобы они жили по-человечески. И никому не мешали.
— Хорошо. — Лу-у опустила голову. — Не скажу. Но по-человечески хуры жить не будут.
…По пути на север я слушал «Лунную сонату» и думал о том, что под эту музыку хорошо бы неспешно рассказывать Лу-у о земных лунных ночах, которых никогда не бывает на этой планете. Хорошо бы показать ей лунные ночи Куинджи и Айвазовского! Может, с красавицы-Луны и начать общее знакомство с астрономией? Поймёт ли?..
Вот и ещё задачка: затребовать на свой экран репродукции картин, связанных с лунными ночами. Дело было нехитрым, я тут же набрал справочное библиотеки Города и попросил сделать подборку живописных пейзажей с лунными ночами — на мой номер, «до востребования». Будет возможность — сразу переведу на свой экран. Искать не придётся. Выкроилось бы время смотреть!
Послушал по пути и вечерние известия. Читала их Аня Бахрам. Из них и узнал первые результаты визита Фёдора и Эрнесто в бывшие пещеры урумту. Все внешние признаки урановой смолки Эрнесто обнаружил. Жаль, образцы взять не мог… На динамические голограммы наткнулись там двое бывших хозяев этих пещер. Видно, искали что-то забытое. Аборигены, понятно, пришли в ужас от созерцания движущихся прозрачных неощутимых людей. И с воплями убежали. Теперь наверняка появятся в племени легенды о привидениях в покинутых пещерах. А первым практическим результатом этого «путешествия» стало составление программы для визита геологов в скафандрах. Уже за образцами!
К самому восточному выходу из пещер прилетел я первым. Одинокий костёр слабо светился на фоне чёрного входа. Темнота ещё не упала, огонёк не казался ярким. Значит, Вук уже здесь… И, значит, народу немного, иначе костёр был бы не один.
Сделав круг низко над костром, я развернулся к перешейку между озёрами и услыхал вдогонку крик:
— Сан! Сан! Сан!
Видно, Вук думал, что прямо возле костра я и опущу свою непонятную летающую хижину.
Однако опустил я её в полукилометре южнее, когда слева и справа обозначились берега озера. Камни под машину, к счастью, не подвернулись, и стала она сразу ровно, спокойно, среди знакомой по фотографиям высокой травы с крупными цветами.
Джим и Нат были на связи с тех пор, что я вылетел, слушали вместе со мной Бетховена, и о посадке своей я их сейчас же известил. Им оставалось минут пять-шесть лёту. Погулять полчасика уже не получалось…
От костра бежал ко мне человек. Один! Значит, Вук.
Я надел очки, мыслеприёмник, взял гостинцы для вождя, спрыгнул из машины в траву и захлопнул дверцу.
Вук бежал, протянув вверх руки, показывая, что ничего в них нет. Словно в плен сдавался. Мне тоже пришлось протянуть руки вверх и показать, что в одной — банка тушёнки, в другой — бутылка тайпы. Предметы Вуку знакомые…
Мы только что не обнялись с разбегу. Вук остановился передо мной, тяжело дыша, и я поспешил загрузить его руки, освободив свои. Выпустить из рук любимое угощение он ни за что не решился бы.
Мыслеприёмник лихо, набок, сидел на его голове, и я спокойно спросил:
— Где же твои глупцы, Вук?
— У костра. Позвать?
— Подожди. За ними сейчас придут две другие хижины.