Цах поднялся за своей возлюбленной степенно, не сгибаясь, будто жердь проглотил. Явно подражал Биллу. Хорошо, что был он не так высок, как Билл. А то расшиб бы лоб о дверной проём.

На прощанье Нат обнял меня и шепнул:

— Знал бы ты, как не хватает тебя в лаборатории! Мы ведь начинаем роботов для этих пещер…

Я отошёл от вертолёта и потянул за собой Вука. А Вук — свою Ач.

Машина поднялась и зависла прямо над нами. Теперь и я двинулся к своему вертолёту, распахнул дверцу и увидел, что возле неё висит на крючке под мыслеприёмниками нитка зелёных бус, которые когда-то взял я в Нефти для Лу-у. Да так и забыл про них.

Впрочем, различных бус Лу-у привезла из Города немало. Хватит, наверное, на все торжественные случаи жизни.

Я поднялся в вертолёт, снял бусы, протянул Вуку.

— Отдай своей Ач! — сказал я. — Пусть это надёжно охраняет её от всех других мужчин.

Умные глаза её из-под густых бровей внимательно следили за каждым моим движением. Она понимала суть происходящего, хоть и не понимала моих слов. Она широко улыбнулась именно мне, глядя в мои глаза, и показала крепкие, не по-женски крупные сильные зубы.

А я, грешным делом, в ответ на эту чарующую улыбку подумал: «Так вот какими зубами рвут человечину!»

И слегка помахал ей пальцами.

— Не забудь, Вук, — напомнил я. — Через десять дней разожги костры на ровном месте для хижин!

— Не забуду! — пообещал Вук.

На обратном пути слушал я «Венгерские танцы» Брамса и вальсы Шопена. И думалось под них почти так же спокойно и светло, как в детстве.

По сути, сегодня буднично, без труб, без барабана, произошло событие историческое. Первые дикари с этого материка поехали чему-то учиться. Пусть пока лишь печи топить… Но — учиться! Научатся и чему-нибудь другому заодно… И потом потянутся на учёбу другие.

Строго говоря, Рул и Цах не первые. Первая была Лу-у. Но с ней случай особый. А тут — начало массового ряда. Не усыплённые пленники — добровольные курсанты. Да ещё из того племени, с которым мы не знали, что и делать…

И оттого на душе — спокойствие, тишина, штиль.

В конце концов, хоть и через пень-колоду, но как-то всё налаживается, устраивается и отвешивает тебе кусочек тихой жизни — без нервотрёпки, без грозных опасностей, суеты и железной необходимости защищаться и кого-то защищать. Кусочек того, что называется отдыхом.

Не было в моей взрослой жизни никакого отдыха, кроме тех трёх недель, которые перед отлётом с Земли провели мы с Бирутой на Рижском взморье, в доме её родителей. Всего три недели, не так уж много для целой взрослой жизни. Да ещё два сказочных дня в Нефти — с Розитой. И, пожалуй, ещё денёк, когда прилетали на Западный материк Натан Ренцел и Неяку. Для них это была работа. Для меня — отдых. И вот сегодняшнее спокойное ночное возвращение домой с прекрасной музыкой.

Всё обошлось нормально, мирно, как договаривались. Зря, наверное, не взял я Лу-у… Небось, не спит сейчас, мучается. Хуры кажутся ей самой грозной опасностью в жизни. Страшнее хура зверя нет… А ведь можно было успокоить её — если была бы связь. Пожалуй, пора оформить ей на узле связи новенький номер да получить радиофончик. Вызвал бы сейчас да поговорил…

Среди шопеновских вальсов вдруг прорезается отчётливый контральто Розиты:

— Думаешь, у нас всё кончилось, Санюшка?

Я спохватываюсь: на связи два вертолёта. Они тоже слушают мои танцы. Как слушали «Лунную сонату» по дороге сюда. С собою, видимо, музыки не прихватили… Приходится одним движением вырубить музыку. Кто знает, что ещё она сказанёт? Она ведь говорит это только мне, а не всему свету!

— Что у тебя с музыкой? — спрашивает по радио Нат. — Такие шли убаюкивающие вальсы…

— Какая-то театральная запись вдруг полезла, — объясняю я. — Вырубил. Вы далеко от Нефти?

— Мы её уже миновали. Снижаемся к хижинам. Площадка освещена. Нас ждут.

— Тогда я откланиваюсь, ребята. Мне тоже недалеко.

— Сядешь — сообщи в диспетчерскую, — напоминает Джим.

— Непременно! Привет курсантам и особенно — курсанткам!

Джим хохотнул в микрофон, я отключился, и тут же снова врубил маг.

— …Ничего у нас не кончилось, — продолжила Розита. — Я знаю: ты хочешь меня. А я хочу тебя. Никуда от этого не деться. Это сильнее нас. У тебя там жить не смогу. И без тебя тут жить не могу. Из одного тупика попала в другой. Выхода пока не вижу. Но всё время ищу. И лишь прошу тебя словами древней поэтессы:

«Без меня» Розита выделила. Значит, с нею опять можно? Значит, снова: «Сбежимся в Нефти»? Уже без «шуток»?

Иначе как всё это поймёшь?

Невольно промелькнул вопрос: какая древняя поэтесса столь точно сказала про нас?

Но снова потекли шопеновские вальсы. Самые, кажется грустные. Плёнку не спросишь…

Однако теперь сквозь грустные вальсы отчётливо звучала натянутая до предела струна — обнажённый нерв наших отношений с Розитой. Что от себя скрывать: не обрывался он, и неведомо, оборвётся ли когда. Не моя рука подтягивает всё время ту струну. Не в моей власти ослабить или оборвать её.

Но и щенком на поводке быть — не для меня!

… Когда пеленгатор оказался подо мною, когда сквозь деревья мелькнул вдалеке огонёк догорающего ночного костра купов, я включил нижнюю фару, чтобы осветить место посадки. И в ярком свете увидел три тёмные фигуры, облепившие загруженный вертолёт в пойме. Они были полностью обнажены. Кто-то из них дёргал ручку дверцы. Открыть, понятно, не могли, но пытались.

Опять, значит, людоеды! Неймётся им…

Я включил вторую фару, посильнее, и успел рассмотреть их, пока они разбегались в разные стороны. Мегафон был в машине, но шуметь не хотелось. Можно разбудить селение купов.

Ночные гости были покрыты шерстью — как земной австралопитек. Однако физиономии у них почти как у земного кроманьонского человека. Такая вот странная смесь того, что существовало на Земле три с половиной миллиона лет назад и сорок тысяч лет назад.

Австралопитека, с его явно обезьяньей физиономией, к людям, как известно, не относят. Хоть он и передвигался на двух ногах. А вот кроманьонец уже в чистом виде человек. Как раз из каменного века.

Сегодня на закате видел я трёх женщин из тех же, примерно, племён. Грудь и спина у них были закрыты шкурами, а на руках и ногах был лёгкий пушок, не шерсть. Не очень-то он и бросался в глаза… Может, эти дамы из другого племени? А, может, у них, как и у современных землян, на мужчинах больше шерсти, чем на женщинах?

Со временем это прояснится. А сейчас важно одно: мы имеем дело, по-моему, всё-таки с людьми, не с далёкими предками людей. И, следовательно, относиться к ним нужно как к людям, а не как к животным.

…Посадив машину, я сообщил об этом в диспетчерскую и выпустил в приоткрытую дверцу фейерверк из ракетницы. Если и недалеко затаились ночные гости — сейчас в ужасе умчатся подальше. И теперь можно натянуть на плечи ранец, а на лоб — фонарь, выйти из машины, выключить пеленгатор, запереть шифром дверцу, нажать кнопку движка и подняться над поймой, над лесом.

«Собак надо заводить! — подумал я, пока летел. — От этих проныр спутники не спасут, только собаки!»

Лу-у не спала. Лежала в тёмной палатке, прижав кулачки к подбородку.

Увидав меня, она вскочила, подбежала — и заплакала. Впервые увидел я, как она плачет.

— Лучше бы ты взял меня с собой, — сказала Лу-у. — Ждать тебя в темноте, от хуров — хуже этого ничего нет! С тобой мне не страшно. Страшно без тебя.

Утром я перетащил в свой вертолёт весь новый груз и сообщил в диспетчерскую, что можно забрать пустую мамину.

— Забираем, — отозвался Армен Оганисян. — Очень кстати! Ты управление на себя не переключал?