— Иди, Кирея. И пригласи ко мне Янни. Пора поговорить с ней и всё рассказать…

В последние дни Яна чувствовала какую-то нервозность в поведении Майреса-старшего. Герцог смотрел на неё так, словно пытался просить прощения за что-то. Несколько раз он уже открывал рот, чтобы сообщить нечто неприятное, но, словно опомнившись, резко разворачивался и уходил, унося все слова с собой. Кирея тоже о чём-то переживала, словно чувствовала перед девушкой какую-то вину, которую пыталась загладить чрезмерным вниманием. Яна смотрела на кучу новых вещей, которые ей пошили за последнее время, и ничего не понимала. В полную растерянность её ввели явно фамильные драгоценности, которые буквально час назад ей принесли, сказав, что теперь они принадлежат ей. Ларец с кольцами, браслетами, серьгами и другими самыми разнообразными изделиями из золота и драгоценных камней открытым стоял на столе. Но Яна лишь мельком заглянула в него и подумала, что уж если и хотели сделать приятное, то подарили бы маленький уютный домик и возможность жить одной, ни от кого не завися. Для юной девушки она была странно равнодушна к побрякушкам, пусть и таким дорогим.

Вошедшая Кирея окинула взглядом комнату и тихим, виноватым голосом сказала, что герцог ждёт свою приёмную дочь для очень серьёзного разговора. Сердце девушки кольнула игла страха. Что-то подсказывало ей, что сейчас она, наконец, узнает то, что навсегда изменит её судьбу.

— Вчера из столицы пришёл приказ, ослушаться которого я не могу, — Майрес старательно смотрел на листок бумаги, лежащий перед ним на столе. — Он касается вас, Янни…

— Принц не угомонился? — Яна передёрнула плечами.

— Нет, дело совсем не в наследнике. В послании говорится, что пришла очередь герцогства Майрес отдать свою дочь короне. Я несколько месяцев назад признал вас своим ребёнком. Своей старшей дочерью… Поэтому этот долг поедете исполнять вы, леди Янни Майрес… — герцог говорил с трудом выталкивая слова, всё так же не поднимая глаз от столешницы, поглаживая руками лежащий перед ним лист бумаги.

В груди Яны что-то очень больно заныло. Сегодня судьба в третий раз предала её, столкнув в очередную пропасть, из которой, скорее всего, не будет выхода. Ей всего семнадцать лет, а переживаний выпало столько, сколько иные за всю жизнь не имеют. Для чего, спрашивается, было бежать с Земли от уже известного зла? Для того лишь, чтобы стать чьей-то разменной монетой? И ведь с самого начала герцог знал, какая судьба ждёт её. Знал и молчал, одаривая хорошим отношением, дружбой родных детей, теплом домашнего очага. Холил и лелеял перед тем, как бросить в страшную неизвестность. Но он не дождётся её слёз. Она сейчас сцепит зубы и достойно встретит предательский удар.

— Когда и куда я должна буду уехать? — Яна старалась говорить спокойно. Плакать она будет немного позднее, у себя в комнате. У себя? Нет, в той комнате, которую ей временно предоставили. — И что меня ждёт?

— Завтра рано утром, — герцог продолжал прятать глаза. — А вот куда и что там будет, я не знаю.

— Я могу попрощаться с Альятой?

— Нет. Она сейчас едет в гости к соседям и пробудет там несколько дней. А Смирна ты не хочешь увидеть?

— Полагаю, что он тоже «уехал совсем не на долго», — несколько ехидно произнесла девушка.

— Он заперт в одном надёжном месте, — Майрес сам не понимал зачем это говорит.

— Тогда к чему был этот вопрос? Вашего сына я воспринимала не иначе как сводного брата. В качестве жениха никогда не рассматривала, уж это-то вам было прекрасно известно! Если вопросы у вас закончились, могу ли я уйти и приступить к сборам в дорогу? Что можно брать с собой вы мне скажете?

— Янни, — герцог не мог так просто отпустить девушку, не попытавшись хоть немного оправдаться, — я не имею права поступить по-другому. Если бы не ты, то мне пришлось бы отдать Альяту. Для меня это было бы смерти подобно…

— Не утруждайтесь, герцог. Не стОит. Конечно, гораздо проще подобрать беспородного щенка, обласкать его, обогреть и откупиться им. Это так благородно и человечно!

— Когда у тебя будут свои дети, то ты будешь защищать их всеми доступными методами, не гнушаясь ни чем! — Майрес не вытерпел и вскипел.

— ЕСЛИ… — Яна презрительно скривила губы. — Вы ошиблись, герцог. Не «когда у тебя будут свои дети», а «ЕСЛИ у тебя будут свои дети».

Герцог не выдержал и снова закрыл лицо руками, словно пытался в ладонях спрятаться от своего позора.

Яна спокойно вышла из кабинета, аккуратно прикрыла за собой дверь и неспешно поднялась в свою комнату, в которой две девушки под руководством Киреи уже собрали всё необходимое в дорожную сумку. Она тихо проскользнула мимо них, села на кровать и почувствовала, что из тела словно выдернули стальной стержень, который помог ей выдержать разговор с герцогом.

— Леди Янни, — голос Киреи был тихим и виноватым, — вам что-нибудь надо? Скажите, мы всё исполним…

— Мне бы автомат с полной обоймой, но у вас этого нет, — усмехнулась Яна. — Иди, Кирея, иди, я хочу побыть одна и никого не видеть. По твоему виноватому лицу я вижу, что ты была прекрасно осведомлена о моей судьбе. Неужели я не заслуживала хоть каплю сочувствия? Ты ведь смеялась и радовалась жизни, лицемерно расточая мне добрые слова, пряча за ними такую же корысть, что и твой хозяин. Ты довольна, что я сберегла вам драгоценную Альяту. Как же, кровиночка, тщательно лелеемый цветочек. А я? Я кто для вас? Неизвестно откуда появившаяся побродяжка? Возможность отвести беду? Молчишь? Молчи, ибо сказать тебе нечего. Да и незачем. Вам всем здесь наплевать на то, что я тоже живая, что у меня есть душа, которая в данный момент воет и корчится от боли… На девочку я не в обиде, не сомневаюсь, что она-то уж ничего не знала и не узнает. Уйди, оставь меня одну. Не бойся, я ничего с собой не сделаю. Видимо я пришла в этот мир, чтобы пройти через боль, ложь, ненависть и предательство. Становлюсь фаталисткой, — Яна усмехнулась. — Знаешь как у нас говорят? Семи смертям не бывать, одной не миновать. Пусть будет, что будет. Уходи.

Яна легла на кровать, повернулась к стене и закрыла глаза. Она слышала, как Кирея нерешительно потопталась, словно раздумывая, стоит ли уходить и оставлять девушку одну, но, в конце концов, всё же решилась и тихо вышла из комнаты, плотно прикрыв за собой дверь.

Ночь прошла тихо и спокойно. Никто не тревожил, никто не лез в душу с показным сочувствием. Только служанка, старавшаяся быть невидимой и неслышимой, принесла поднос с ужином. Яна даже не посмотрела в ту сторону. Она села в кресло у окна, потому что лежать уже не могла, и так просидела в нём до тех пор, пока за окном не заалел рассвет. В голове было звеняще пусто, и только обида ворочалась в груди. Зачем было привечать и окружать заботой? К чему было разводить такие политесы? Что её ждёт впереди? Явно ничего хорошего. Если бы светило хоть чуть доброго, то герцог не стал бы её подставлять, а со спокойной душой и чистой совестью отрядил бы Альяту. Значит, там, куда её отдают словно бездушную вещь, ждёт нечто страшное, в лучшем случае, просто неприятное. Что ж, ей не привыкать к тому, что жизнь не балует. Если там смерть, то скорее бы уже. Может, она, наконец, воссоединится с мамой, папой и Серёжкой.

Молчаливая Кирея, пряча глаза, помогла переодеться в новое дорожное платье и проводила отказавшуюся от завтрака Яну к воротам замка, где её уже ждали пятеро всадников в форме королевских гвардейцев. Они помогли девушке подняться в седло Лучика, которого, как видно, отдали ей насовсем, увязали баулы с вещами на вьючную лошадь. После того как старший офицер оглядел их маленький отряд и нашёл, что всё готово к поездке, они выехали на дорогу, ведущую на юг от поместья. Герцог Майрес не нашёл в себе силы выйти и проститься с той, судьбу и жизнь которой сделал разменной монетой. Он стоял у окна на третьем этаже и смотрел, как фигурки всадников становятся всё меньше и меньше и, наконец, совсем пропали, отъехав настолько, что их было уже не разглядеть. И только тогда Майрес очнулся от своих мыслей и спустился в кабинет, стараясь заняться делами. Но сегодня вставшая на дыбы совесть не дала даже приступить к этому полезному занятию. Тогда герцог, плюнув на всё, завалился в столовую, достал несколько бутылок крепкого вина многолетней выдержки и напился в хлам в полном одиночестве.