Я слышу, как он стонет, а затем встает со стула и идет за мной. На полпути вверх по лестнице я останавливаюсь, чтобы убедиться, что он следует за мной, и нахожу его стоящим у основания деревянной лестницы. Его взгляд направлен на меня.

— Не останавливайся, — говорит он.

— Пялишься на мою задницу, пока я поднимаюсь по лестнице? — отгрызаюсь я.

— Ага. Расплата за то, что ты проткнула меня веткой.

— Это была крошечная щепка. Как… большая заноза.

Продолжаю подниматься по лестнице и, открыв дверь, вижу небольшую, но милую квартирку с темными деревянными стенами и соответствующими полами. За последние несколько лет мы сотни раз болтали с Уиллом, но я и понятия не имела, что он живет над магазином.

На стенах висят семейные фото, в основном с Бэксом. Квартира аккуратная, все на своих местах и пахнет сосной. Не могу поверить, что Уилла больше нет. Я иду вдоль стен, рассматривая фото.

— Скучаешь по нему? — спрашиваю я, потому что сама уже скучаю.

Бэкс тяжело вздыхает, прежде чем оттащить меня от стены.

— Никаких вопросов. Это относится и ко мне, — говорит он. — Кухня там.

Сердце болезненно сжимается. Все это время я не озвучивала вслух свою потерю, тем самым защищая себя от постоянно растущей боли. И, как оказалось, была не единственной, кто страдает от пожизненных мук и бесконечной вины.

— Ты прав. Никаких вопросов.

Прохожу мимо Бэкса на кухню и оглядываюсь по сторонам. Открыв несколько шкафчиков, я нахожу пару кастрюль и кухонную утварь.

— Спагетти будешь?

— Конечно. — Он протягивает руку и тянется к одному из верхних шкафов, доставая бутылку вина. — Чтобы было не так больно.

Взяв пару бокалов, он разливает вино.

— Вот, — и протягивает мне бокал, — выпей.

— Чтобы… эм… заглушить боль, — говорю я, нерешительно протягивая бокал вперед.

— Чтобы заглушить боль, — соглашается он и чокается своим бокалом с моим.

Если получится заглушить боль, которую я ношу с собой два года, то это вино окажется потрясающим.

Как хорошо, что у меня еще есть вино в запасе. Глядя на часы, стараюсь понять, как так получилось, что с четырех часов дня мы досидели до полуночи. Хотя, пустые бутылки могут подсказать ответ. Финли словно танцует по квартире, поправляя предметы, будто была здесь уже сотню раз. Может и была. Не знаю, насколько они были близки с отцом. Он всегда заполнял пустое место в людских жизнях. Хотел усыновить и вырастить сирот. Забрать себе раненых животных и вылечить все болезни в мире. Отец был хорошим человеком, таким, каким мне, вероятно, никогда не стать.

Финли напевает рождественские песни и улыбается впервые с тех пор как мы встретились. Теперь это уже официально вчера.

— У тебя милая улыбка, — говорю я ей.

Присаживаюсь на деревянное кресло у окна и баюкаю свою пульсирующую от боли руку на груди. Это была всего лишь дурацкая ветка, но, черт, как же болит рука.

— Я бы могла сказать что-то наподобие «у тебя тоже» или любую другую банальщину, но не буду. Я ведь не знаю, как выглядит твоя улыбка, — говорит она, складывая наброшенный на небольшой диван плед.

— Она милая. Я с такой родился, — отвечаю я и скалюсь, но мне все равно не удается показать ей ту улыбку, которую она хотела бы увидеть. Протираю небольшой участок стекла рукавом и смотрю в окно. — Снег прекратился.

Финли вприпрыжку подбегает к окну, ее короткие волосы колышутся с каждым движением. Наклоняется и глядит в пространство, которое я оттер.

— Все такое яркое.

— Ты когда-нибудь выходила на улицу после метели? — спрашиваю я.

— Не-а, не выходила.

Схватив Финли за руку, я тяну ее вниз по лестнице, достаю наши пальто и бросаю ей.

— Надевай.

Она словно ожила под воздействием игристого вина, и мне это вроде как нравится. Никакого сарказма или огрызаний. Финли надевает угги и наклоняется, чтобы помочь мне, потому что я мечусь как идиот, пытаясь одеться при помощи одной руки.

Как только мы оба оказываемся готовы хоть к путешествию в Антарктиду, я толкаю дверь, сдвигая снег, который намело на порог за несколько часов. И хотя его не так много, как я думал, он довольно рыхлый и тяжелый. Финли оттесняет меня назад и начинает раскапывать эту кучу лопатой. У нее это занимает буквально несколько минут, и, наконец, дверь можно открыть широко.

— Значит, ты научилась раскапывать снег? Вот тебе еще один значок «Юной Англичанки», — подначиваю я.

— Очень смешно, — отвечает она, прыгая на тропинку, которую мы раскапывали вчера вечером. И проваливается, показав мне воочию, как именно потеряла свой сапог, ведь снег доходит ей до бедер. — Так тихо. Будто весь мир исчез, и остались только мы вдвоем.

— Не знаю насчет исчезновения мира, но, определенно, есть два идиота, осмелившиеся показаться снаружи.

— Ага. Скажи это еще раз, — говорит она, дрожа. — Мне эта мысль нравится. Тихий и абсолютно белый мир, окружающий нас. Думаю, так должны выглядеть Небеса.

— Я так понял, что твои родители умерли. Как это произошло? — решаю игнорировать ее правило «не задавать вопросов».

— Мы говорили. Никаких вопро...

— Да ладно, Фин, расскажи.

— Меня уже очень давно никто не называл так.

Я толкаю ее плечом и тяну назад, в магазин.

— Давай вернемся.

— Два года назад в этот же день, — начинает она.

Я останавливаюсь и смотрю на нее.

— Они умерли два года назад в этот же день?

Финли едва кивает, и я замечаю, как в тусклом уличном свете на ее глазах блестят слезы.

— Родители и сестра ехали навестить меня на Рождество. Потому что я сказала, что не приеду домой. У меня появился бойфренд, и мне хотелось провести время с ним. — Она коротко вдыхает, и затем выдыхает изо рта белое облачко пара. — Но они сказали, что Рождество без меня — не праздник, поэтому сначала полетели в Бостон, а потом на машине планировали добраться до Нью-Гэмпшира, чтобы сделать мне сюрприз.

Я сжимаю ее плечо, не зная, что еще можно сказать, кроме многозначительного «Ох...».

— В тот вечер была небольшая метель, и думаю, ты догадываешься, как уроженец Флориды, который видит снег впервые в жизни, мог вести машину. — Она мягко смеется, но это ужасный смех. Такой, который легко превращается в рыдания. — Мне позвонили в полночь. В такую же снежную, как сегодня. Они не доехали сюда. Слетели с дороги вместе с восемнадцатиколёсным большегрузом. Все погибли на месте. Моя семья погибла, потому что я была эгоисткой и отказалась поехать домой, чтобы с ними увидеться.

— Так вот почему ты здесь одна.

На ее губах появляется еще одна робкая улыбка.

— Я не одна.

Неважно, насколько это неправильно, но мне очень хочется вновь поцеловать Финли. Ее губы практически синие от холода, а слезы выглядят так, словно могут замерзнуть прямо на лице, если я не остановлю их. Я притягиваю ее к себе, мгновенно ощущая, как становится чуть теплее. Она приподнимается на носочки, молча сообщая, что думает о том же самом. Так что я прижимаюсь к ней губами, чувствуя, как тепло ее дыхания касается моего холодного лица. От Финли пахнет лавандой, а на вкус она напоминает вино — и это сочетание словно расслабляющий афродизиак.

Она немного отстраняется и смотрит на меня.

— Мне холодно.

— Давай согрею тебя, я горячий, — усмехаюсь я.

— О, да, Бэкс, ты горяч.

А вот теперь мне точно жарко.

Я тяну ее в помещение, заталкивая в тепло дурацкого магазина, который всегда ненавидел.

К тому времени, когда мне удается запереть дверь, Финли уже снимает угги и вешает пальто на один из стеллажей.

— У тебя можно одолжить штаны?

Ее джинсы намокли от снега, и она снова дрожит.

Я снимаю пальто и обувь, и мы поднимаемся в квартиру.

— Ага. У меня должно найтись что-то, что ты сможешь надеть.

Я беру для нее плед, который Финли сложила до того, как мы вышли наружу, и хватаю с дивана сумку. Я приехал сюда всего на пару дней и не брал с собой большое количество вещей — не планировал оставаться надолго. Хорошо, что у меня есть запасная пара. Бросаю ей фланелевые штаны и указываю на ванную в углу.