— Ох и дура же ты, Наташка, ведь ты его любишь.

— Ну люблю, — потупилась Наташа.

— Так чего кочевряжишься?

— Пусть женится, — упрямо пробормотала Наташа.

— Ну ты даешь! — Юля чуть не задохнулась от смеха. — Ты девятиклассница! Какая женитьба! У тебя их еще сотня до свадьбы сменится. Кому-то ведь придется дать первому — так уж лучше, кого любишь.

— Ты думаешь? — Тутси сама так думала, но хотела, чтобы ее уговаривали.

— Уверена. Только не задармак.

— Как не задармак? — не поняла Наташа.

— Как! Очень просто. Хочет, чтоб ты ножки циркулем, — пусть гонит сотнягу.

У Наташи глаза стали круглыми — отдать свою невинность любимому и любящему человеку до свадьбы — это еще она могла понять, но сделать это за деньги? Ох, Юлька, вечно она хохмит.

Но Юлька не хохмила. Она стала проводить со своей наивной ученицей активную разъяснительную работу (стоял ли за этим Наташкин кавалер или нет, история умалчивает). Кончилось тем, чем и должно было кончиться, — одним божьим днем, выпив для храбрости куда больше, чем следовало, Наташа рассталась, с чем женщина расстается лишь единожды в жизни и уже никогда вернуть не может. Эта высокая и благородная жертва принесла ей сто рублей.

Счастье длилось ровно год. За это время Наташа из школьницы превратилась в студентку, сделала аборт и заимела двух любовников (кроме основного, любимого).

Многоопытная Юля завела с ней однажды доверительный разговор:

— Видишь ли, Наташка, к жизни надо относиться как к бизнесу — получать побольше, платить поменьше. Возьми меня. Я девка была шустрая — сразу сообразила что к чему. Сама знаешь, на чем у нас бабки делают — одни воруют тайно, другие открыто, те несут, те на лапу берут, и чеки ломят, и дураков в наперстки стригут, фарцой промышляют. Кто поумней — липовые кооперативы открывают, знаешь, где ярлык наклеят и на сотню дороже толкают. А я так рассудила — наследства не имею, работать не умею. Кроме роскошных форм, как в романах пишут, ничего нет, зато уж они — первый класс. Буду их в аренду мужикам почасно сдавать. И пошло-поехало — все, что надо, заимела. А теперь вот в бригадиры выбилась, в инструктора, таких, как ты, просвещаю, — она помолчала, — ты учти, Наташка, таких, как я, у нас тыщи. Как пишут в газетах, спрос рождает предложение: забугорных наезжает полно, и наши есть, у кого деньжат не пересчитаешь, тоже. Сама посуди, ну кто раньше за ночь, будь она хоть «мисс мира», тебе косач отвалит? Только чокнутый. А теперь охотников — не отобьешься. Еще бы, с путанкой высшего разряда! Престиж! Словно «Мерседес» купил. Так что, пока не придавили, надо пользоваться. Умные понимают. Ревность — это для желторотых. Вот ты его любишь? Правильно, и он тебя. И кое-что подкидывает — парень не жмот. Но ведь и упаковаться надо. Верно? Ну возьмешь пару-другую за узду, что здесь такого? Ну любишь ты его. А жить ведь надо. Узнает — проглотит: парень не фрайер. Погоди, я тебя в люди выведу.

Эта речь произвела на Наташу глубокое впечатление. Она сначала робко и неуверенно попробовала последовать совету Юльки, а убедившись, что ее любимый относится к этому весьма спокойно, вошла во вкус.

Когда любимый, оказавшийся мелким фарцовщиком, отбыл в колымский дом отдыха на пару лет, оставив неутешную подругу без средств к существованию, Наташа сбегала замуж, а потом превратилась в Тутси.

Вот так все это было. Не она первая, не она последняя…

И сейчас, рассеянно глядя в окно машины, она уныло думала о том, что особых радостей, в общем-то, в жизни не видала.

Ну кабаки, ну лава, ну шмотки, жратва, «рабочие» вечера, групешники, после которых блевать хочется, еще что?..

Есть Игорь. Это, наверное, и называется счастьем. Сейчас приедут, отдадут должное новогоднему ужину, потом заберутся куда-нибудь, он обнимет ее, и начнется счастье. То, ради чего можно забыть все остальное. О господи, долго еще ехать?

Проехали Истру. У величественного, белокаменного, увенчанного золотыми куполами монастыря свернули направо.

Шоссе пролегало вдоль подмосковных привычных деревень. Потемневшие срубы, принакрытые снежными шапками, штакетник, завалинки, на которых и сейчас зимним днем кое-где сидели старухи.

С двух сторон придвинулся лес — словно залитые голубоватым стеклом ели, мохнатые, укутанные белым, как карапузы на прогулке, кусты… Вспыхивали то тут, то там нестерпимо слепящие солнечные всплески. Словно кружева оплели бурелом.

Задумчивым взглядом проводил их слившийся с окружающей белизной гипсовый Чехов (где-то здесь деревенька, где он врачевал), за темной полоской леса промелькнуло уходящее вдаль водохранилище. Проехали поселок — новенькие домики из желтого кирпича, запертый на амбарный замок магазин, развалившуюся церковь, потянулись погруженные в зимнюю спячку ограды водных станций. Лишь косо прибитые вывески сообщали их названия: «Нептун», «МАИ», «Апогей»…

Машина проехала бескрайнее поле, доехала до середины очередной деревеньки, свернула налево на неприметную дорогу и вскоре оказалась перед никогда похоже не закрывавшимся шлагбаумом. Здесь, окруженные плотным кольцом леса, толпились сотни полторы дачек — садовое товарищество, где у родителей Андрея имелся домик.

Широкая центральная дорога была расчищена. На ней стояли два десятка машин, из труб иных домов шел дымок — идея встретить тут Новый год пришла, видимо, в голову не только Андрею.

Утопая в снегу, Игорь и Серега в два рейса перетащили систему и харчи до стоявшего последним на поперечной улице домика. Там уже хозяйничал Андрей и еще одна приехавшая с ним вместе накануне пара.

Тутси была приятно удивлена. Она ожидала увидеть дощатый сарай, продуваемый ветрами, холодный и шаткий. Такими она представляла садовые домики. А перед ней за красивым, под старину отделанным штакетником стоял кирпичный двухэтажный дом с террасой и лоджией. Внутри жарко пылал камин, был накрыт огромный стол, на стенах и низком диване — медвежьи шкуры; висят оленьи рога — отец Андрея был ярый охотник. На втором этаже — две спальни. (А сколько же их приехало? Она с Игорем — раз, Серега с Иринкой — два, Андрей с Таньком — три, та пара — четыре и еще должна одна пара прикатить — пять… Где ж все разместятся?)

Тутси успокоилась, узнав, что есть так называемый хозблок — небольшой кирпичный флигелек с гостиной и — о приятный сюрприз! — крохотной сауной. Там тоже было натоплено.

Однако главным сюрпризом была стоявшая на участке огромная ель. Уж неизвестно, как это ему удалось, но Андрей сумел развесить на ели игрушки и лампочки. Ночью он обещал феерическое зрелище.

— А ты говорил — масса народа, — сказала Игорю Тутси, боясь услышать, что должна подъехать еще рота или две. И совсем обрадовалась, услышав от Андрея, что и та пара, которая ожидалась позже, скорей всего не приедет, кто-то там заболел. Теперь каждый получит свое место. Эх, хорошо бы на шкуре у камина, да небось не получится: Андрей, хозяин дома, заберет. Тогда во флигеле, возле баньки. Попариться — и в гостиную, на диван… Тутси унеслась в мечту. И хотя до сауны еще было далеко, у нее даже щеки запылали.

Для всех сразу же нашлось дело. Иринка и Женя (так звали приехавшую со своим мужем, Борисом; единственные женатики в компании) занялись подготовкой главного мероприятия — ужина. Им величаво, молчаливо и неторопливо, не выпуская сигареты из руки, помогала Танек. Игорь и Борис кололи дрова, растапливали впрок баню, топили камин, включили кассетофон. Андрей возился с иллюминацией и вытаптывал снег вокруг ели, готовя, видимо, площадку для танцев.

Тутси, ощутив свою ненужность, пошла пройтись.

Утопая в снегу (выручали мощные унты, которые ей однажды подарил один друг — чухонец), она медленно шла по покрытой сейчас глубоким снегом дороге. Тутси слегка задыхалась от непривычного для нее свежего, круто настоянного на зимних лесных ароматах воздуха.

Лес тихо шумел, иногда дерево взрывалось россыпью белой сверкающей пыли или чуть клонилось, сбрасывая с ветвей тяжелый снежный груз.