В лесную чащу убегали крохотные легкие следы птиц, зайцев, бог весть каких еще зверушек. Словно невесомые кабалистические знаки украшали слепящие поверхности сугробов.

Ах, как пахло мокрой корой, снегом, зимним ветром! Какое бескрайнее голубое небо опрокинулось над природой, и какие веселые белые барашки медлительно проплывали в этом небе! Откуда-то доносился еле слышный гул самолета. Чуть громче был колокольный звон, плывший из дальнего далека.

Вот хрустнула ветка, деловито застучал дятел, юркнула по стволу и застыла белка, устремив на Тутси коричневую бусинку-глаз. Вдруг зазвучала и тут же погасла музыка и сразу разнеслась другая.

Солнце светило спокойно, по-доброму. Тутси расстегнула воротник, ей стало жарко. Столь тяжкие физические нагрузки она не испытывала давно. Поселок ей понравился — он был не такой уж бедный, как она предполагала. Может быть, он не мог равняться с изысканными дипломатическими дачами, но здесь было немало кирпичных домов в прибалтийском стиле, оригинальных в русском стиле дачек, вычурные ограды, бани, подвалы и гаражи — обитатели товарищества давно плюнули на все правила и законы, которые в великом множестве ограничивали бедных огородников.

Как бы хорошо забраться в один из таких домиков, попариться в бане и «грезить всю ночь на волчьей шкуре» (Тутси любила Вертинского и порой мурлыкала под нос его песенки). И лежать, лежать, смотреть не мигая на танцующий огонь в камине, ощущать на обнаженном своем теле могучую руку Игоря, слушая его тихое дыхание возле себя, и иметь целую ночь впереди, а за ней день, и еще ночь, и еще день, столько, сколько захочет…

Тутси вышла на широкую центральную аллею поселка, машин прибавилось. Навстречу ей проехали красные «Жигули», в которые, казалось, набилось человек десять взрослых и детей, ей помахали руками, и она тоже помахала, улыбнулась.

Вернувшись на улицу, на которой стояла дача Андрея, Тутси остановилась. Зажмурившись, подняла глаза к солнцу, обвела взглядом веселые домики, еще раз оглядела подбежавший со всех сторон плотно сомкнувшийся вокруг поселка лес.

Широко открыв рот, она словно старалась напиться этим морозным, свежим, густым, вкусным воздухом.

Какая стояла здесь тишина! Она была еще ощутимей от дальнего колокольного звона, скрипа ветвей, еле слышной музыки.

Тутси вдруг стало грустно. Ведь после веселого Нового года — опять «работа», вечный страх быть обманутой, ограбленной, «зарегистрированной»; вечные унижения, презрение швейцаров, официантов, милиционеров, которые ей «тыкают», и при всех ее туалетах и кольцах видят в ней лишь «девку». Она боится пристающих порой пьяных небритых парней в «аэродромных» кепках, боится заразиться, боится привода, боится конкуренток, боится рэкетиров-сутенеров, которым еженедельно отдает конверт с сотенными билетами, боится нового закона, который вот-вот примут и запретят ее профессию, страшится звонка и казенного голоса в трубке: «Гражданка… говорит следователь… Зайдите сегодня в четырнадцать часов в сто восьмое отделение милиции в комнату номер…»

И еще она боится бегущих лет. О них она, правда, думает редко. Но иногда, как вот сейчас, эта мысль по-подлому вылезает из закоулков, обливает тоской. Недаром она с такой тревогой рассматривает каждое утро в зеркале свое безупречное тело, придирчиво трогает гладкую кожу, выискивает, нет ли морщинки у глаз, прыщика на плече, тоскливо считает, сколько волос осталось на гребенке.

А что будет через три года, через пять? Что будет, когда она станет дряхлой тридцатилетней старухой? На плотных спортивных икрах выступят синие вены, твердая нежная грудь обвиснет, во рту возникнет искусственный зуб, а в густой золотой шевелюре седой волос? Вот что тогда? С чем останется?

Тутси в сотый раз дает себе слово побольше откладывать на книжку, закупить всякой ювелирной мелочевки… Все это пустое, она знает, но надо же принимать какие-то решения. Она готова принять любое, кроме одного — изменить свою жизнь. Вот этого нельзя! Ни в коем случае. Ей так хорошо плыть по течению удобной жизни, ни о чем не думая. А что порой наткнешься на щепку, на корягу, что где-то пересечешь ледяной подводный ключ или затон с протухшей водой, так что делать, жизнь есть жизнь. И разве нет у нее Игоря? Да ради того, что она переживает в его объятиях, она готова пойти на все и все отдать.

Но она прекрасно знает, что ни на что не пойдет и ничего не отдаст…

Солнце незаметно заволакивают тучки, Тутси становится холодно. Она запахивает полы своей серой дубленки и торопится в дом.

Там новогодние приготовления в полном разгаре. Поступает неожиданное предложение, чтоб ночью не зевать и не дремать, прилечь часиков до десяти, поспать, набраться сил.

Предложение принимается с энтузиазмом, но никто не спешит им воспользоваться. Только Тутси поднимается на второй этаж, сворачивается калачиком на постели и мгновенно засыпает — ведь ее сегодня так рано подняли.

Она просыпается от легкого прикосновения чьей-то руки к ее щеке, рука нежно гладит щеку. Тутси не шевелясь приоткрывает один глаз и угадывает в наступившей темноте присутствие склонившегося над ней Игоря. Она чуть-чуть поворачивает голову и целует его руку.

— Подъем, — шепчет он, — торжества начинаются через полчаса.

Тутси потягивается, как сытая кошка, окончательно разлепляет глаза, жеманно просит: «Приляг со мной на минуточку», прекрасно понимая нереальность такой просьбы. За окном темно, но во многих домиках светятся окна, а кое-где и разноцветные лампочки на елках.

Игорь спускается на первый этаж, а Тутси приступает к туалету. Она раскрывает свою косметичку (дорогая безделушка — подарок одного французского друга) и усаживается перед зеркалом.

Неожиданно она откладывает тушь: почему она должна макияжиться! С ее цветом лица, длиной и густотой ресниц, сочностью и яркостью губ! Да пошли они все к черту! Ну на работе — понятно, там это еще и признак профессии, а здесь? Да без любых макияжей, не то что в лыжном костюме, а в рогожном мешке она даст сто очков вперед всем этим Танькам, Женям, Иринкам, вообще любой бабе, какие бы ни приехали сегодня в этот поселок встречать Новый год. Да во всей Истре, в Москве, да хоть в стране, хрен найдешь вторую такую красавицу! Это ей говорят все ее партнеры, об этом говорит цена, которую они готовы заплатить за ее благосклонность. Даже среди ее коллег, а там есть девочки будь здоров, не всякая за одну ходку может получить полторы, а то и две сотни «гринов» или косач. Шота (не из Тбилиси, из Одессы) отвалил полторы тысячи за ночь, что провел с ней. Такую зарплату впору внести в книгу рекордов Гиннесса.

А она сидит в этом огородном домике, в компании ребят, которые небось все трое за полгода столько не зарабатывают. «Ой, не могу!» Тутси истерично рассмеялась и тут же испуганно замолчала. Интересно, а что, если б Игорь за вот эту новогоднюю ночь, которая предстоит, потребовал с нее полторы тысячи, отстегнула бы она? «Сразу, — признается себе Тутси. — А раз так, заткнись и иди за стол».

Что она и делает.

Ровно в двадцать три часа все усаживаются. Включается привезенный Андреем переносной телевизор. Все набрасываются на еду, словно прибыли из голодного края. Конечно, икры нет — ни паюсной, ни зернистой, ни красной, ни даже баклажанной; нет шампиньонов, лососины, нет спаржи, артишоков и волованов, зато в изобилии блюда поскромней. Но какой от них аппетитный аромат! Как обжигает картошка, как сочны помидоры! Как пахнет хвоей и каминным дымком! И какие ледяные водка, шампанское и пиво!

Танек смотрит на всех своими уникальными глазами, в которых таится призыв (к кому и к чему?), но пьет умеренно. Серега, этот румяный красавец, как ни странно, равнодушен к напиткам, Игорь не пьет вообще.

Но все это не мешает веселью.

— Поднимаю бокал за здоровый образ жизни, которым мы сейчас занимаемся! (литературный стиль здесь никого не интересует), — заявляет Андрей.

— За счастье! — кричит Женя, влюбленно глядя на своего супруга и властелина, который, все это знают, у нее прочно под каблуком.