— В плену выучился, где ж еще с ентими, нехристями, наловчиться, — Петя захлопал глазами. — У нас-то не размовляють так…

— А сказал, что дворянин, когда? Ты ж сам говоришь, что по-французски не умел, мерзавец! — бесновался генерал.

— Дык спервоначалу выучился, а опосля сказал, — протянул Петя, словно удивляясь, как это тот не понимает, что без языка-то не поговоришь.

Молоденький адъютант сжал губы, стараясь сохранить приличествующее выражение лица и не расхохотаться. Бекетов, сам едва не хихикавший, незаметно пригрозил ему кулаком, и тот вжал голову в плечи, понятливо кивнув.

— Да ты… ты… за кого меня держишь? Вон пошел! — раскричался генерал, весь уже красный от бешенства.

Повторять Пете не требовалось: он тут же выскочил прочь из избы. Его Бекетов за дверью нагнал — и пополам согнулся от хохота, сползая по стене.

— Петька… ну даешь, погань ты цыганская… — бормотал он; смех у него мешался с неразборчивой бранью.

А в избе генерал, медленно остывая, ходил из угла в угол. Адъютант наблюдал за ним, все еще пытаясь сдержаться от смеха.

— А хорош мальчишка, хоть и холоп, — задумчиво произнес вдруг генерал, остановившись.

— Ваше высокопревосходительство, у вас младший сын одних с ним лет, — скучно напомнил адъютант.

— Да… — вздохнул тот. — Но хорош, хорош. Жаль только, что дурак такой. А ну-ка…

Он подошел к окну, выглянул. Так и есть: Бекетов прижал мальчишку к стене, едва не сдирая с него и так распахнутую рубаху, а тот льнул к нему и жарко целовал в ответ.

— Когда ж он остепенится-то… — покачал головой генерал. — Ладно б хоть по девкам бегал. А тут покоя нет с его мальчиками. Да ведь лучший офицер, его награждать, а не ругать. И фамилия от фаворита государыни Елизаветы, тут не подступишься — ни к нему, ни к мальчишке. Эх, да вот я тоже так раньше… — он обратился к адъютанту: — Рассказывал тебе, нет, как гуляли мы в турецкую войну, когда Крым-то отвоевали?

Адъютант незаметно вздохнул. Ладно еще, когда рассказывал — часами, вдохновенно, так, что не перебьешь… А вот как выпьет и показывать начнет — жуть одна. Тут главное не улыбаться сочувственно, если не получалось ничего, кроме как облапать — а так обычно и бывало. Генерала этого за глаза «старым козлом» звали. Тяжела адъютантская служба!..

— Да вы что делаете… — Петя отпихнул Бекетова, притиснувшего его к стене.

Тот только крепче сжал его в объятьях, да еще и руками под рубаху полез. Хватка у него крепкая была — никак не вырвешься.

— Жизнь тебе спасаю, дурачок, — выдохнул Бекетов ему в ухо. — Я генералу наплел, что ты мой мальчонка, так изволь соответствовать. Зря, что ли, под окнами встали…

Петя покосился в сторону — верно, видно их из избы. Значит, вот так его Бекетов перед генералом выгораживал. А что, не тронут теперь, вестимо.

— И, кстати, ты мне в благодарность хоть поцелуй должен, — хмыкнул офицер, наклоняясь к нему.

Он совсем близко стоял — горячо было, Петю аж в жар бросило. Долго же не обнимали его, он и подзабыть успел, как это — когда крепкие руки оглаживают настойчиво, но бережно, когда дыхание пресекается… В благодарность, значит? Шальное же желание было, безумное — ответить. Да удивительно ли, если трясло до сих пор после разговора с генералом? Тут и не такое в голову придет, если страх отступил едва! А уж если вспомнить, что он выдал там — под плетями же прошел, да не наказали…

Почему солдаты, город взяв, или напиваются сразу, или девок пойманных по углам растаскивают — чтоб в себя прийти после боя, остыть. Вот и Петя, не думая уже, к Бекетову потянулся, прижался к нему и первый целовать стал — жадно, порывисто, словно последний в жизни раз. И про Алексея Николаевича не вспомнил, и не застыдился… Да и не из благодарности целовал, а потому, что аж в глазах потемнело, как Бекетов к нему наклонился. А как тот отвечать начал — вовсе у него на руках откинулся, пусть что хочет делает!

— Петька-а… — пробормотал офицер, оторвавшись от его губ и покрывая поцелуями откинутую шею. — Что ж ты творишь, а…

Петя тихонько застонал, когда тот впился в него зубами. И прильнул к нему всем телом, да еще и заерзал нетерпеливо у него в объятьях — вот уж все равно было, что увидеть могут. Мыслей никаких не было, тело словно взбунтовалось — молодое, здоровое, истосковавшееся… А Бекетов-то лучше многих приласкает — сам распалившись, так его тискал, что Петя не вскрикивал едва.

— Горячий… — хрипло прошептал офицер. — Что, никого в плену не нашел себе? Как же так-то… Соскучился, небось, а? Хочется?..

Петя невнятно пробормотал, что да, хочется. Да еще как хотелось! После страха успокоиться, да и Алексей Николаевич-то весной уехал, потом целое лето ничего не было… Он закивал, вцепившись в Бекетова и потершись об него, словно кот, ласки ждущий. Не замурчал едва, когда тот стиснул его под рубахой.

Вот с барином никогда такого не было — чтоб аж кровь кипела и в висках стучала, чтоб вздохнуть невозможно было. А уж последний год с ним вспомнить, как от жены бегали и через раз хоть что получалось — вовсе тошно.

— Да не прямо же здесь… — Петя дрожавшей рукой стиснул пальцы Бекетова, опустившиеся на завязки его штанов.

— А не здесь согласен? — ехидно спросил офицер.

Издевался еще! Петя нетерпеливо застонал уже в голос, начал расстегивать на нем мундир, едва не срывая пуговицы.

— Да тихо, тихо, — рассмеялся Бекетов, прижимая его к себе. — Негде нам, что ли? Вот видишь, а ты не хотел… И тебе хорошо будет, и мне, а Алешке можно и не знать, да? Ох, Петька, да ты у меня потом два дня не встанешь…

Петя хмыкнул утвердительно, снова заерзав у него в руках: барину-то он и не расскажет, да и не жених с невестой они, чтоб клятвы верности друг другу давать. Мысли уже как у пьяного были — прерывистые, бессвязные.

— У нас с Алешкой палатка одна, так она свободная пока… — пробормотал Бекетов, потянув его за собой.

— А где он? — вяло спросил Петя, почти повисший на нем.

— Да в госпитале, — махнул рукой офицер.

Петя остановился как вкопанный и отпихнул его. Его словно водой ледяной окатили — мигом наваждение прошло.

— Ранили его? И вы молчали? Да что с ним, говорите же! — выпалил он.

Бекетов глухо застонал, запустив пальцы в волосы. И заковыристо, длинно выругался.

— Вот кто меня за язык тянул, а…

— Да скажете или нет? — сорвался на крик Петя; его снова от ужаса трясло.

— Ничего, — ответил Бекетов досадливо. — С его царапиной койку зря занимать, успокойся. Тебе повезло несказанно, потому что его завтра выпишут, и я вместе с ним в полк уеду. Никто бы тебя тут не защитил, если б я его не дожидался.

— Так пойдемте к нему!

— Поздно уже, ночь на дворе, — вздохнул офицер. И продолжил с надеждой: — Ну Петь, палатка же пустая… Только что собирались…

— Да какая, к черту, палатка? — вспыхнул Петя. — Пойдемте сейчас же!

— Запахнись хоть, чучело, — беззлобно усмехнулся Бекетов, оглядев его: рубаха смята, волосы всколочены, губы красные и припухшие.

Петя хмыкнул, зло сверкнув глазами. И молчал всю дорогу. Как же стыдно было! Бросился к кому попало, едва погладили, а про Алексея Николаевича и не спросил. Да как же можно так?..

У госпитальной палатки для офицеров Бекетов схватил его за плечо.

— Да стой ты…

Он откинул полог, и Петя пролез под его рукой. Алексея Николаевича он сразу увидел: тот со скучающим видом листал затрепанную книгу, лежа на высоко сбитой подушке. Слукавил Бекетов, что поздно уже, не спал здесь никто почти — читали, в карты играли, негромко разговаривали.

А барин лучше выглядел, чем когда уезжал: хоть и уставший был, но не бледный, тени под глазами исчезли. Еще бы, на войне-то каждый вечер пить не будешь.

Петя бросился к нему, присел рядом с кроватью.

— Петенька…

От его тихой улыбки тепло разлилось внутри. Вот это хорошо и правильно было, а не как с Бекетовым — жар, дыхание сбитое. А тот нахмурился и отвернулся, молча выходя из палатки.