От труб за окном у Пети голова раскалывалась. Он вжался в одеяло, чувствуя, что его даже лежа мутило.

Алексей Николаевич с тихим стоном приподнялся и снова упал на подушку, запустив пальцы в волосы. Ругался он долго и затейливо, Петя аж заслушался.

Барин встал все-таки, начал одеваться. Его шатало немного, а чтобы мундир застегнуть, пришлось Федора позвать, а то пальцы дрожали. Петя сквозь прикрытые глаза смотрел, и каждый звук ему был словно обухом по голове. Он тогда и решил, что не притронется к вину больше: стоит ли мучиться?

Алексей Николаевич подошел и положил ему на лоб мокрое полотенце, потрепал по волосам.

— Ты спи, к тебе это, — он, морщась, кивнул в сторону окна, из которого до сих пор звучали трубы, — не относится.

Легко ли — заснуть, когда голова болит хуже, чем после Гришкиного приклада! Петя долго маялся, потом решил все-таки на улицу выйти. Умывшись, он пошел смотреть на новых солдат — любопытно было.

Не повезло же им застать офицеров после гулянки — злых и похмельных. Те мрачно переглядывались и кутались в шинели, держа поводья нетвердыми руками. И резко и отрывисто выкрикивали команды для строя гусар — робких мальчишек, только выпущенных из корпусов.

Петя присел и стал смотреть, подперев голову руками. Его заметили и кивнули ему приветливо.

Учения неудачно начались. При команде: «С места! Марш! Марш!» — лошадь у одного из юношей поднялась на дыбы и перебросила его через голову на землю. Петя глаза закатил: мало того, что тут не уметь надо повод удержать, так еще и хватило ума саблю так приладить, чтобы ножны между ног лошади попали. Где ж их берут-то, юнцов этих, неумелых таких?

Он приподнялся тут же, вокруг него собрались все, воды на него из фляги плеснули. И Алексей Николаевич подъехал, хмурый и мрачный. Петя знал, что лучше ему сейчас под руку не попадаться.

— Вы, юноша, не умеете ездить верхом, — холодно заметил он.

Тот, сидя на земле, принялся оправдываться, что это лошадь его сбила, а так он умеет, учили его, в столице занимался.

 — Вздор! — раздраженно продолжил Алексей Николаевич. — Слушать ничего не желаю. Вы упали с лошади. Только вместе с лошадью может упасть гусар, но никогда — с нее!

За его спиной раздались смешки, что, мол, это он мог бы на себе показать для лучшего понятия, а то как раз неплохо вышло недавно. Но барин внимания не обратил и до слез довел мальчишку.

— Вы откуда здесь вообще взялись, по чьей рекомендации? Уж извините, не поверю, что определили просто так с вашими выдающимися умениями.

— Бекетова… Михаила Андреича… — всхлипнул юнец.

— Вот оно что! Ясно теперь, почему вам на лошади не сидится…

Тут офицеры за его спиной уже в голос рассмеялись. На этот раз — над мальчишкой, который вскочил и ушел, размазывая слезы по лицу. Пете его жалко не было: правильно, должен понимать, зачем он здесь, и уметь хоть что-то. Значит, его Бекетов из столицы привез себе…

Алексей Николаевич с ним сразу после учений пошел разговаривать, и Петя посмотреть решил.

— Ты зачем ребенка обидел? — укоризненно спросил офицер.

«Ребенок» сидел у него на коленях, а как барина увидел — прижался к Бекетову и спрятался, испуганно косясь из-за его плеча. А из угла избы на них еще один мальчишка смотрел из тех, что прибыли в полк. Оба были кудрявые и темноглазые.

Алексей Николаевич все-таки вытащил Бекетова поговорить и посоветовал позаниматься с ними тем, чем и подобает в армии — подготовкой.

— Ты лучше за Петькой своим смотри. А моих не трогай, сам разберусь.

— Твоих? — удивился барин. — Обоих, что ли? А позволь-ка вопрос нескромный задать: ты как с ними — поочередно или?..

— Это почему ж нескромный? — рассмеялся Бекетов. — Помнится, в высших классах корпуса тебе такое нескромным не казалось, нет?

Алексей Николаевич шикнул на него, но поздно: Петя, стоявший рядом, холодно прищурился и вздернул бровь.

— Вот ты это зачем сказал? — барин вздохнул, мрачно взглянув на Бекетова. — Мне теперь перед ним полночи объясняться.

Офицер расхохотался, любуясь рассерженным и взъерошенным Петей — тот не шипел едва, точно котенок дикий, которого против шерсти погладили.

— Угомонись, ревнивец. Ты еще пешком под стол ходил, когда мы с Алешкой развлекались там.

Петя все-таки не успокоился: заснуть не давал, требовал, чтобы рассказал про него с Бекетовым. Сам вообще-то про них догадался давно, но тут Алексею Николаевичу все выложить пришлось. А потом еще барин мирился с ним аж до утра, а то Петя снова обещал, что не дастся.

А на другой день Бекетов их разбудил, как он это делать любил, рано и шумно — ввалился в палатку, стуча сапогами и размахивая какой-то бумагой.

— Это что? — сонно спросил Алексей Николаевич, кивнув на лист у него в руке.

— Приказ о формировании партизанского отряда. Или ты, мон шер, собрался в лагере просидеть до конца войны? Что же это — за противником идем и не сражаемся! Мне, знаешь ли, скучно так.

— А я при чем?

— А при том, что со мной поедешь. Так что давай, собирайся.

Он вышел, и Алексею Николаевичу осталось только ругнуться ему в спину. А Петя тут же радостно вскочил. Какому же мальчишке не занятно партизанить?..

***

Двести лет народ не видел врагов на своей земле: позабылись уже поляки, стоявшие в самой Москве, и только старики рассказывали, как их деды в ополчении сражались с захватчиками. Впервые после Пугачевского восстания поднялись крестьяне — с первых дней войны, сами собою, без приказов. Уже с границы перед французами жгли хлеб, чтобы не достался им, собирались в отряды и защищались, как могли. Народ озлился и остервенел, глядя, как враги грабили деревни и оскверняли церкви — до единого человека поднялись.

Простой люд не нужно было учить заводить неприятеля в лес или в топи: французов обманывали, под прицелом не говорили о легкой дороге и заманивали потом в чащу.

Но — вот беда! — умел ли крестьянин сражаться? Сроду ружье было у него только для охоты, да и то — старое, дедовское. Больше оружия не было, лишь топоры, вилы да косы. А если и брали с убитых французов пистолеты, то не умели стрелять из них, и толку мало выходило.

И военных приемов никто не знал — как отряд устроить в лесу, какой отдать приказ, как окружить врага. Собрать, разъяснить и помочь — то было дело для опытных армейских офицеров, которых посылали в тыл врагу.

…— Вот ты, Петька, что думаешь: партизанить — это языка схватить да один амбар поджечь? — Бекетов стоял вместе с ним над картой и обнимал его за плечи, — Нет, оно сложнее. С тех пор, как изобрели порох и умножились армии, пропитание их, извлекаемое из того пространства земли, которое они собой покрывают, начало встречать невозможности, потому и приобрела пользу партизанская война. Есть боевое поле, где стоит армия, и поле запасов, откуда производится ее снабжение, а расстояние между ними — то поле партизанского действия, и чем оно больше, тем труднее защищать его и легче на нем маневрировать. Сам посуди: что предпримет неприятель без доступа к пище, снарядам и резерву?..

Бекетов увлекся, говоря все более непонятно и все крепче прижимая к себе Петю. Тот слушал, хоть понимал от силы половину.

— Но и это не все. Партизанская война имеет влияние и на главные операции армии. Перемещение ее долженствует встретить затруднения, когда каждый шаг ее немедленно может быть известен неприятельскому полководцу посредством донесений партизанских партий.

— Так бы и сказали, что разведывать будем, — фыркнул Петя.

Словно не слыша его, Бекетов продолжил разглагольствовать:

— А нравственная часть едва ли уступает вещественной части этого рода действия. Во-первых, это поднятие упадшего духа жителей тех областей, которые находятся в тылу неприятельской армии. Во-вторых, это угнетение самого неприятеля, когда успехи партизан наводят на него мысль, что нет ни прохода, ни проезда, ни подвоза фуража и продовольствия…

— И с дороги до кустов отойти страшно, — поддакнул Петя, вывернувшись из-под его руки, которой тот едва под рубаху ему не залез.