Но от этого даже радостно не стало. На сережках камушки были зеленые, на солнце они блестели — точно море были. Или как глаза у Данко.

Сам он два хороших пистолета купил, долго проверял и рассматривал, прежде чем взять. А из города он выехал с серебряной серьгой в ухе — захотелось вот. Видно, что цыган, не ошибешься, но пусть будет. Данко со своей щегольской серьгой вспомнился — хотелось как он быть. И так девицы на улице чуть шеи вслед ему не выворачивали, хоть и дела до них не было никакого.

Ехать же Петя сначала к границе решил, где по городам гусарские полки стояли. Нужно было полк Алексея Николаевича найти и выспросить про него, а заодно про Бекетова и других гусар.

Хотя думал иногда Петя: вот бы барин и забыл уже его. Не хотелось с ним оставаться, душа назад, в степь и к морю рвалась. Погибшим его представлять нехорошо было, да и незачем — пусть бы он нашел себе другого кого-нибудь, и тогда выкупиться, только и всего.

У границы Петя прибился к русскому табору ненадолго, чтобы проще было ехать. Его сразу приняли, едва объяснил: так и так, впервые тут, с дороги сбиться боюсь. Но с цыганами еще тоскливей стало: надо ж будет навсегда с ними расставаться, если барина найдет.

Он себя и в работе, и с гитарой умелым показал. Но ни с кем так и не сошелся: говорить и веселиться неохота было. Только со старым музыкантом Василем часто сидел у костра. С ним помолчать было хорошо. Или спросить что, тот интересно рассказывал. А у Пети одно на языке вертелось:

— Скажи, а можно ли песню угадать, какую человек хочет?

Пете покою не давало, как Данко на скрипке играл у костра первым вечером в таборе. Точно ведь то было, что в душе жило. Ну а вдруг случайно?.. Тоже еще, навыдумывал себе совпадений.

 — Вот человеку погрустить хочется, а я ему плясовую заведу — и каким музыкантом после того буду? — вопросом ответил Василь. — Конечно же. Ты это уметь должен, ежели для людей играешь.

Петя вздохнул украдкой, снова вспомнив о зеленоглазом цыгане. Тоска чуть отступила, притупилась, но все равно жгла в груди.

Он к осени приехал в Гродно — крупный приграничный город. Отсюда гусарский полк было проще искать. Петя догадался в жидовскую корчму пойти и там спросить: дело, мол, есть. Кто ж еще лучше знает, в какой город какие ткани для мундира продавать и когда? Отговаривались сначала, конечно, отказывались помочь. Но стоило приплатить, кому надо — тут же место нужное нашлось.

А деревню эту, где полк стоял, Петя искал долго и совсем измучился. Он с дороги свернул, до ночи плутал по лесу и потерялся. Там и заночевал, решив с утра искать. Встретил крестьянку потом, окликнул ее, спрашивая, как ближайшая деревня зовется. Та стала говорить протяжно, при каждом слове запинаясь, что деревня эта имеет не одно название, что когда она была построена, то называлась как-то мудрено, она не упомнит, а теперь... Петя плюнул уже и сам поехал абы куда.

К другой ночи уже он нашел нужную деревню, которая звалась Яновичами. Она была маленькая, с покосившимися, почерневшими от времени хижинами. Но более всего Петю осенняя грязь поразила: по улице пройти пришлось, на забор опираясь, иначе можно было по колено окунуться в глубокую вязкую лужу. Хорошее же место для героев войны!..

Офицеров Петя нашел в самой большой хижине, закоптелой и напитанной горьким дымом. Те сидели за картами и выпивкой, и потому даже не приметили его. Никакой дисциплины тут не было: и солдаты в охранении не караулили, и не следил никто за этим.

У двери деревянный чурбак стоял, служивший столом, куда карты бросали. Петя от двери игру видел. И усмехнулся громко:

— Что же ваше благородие даму с королем путает?

Оборачиваться стали, с мест повскакивали. Спросить хотели, зачем и откуда цыган явился — но пригляделись… И что началось тут! В хижину его затащили, усадили, каждый по плечу хлопнул или по затылку врезал. Петя в общем шуме и не слыхал, что говорили ему.

Он глазами по хижине шарил. Да без толку: ни Бекетова, ни Алексея Николаевича он от входа еще не приметил. Не было их.

Петя нервно сглотнул и постараться улыбнуться гусарам. И не сдержался тут же, попытавшись перекрикнуть общий говор:

— А Михаил Андреич где? Жив он?

Про барина-то непонятно еще, может, и он с отрядом тогда из окружения не вырвался. А в то, что Бекетова на войне убили, Петя не мог поверить. Да и страшновато было прямо сразу про барина спрашивать, не зря же внутри похолодело, как не нашел его.

— Да всех нас живее, — махнул рукой поручик с располосованным саблей лицом, и у Пети от сердца отлегло. — Представь, с двенадцатого года ни царапины не получил. Заколдовал его кто, что ли, или сам черт ворожит…

Петя ухмыльнулся, вспомнив про заветную монетку. Знать, и правда помогала.

— А тут ты его и близко не найдешь, — стали дальше рассказывать про Бекетова. — Ведь как из заграничного похода вернулись, полк тут же здесь, на границе, расквартировали. Что за дело — в Яновичах! Гвардию-то, небось, в столицу, хотя кто еще больше сражался, как не мы, гусары… Бекетову это, конечно, не по нраву пришлось, он-то первейший герой у нас, понимаете ли. Вот и сказал нам, значит: «Лучше бы погибнуть под Парижем, чем спиваться в грязных Яновичах», — и тут же как нет его, уехал в столицу подавать прошение о переводе в другой полк, на Кавказ.

Петя фыркнул: другого он от Бекетова и не ожидал, представить даже не мог, что он тихо на границе высидит. А на Кавказе давно неспокойно было, поговаривали, что война должна была скоро начаться.

— А Алексей Николаевич что же? — спросил он, стараясь голосом не выдать волнения.

— Зуров-то? — протянул поручик. — Отвоевался уже…

На миг похолодело все внутри, в груди кольнуло. Но тут же Петя увидел, что гусары ухмылялись, а о погибшем с улыбкой говорить не станешь. Он выдавил тогда сквозь зубы недовольно:

— Шутки у вас, господа…

— Да ты не то подумал, — махнули рукой на Петю. — В отставке он по ранению. Не служить больше в гусарах, да и так не очень-то и служил, в пример не поставишь…

Петя нетерпеливо перебил и стал допытываться, что за ранение. А достойно или нет барин служил — до того ему дела не было.

Но тут уж к нему самому пристали, прося о себе рассказать, где столько времени пропадал. Петя из гусар еле вытянул, что Алексея Николаевича еще зимой в сражении ранили. А подробнее еле вспомнили: то ли лошадь под ним убило разорвавшимся рядом ядром и падение неудачное было, то ли самого осколком задело по колену. Кто-то еще бросил, что он сам на смерть полез. А вообще-то неохотно о нем вспоминали, что Петю задело немного.

А сам Петя от гусар на второй день еле отвязался. Ему ж было, что про долгое путешествие рассказать: и про города разные, и про людей, как где живут. Он вздыхал украдкой при этом: не увидит ведь больше, только и останется, что вспоминать, когда к Алексею Николаевичу вернется.

Про того гусары сказали, что он вместе с Бекетовым в столицу уехал, собираясь искать средств, чтобы отстраивать именье. Значит, либо под Вязьмой его можно было найти, либо в Петербурге.

Петя решил в столицу сначала ехать, тем более что любопытно было. Да и с Бекетовым свидеться хотелось. Только одно его волновало: а как в незнакомом городе человека искать? Да и Петербург, говорят, больше всех других городов, в которых он был. А он вдобавок не знает там никого.

— Да ты, Петруха, в аду из всех чертей нужного найдешь, а не то что Зурова в столице, — рассмеялись гусары, и он успокоился: как-нибудь да отыщет.

Он еще напоследок про остальных спросил, кого в полку не было. Многие из заграничного похода не вернулись. Особенно жаль было молодого офицера, который делал с него наброски и шутливо звал «ле гарсон италиан» — итальянским мальчиком. Говорят, по-глупому, по неосторожности погиб в самом конце похода.

А вот к майору Васильеву жалости не было. Тот даже не в бою жизни лишился, а вовсе позорно, как военному не пристало. «Потянула же нелегкая, да нет чтобы по приличествующим заведениям, где хоть дорого, а достойно дворянина… Так нет же, в самые что ни на есть отвратнейшие бордели, я б побрезговал… Вот и неудивительно, что ночью в том квартале не спросили, русский офицер или кто. Мерзко же — от воровского ножа в переулке. Ну да ладно, что ж мы о плохом… За Михал Андреича, что ли, выпьем!»