Петя совсем уже ничего не понимал. Он же пробовал утешить, а тут наоборот вышло. Он решил тогда потерпеть просто и дать Алексею Николаевичу время успокоиться.

Он еще отстраненно размышлял, стоит ли так убиваться. Бекетов-то наверняка по-другому его встретит — самое большое, ругнется затейливо. Данко так представить и вовсе не получалось.

Петя отогнал шальные мысли. Тут о другом думать надо, а то наконец-то всхлипы барина стали тише, может, и стоит все-таки успокоить.

Он удобнее устроил его, чуть поднял и крепко прижал к себе. Алексей Николаевич обессиленно приник к его груди и совсем затих, только еще вздрагивал иногда.

А потом — Петя и сообразить ничего не успел — тот сел порывисто, вывернувшись из его рук, и привалился к столу. Потянулся к бутылке, плеснул себе привычным заученным движением и выпил залпом. Его трясло всего, горлышко о стакан звенело.

А когда потянулся налить еще — Петя не выдержал. Притянул его к себе и снова крепко обнял, а бутылку отставил. Один раз-то еще ладно, если успокоиться никак не мог, но больше-то зачем?..

Алексей Николаевич молча уткнулся ему в плечо. И расплакался тихо и жалко.

Петя утомленно прикрыл глаза. Ему это порядком надоело, да еще и злить начало. Сколько ж можно-то? Да к тому же барин, моментально захмелевший, цеплялся за его рубашку и бессвязно бормотал между всхлипами: «Петенька… Правда не уйдешь?.. Совсем?..»

Петя тяжело вздохнул. У него голова кружилась, мутило до сих пор после водки, и больше всего спать хотелось, а не выслушивать тут невесть что. Он знал, конечно, что таким застанет барина. Но теперь вовсе жалел, что приехал.

Он встал, помог Алексею Николаевичу подняться и потянул его в другую комнату — спальню, как догадывался.

И точно: там оказалась небрежно застеленная кровать. Барин не противился, но и не помогал почти, когда Петя усадил его туда и стал стаскивать с него шинель. Уложил его потом и хотел было встать — Федору сказать надо было, чтоб Воронка поутру не трогал. Барин тут же вцепился в его руку и прошептал еле слышно: «Не уходи».

Пришлось оставаться. Как он сам разделся и забрался под одеяло, тот прижался к нему и снова тихонько всхлипнул. Петя поморщился: и так терпеть невозможно уже, да еще и лежать неудобно — неровно, простыни старые и застиранные. Он с тоской вспомнил, как же хорошо в степи под плащом. И вот странно: если с Данко обнявшись спать уютно и удобно оказалось, то от барина он всегда отворачивался. Сейчас и вовсе оттолкнуть хотелось, но рука не поднималась.

А на разговор у Пети сил не хватило. Алексей Николаевич, успокоившись наконец, коснулся его шрама под ключицей и спросил отрывисто, где же он был столько времени. Петя сказал невнятно, что цыгане подобрали и выходили. И тут же провалился в глубокий сон.

Он чувствовал, как барин осторожно, не тревожа, гладил его кудри, потом устаивался у него на груди, брал ладонь и бережно целовал пальцы или просто держал его за руку. Но так и не проснулся.

…Очнуться выдалось резко, Петя и не понял даже сразу, что происходит. Его спящего еще схватили за плечи и бесцеремонно вытащили из одеяла. Он высвободил руки, пытаясь отпихнуться, и ладони уперлись в красную ткань и золотое шитье гусарского мундира.

Бекетов стиснул объятья так, что у Пети аж дыхание пресеклось.

— Петька, мерзавец ты цыганский, где ж тебя, поганца, черти носили… — ласково шептал он.

— Да пустите, что ли… — недовольно пробормотал он, не сдерживая широкой счастливой улыбки. — Где носило, там уж нету.

Он несказанно рад был видеть Бекетова. Да вот только не выспался он, голова прежестоко болела и в горле было сухо — он зарекся еще раз уставшим и голодным пить.

Петя вывернулся из рук Бекетова, упал обратно на кровать и зарылся лицом в подушки.

— Ты чего это? — ухмыльнулся тот. — Притворись еще, что не рад, змееныш. Это ничего, что разбудили, потерпишь уж.

— Да водка, дрянь… — морщась, буркнул Петя. — Стоило приехать, так сразу…

— Дрянь, говоришь? — расхохотался офицер. — Не сочти за труд, объясни это кое-кому, а то моих сил никаких уже нет…

— Миш, не надо, — глухо произнес Алексей Николаевич, сидевший с другой стороны кровати.

Он был встрепанный, в небрежно запахнутой рубашке. И бледный, с покрасневшими глазами: всю ночь, что ли, не спал и любовался?..

А от Бекетова — бодрого, весело ухмылявшегося, — веяло свежим утренним морозом. Петя невольно залюбовался тем, как ладно сидел на нем гусарский мундир. Особенно — с новенькими блестящими эполетами штабс-ротмистра.

Заметив взгляд Пети, тот горделиво вскинулся. И тут же вскочил, недовольно оглядывая комнату.

— Ну-ка рассказывай, Петька, как тебе нравится в этой дыре. Боюсь представить, каким манером тебя вчера встретили. Позволь осведомиться, накормили хоть с дороги?

Петя покачал головой, и Бекетов изумленно вскинул брови.

— Ничего ж себе! Я-то в шутку, а оно и правда так… Значит, быстро вставай и пойдем. Если тебя даже в честь возвращения собственный барин не кормит, так хоть я угощу. Да и города, небось, не видел толком, показать надо бы. На улице жду, а то не здесь же, в самом деле… А тебя, Алеш, не приглашаю, сам говорил, что тебе сегодня снова в канцелярию надо было. Да и навидаешься еще со своим Петькой, а мне уезжать скоро.

Он порывисто вышел, хлопнув дверью. А Петя покосился на досадно отвернувшегося Алексея Николаевича и принялся одеваться. С барином сидеть и снова его успокаивать никаких сил не было. Да еще и есть так хотелось, что аж мутило.

Последние его сомнения развеял пришедший Федор — почему-то слегка напуганный.

— Ну, Петь… — пробормотал он. — Не конь у тебя, а зверюга бесовская, химера! Давай-ка ты сам ухаживать будешь, а я лучше издали посмотрю…

Петя усмехнулся: Воронок у него чужих к себе не подпускал. Данко только мог гарцевать на нем, да и то конь его неохотно слушался. Встало перед глазами воспоминание, как цыган впервые вскочил на него — нарочно, чтобы позлить. Данко хохотал тогда, удерживаясь на нем, зеленые глаза у него азартно блестели, а кудри рассыпались по шелковой рубашке. Петя тогда и обидеться не смог, настолько залюбовался им.

Он вздохнул украдкой. И, взглянув на Алексея Николаевича, плечами пожал: мол, все равно выйти надо. Тот хотел что-то сказать, но осекся и опустил глаза.

На улице Петя полной грудью вздохнул, ему стало легко и хорошо. А то в тесных комнатах, в темном грязном подъезде словно стены давили. Только чувство смутной вины терзало, но тут же исчезло, когда Бекетов подошел.

— Наконец-то, — хмыкнул он. И в сторону Воронка кивнул: — Твой красавец? Ну-ка познакомь… А то без хозяйского позволения к такому и не подойдешь.

Петя гордо улыбнулся, подходя к коню. Он взял Воронка за повод, чтоб тот не рвался при виде чужого человека, начал успокаивающе гладить черную шкуру, чуть потускневшую за время дороги. Даже изможденный после трудного пути, конь все равно был великолепен.

Бекетов остановился чуть поодаль, и Воронок недоверчиво скосил на него лиловым глазом. И фыркнул встревоженно, когда офицер стал подходить. Но шел тот медленно и осторожно, и конь стоял недвижимо. Тем более что Петя рядом был и твердо держал его.

— Ну и зверюга… — восхищенно пробормотал Бекетов. — Ай, хорош, чертяка…

Он вплотную подошел и поднял руку. Воронок отворачиваться не стал, не шелохнулся даже — позволил погладить. Бекетов первый после Данко был, кого он подпустил к себе. Но вскочить — навряд ли дался бы.

— А путь-то какой проделал… — неверяще пробормотал Бекетов. — Расцеловал бы, да куснешь еще, тварь ты шальная! Тебе, Петька, на любом другом коне еще ехать и ехать бы, а этот вон как!.. Жаль вот, лакомства нет, непременно угостил бы такого зверя.

— Вы меня наперво угостить обещали, — усмехнулся Петя.

Ему приятно было, что Воронком любовались, но и самому есть хотелось. Бекетов весело хмыкнул, с явным сожалением отходя от коня.

— Ну да ладно, пусть отдыхает, — он еще раз оглянулся на Воронка. — У меня и на извозчика хватит, да к тому же они в этой дыре вовсе не надеются, что им хоть кто заплатить сможет, вот и берут по полцены.