Впрочем, Мишкин аккредитив, если к тому же учитывать семейное положение братана, особого впечатления не производил. Электрику ефрейтору Колобову хотя и начисляли — что мало кому представлялось справедливым — несколько больше, чем его товарищам, формовавшим железобетонные изделия посредством лопаты и разрушающего молодые суставы вибратора, однако начисляли ему тем не менее существенно меньше штатских работяг. Так почему-то в их смешанной отрасли всегда выходило. Да он еще, пока пользовался благосклонностью командования, нередко под разными предлогами выклянчивал себе немножко живых денег — на баян, который так и не купил, на подарки семье к Новому году и женскому дню, которые отсылал домой исправно, хотя, конечно, после этого и самому на разные мелкие солдатские расходы маленько оставалось. Да все так делали, у кого возможность была.

К тому ж Аркашка «с Венгрии» тоже не пустой прибыл. Как никак сержантское жалованье три года получал, притом в форинтах. Да еще командование следило, чтобы пацаны не слишком налегали на сладости в ларьке, а о будущем своем радели. Ну и не было ни малейшей возможности вольнонаемным приятелям «палинки» заказать.

Таким образом, примерно одинаковые капиталы скопили братья за время исполнения своего почетного долга. Только Мишке пришлось почти все деньги жене отдать — это было тогда общепринятым делом, Федор Никифорович, уж на что мужчина самостоятельный и властный, все до копейки всю жизнь своей бессловесной Анисье Архиповне торжественно вручал и тем явно гордился. К тому ж Машка в финансовом плане изрядно настрадалась без мужа и, пожалуй, приметно обносилась. Нет, ее, разумеется, никто осознанно не притеснял в финансовом плане: ни свекор со свекровкой, ни тем более родная Машкина мать, мужа с войны не дождавшаяся, единственной пока снохе и единственной навсегда доченьке в копеечке не отказали б, только та попроси. Но вот побираться-то у родственников при наличии живого законного супруга, пусть и на позициях пребывающего, Машке было тошно. И не оттого, что какая-то она повышенно щепетильная была, но тоже — стереотип такой поведенческий, отмирающий постепенно или уже отмерший вполне.

А самой сколь-нибудь существенно зарабатывать никак не получалось. Потому что Танюшка хотя и начала посещать садик, едва ей сравнялся год, но известно ведь, как наши дети посещали и посещают наши садики. В основном дети в садике по той или иной болезни отсутствуют, и матерей ихних никакой работодатель всерьез не принимает. Со всеми, так сказать, вытекающими.

Ладно хоть в ту пору все молодые матери по крайней мере где-нибудь числились, стаж набирали. Теперь же их чаще всего даже для видимости на работу не берут. На фиг надо…

Так что Мишкины двухлетние сбережения Машка мигом спустила. Впрочем, нет, она их, конечно, не профукала на всякие безделушки, а приобрела нужные для дома вещи и по той поре довольно престижные. Холодильник взяла, которого даже в родительской избе еще долго не водилось, и «телевизер». Так в ту пору народ телевизоры называл, и еще сегодня это премиленькое словечко можно услышать. На оставшиеся деньги для Танюшки всякой всячины набрала, а то ребенок в садике хуже всех, по ее словам, был.

Конечно, Михаилу в первый момент немного досадно сделалось, но лишь в первый момент, потому что стоило только матери, притом даже не его, а Машкиной, усомниться в необходимости холодильника, зять ее мгновенно и недвусмысленно одернул, многозначительно при этом на остальных присутствующих поглядев. Чтобы, значит, каждый на всякий случай сразу уяснил, до каких пределов допускается вмешательство посторонних во внутренние дела данной ячейки.

Разумеется, Марии такая позиция мужа по душе пришлась, однако она ожидала, что потом, наедине, он ей все же сделает небольшое замечание. И он его действительно сделал, хотя и не совсем такое, какое она ожидала.

— Душа моя! — ласково сказал Мишка. — Ты все же в другой раз как-то согласовывай, что ли, такие крупные покупки со мной. А то как-то неловко перед родней получается…

И — все!

Отчего Мария растрогалась до слез. Но еще, конечно, от столь неслыханного старинно-книжного обращения, и где только Мишка его откопал.

— Ну, что ж ты ревешь-то, Машечка, я ж и так максимально деликатно!..

— Да ничего, это оно само собой вышло, не обращай внимания на меня, дуру, Мишук…

Таким образом, именно Мишка на всю жизнь задал, если можно так выразиться, уровень взаимной нежности в семье. А для чего Михаилу сдались эти неслыханные во всей родне церемонии, он и сам понятия не имел. Тем более что, несмотря на упомянутые «взаимные нежности», семья в своем дальнейшем развитии не избежала ни одной из характерных для всякой семьи сложностей, а кое-какие сложности получились даже несколько сложнее среднего по Советскому Союзу показателя.

Однако оговоримся сразу, одной довольно распространенной семейной сложности им удалось начисто избежать. Одной-единственной, однако — начисто. И вроде бы не потому, что врожденный морально-нравственный показатель обоих супругов был высок чрезвычайно, а просто обстоятельства так сложились. Хотя, конечно, наши обстоятельства нередко зависят и от нас, а не только от привередливой гипотетической судьбы.

Хотя если совсем-совсем честно, то в процессе долгой и зачастую нетрезвой жизни два малюсеньких таких моментика у Мишки все же получились. И оба раза в чужие постели его чуть не силком затащили. А как же не силком, если отказаться значило бы расписаться в мужской несостоятельности — самом постыдном, что только может быть. До определенного, во всяком случае, возраста. И оба раза Мишка, помимо обычного похмелья, пережил еще моральные терзания жуткие: а вдруг Машка узнает, а вдруг заразился, хотя чем уж таким можно было в ту пору заразиться — смехота одна, ведь первый слух о СПИДе только лет через двадцать дошел. Таким образом, терзания Мишка пережил не менее мучительные, чем похмелье само. А это… Впрочем, тому, кто полновесный синдром перемогал хотя бы раз, объяснять незачем, а тому, кто нет, не объяснить все равно. Но главное, что Мария про те моментики никогда-никогда не узнала, и, следовательно, можно смело считать, что их вовсе не было…

Однако чтобы уж полностью закрыть данную тему, следует добавить: Мишка, пожалуй, был из той породы вполне нормальных мужиков, которые не делают культа из интимной стороны жизни, хотя и по понятным причинам не распространяются об этой своей особенности. У них, у таких мужчин, первоначального сексуального восторга хватает от силы на год-другой, а потом начинается суровая жизненная рутина. И где-то уже после тридцати Мишка, исполняя свою семейную обязанность, мог одновременно размышлять о чем-то весьма далеком от данного предмета. О работе, например, о ближайших хозяйственных планах, о рыбалке. Само собой, выдающихся интимных ощущений Марии, при таком отношении к делу мужа, ждать не приходилось. Но либо ее и это устраивало, либо она притерпелась помаленьку…

Ну, а коль скоро все Мишкины капиталы были моментально в дело пущены, совместно отдыхать братьям после ратной и железобетонной службы пришлось на остатние Аркашкины форинты. Конечно, это уже были далеко не форинты, а родные советские рубли, которые, сказать по правде, и вообще рядом с форинтами отродясь не лежали, но Аркашка еще довольно долго все отечественные цены и тарифы на венгерскую национальную валюту в уме пересчитывал и полученный результат непременно до сведения присутствующих доводил. Пижонил так, наверное.

Само собой, Мишкин отдых вышел существенно короче, чем Аркашкин. В пределах оставшихся форинтов. Но боже упаси, чтобы Аркашка хоть раз братана попрекнул. Они же, несмотря ни на что, любили друг друга почти так, как обыкновенно любят друг друга настоящие близнецы.

Мишка и Аркашка недели две слонялись по родным окрестностям выпившими, Мишка неизменно отцовскую «хромку» на плече таскал — тогда как раз переломный момент был, гармонь из моды выходить начала, но гитара еще не воцарилась безраздельно, и оба инструмента либо мирно сосуществовали, либо в нерешительности противостояли один другому — базлали братики на два то и дело переходящих в унисон голоса дембельские, а также модные на тот момент штатские песни. Время от времени к ним кто-нибудь, как говорится, «на хвост падал», но гораздо чаще, наоборот, дармовая выпивка обламывалась им. Солдаты же — стыдно на их грошики пировать приличному человеку.