Ян определил вес в тридцать пять фунтов, а Калеб — в двадцать пять. (Впоследствии оказалось, что енот весил всего восемнадцать фунтов). В то время, как они разговаривали, Турок сердито залаял, как он имел обыкновение лаять на чужих людей. К ним подходил Вильям Рафтен. Он увидел свет в лесу и, опасаясь пожара, да еще при засухе, поспешил туда.

— Эй, папа! Отчего ты не в постели, когда спать надо?

Рафтен не ответил сыну, а, обращаясь к Калебу, насмешливо сказал:

— Не хочешь ли второй раз стрелять в меня. Впрочем, не стоит. Сегодня при мне нет денег.

— Слушай, папа! — воскликнул Сам, стараясь предупредить ответ Калеба. — Ты не прав. Я знаю, и ты должен знать, что про покушение Калеба все враки. Если б он стрелял в тебя, то ты не остался бы жив. Я видел, как он стреляет.

— В последний раз, когда я был пьян, мы оба одинаково выпили, — гневно сказал Калеб, овладевая, наконец, своим голосом.

— Недурно для человека, который клялся, что у него нет револьвера, — сказал Рафтен, указывая, на оружие Калеба. — Я тебя с ним видел десять лет тому назад. Но не боюсь я ни тебя, ни твоего револьвера, — добавил Рафтен, когда Калеб судорожно схватился за белую ручку. — И вот что я тебе скажу: не желаю я, чтобы ты и твой негодный пес, загрызающий моих овец, шатались у меня в лесу и наделали мне здесь пожара.

— Эй, Рафтен, чаша моего терпения переполнилась!

Калеб мгновенно прицелился и, вероятно, оправдал бы ходившие о нем слухи, если б Сам, оттолкнув отца, не стал между ними. Ян между тем повис на руке Калеба, а Гай благополучно спрятался за дерево.

— Прочь с дороги, мальчишки! — рычал Калеб.

— Ха-ха-ха! — издевался Рафтен. — Он опять видит, что я безоружен, и потому нападает на меня. — Не пугайтесь, мальчики, дайте мне с ним расправиться.

Рафтен страха не знал. Ему, вероятно, удалось бы оттолкнуть мальчиков, и тогда произошла бы беда, но, уходя из дому, он велел обоим батракам следовать за собою, чтобы помочь тушить пожар. Теперь они явились на место происшествия. Один из них был в хороших отношениях с Калебом, другой вообще отличался миролюбивым характером, и им удалось предотвратить столкновение. Сам между тем воскликнул:

— Если б тебе пробили дырку, папа, то, право, было бы за что. Ну, чего ты напустился на Калеба? Вовсе не он развел этот огонь, а мы с Яном, и сами же мы его и потушим. Ты обижаешь Калеба, а он тебе никакого зла не сделал. Ты на него напал, как бабушка Невиль напала на тебя после того, как забрала твою провизию. Постыдился бы! Это недостойно мужчины. Раз нет доказательств, — надо молчать.

Рафтен несколько смутился от слов сына, в особенности, когда увидел, что все против него. Он часто смеялся над тем, что бабушка Невиль выражала ему свою ненависть, тогда как он ей, кроме добра, ничего не сделал. Ему не приходило в голову, что он играет такую же роль. Другой отец оскорбился бы за непочтительность сына, но Рафтену обидчивость была так же мало свойственна, как и трусость. Когда прошло первое изумление, он подумал:

«Ну, и язык же у Сама! Право, он жарит, как адвокат, и дает сдачи, как хороший боксер. Может быть, лучше сделать его не дантистом, а адвокатом?»

Гроза миновала, так как у Калеба гневные вспышки бывали непродолжительны. Рафтен, нравственно побежденный, пробормотал:

— Смотрите, затушите огонь! Пора вам уже спать, как порядочным людям.

— А ты разве не порядочный? — возразил Сам.

Рафтен отвернулся, как будто не слышал ни этого замечания, ни попытки Гая рассказать о своем участии в этой охоте.

— Если б не я, м-р Рафтен, то они не взяли бы топора… — начал Гай, но Рафтен уж был далеко.

Мальчики потушили огонь и молча отправились на бивуак. Сам и Ян несли на палке енота и, не дойдя еще до типи, решили, что туша весит, по меньшей мере, восемьдесят фунтов.

Калеб отправился своей дорогой, а они, возвратившись, легли и заснули, как убитые.

На следующий день, сдирая шкуру енота, Сам и Ян обсуждали на все лады неприятное происшествие минувшей ночи. Они решили, что не следует упоминать об этом при Калебе, пока он сам не начнет разговора, и сделали должное внушение Гаю.

Утром, обходя по обыкновению грязевые альбомы, Ян нашел тот самый отпечаток копыта, который прежде его так заинтересовал, а пониже след большой птицы, похожий на индюшиный. Он привел Калеба посмотреть на них. Старый охотник сказал, что это, вероятно, след синей цапли. Насчет другого он заметил:

— Я сам хорошенько не знаю. Похоже на то, что это след большого оленя. Однако здесь на болоте оленей нет. Они водятся не ближе, как за десять миль. Разумеется, если попадается только один, то это не след, а случайность.

— Да, но я находил много таких отпечатков, хотя все-таки не столько, чтобы проследить по ним зверя.

В сумерки Ян возвращался на бивуак с добычей от «набега». Вдруг он услышал своеобразный горловой звук, который доносился от запруды, усиливаясь по мере того, как он приближался, и, наконец, превратился в ужасный, отвратительный вой. Тот же самый вой был вызван Гаем в первую ночь, когда он пришел на бивуак и пытался испугать товарищей. Крик раздался над головой, и Ян успел разглядеть очертания большой, медленно летящей птицы.

На следующий день была очередь Яна готовить. С восходом солнца, когда он пошел по воду, то увидел большую синюю цаплю, которая снялась с края запруды и, тяжело взмахивая крыльями, пролетела над верхушками деревьев. Мальчик в восхищении следил за нею. Когда она скрылась из виду, он подошел к тому месту, откуда она взлетела, и увидел ряд крупных следов, совершенно сходных с тем отпечатком, который он срисовал. Без сомнения, это была та же птица, что и накануне, и загадка о волке с большим горлом разрешилась. Это объяснение удовлетворило всех, кроме Гая. Он всегда утверждал, что лес после заката солнца наполняется медведями. Где они находились в другое время — было неизвестно. Впрочем, Гай уверял, что «до сих пор еще» не напал ни на птицу, ни на зверя, которые могли бы его испугать.

Калеб согласился с тем, что пронзительный крик принадлежит синей цапле, но относительно визга и воя на верхушках деревьев он сам ничего не мог сказать.

Слышались еще другие более или менее знакомые ночные голоса. В числе их они узнали певчего воробья.

Дятел был под открытым небом, а другие мальчики — в типи. Он обратил внимание на странный звук, похожий на ряд стонов. Так как конца ему не предвиделось, то Сам позвал товарищей. Они стали все вместе прислушиваться.

— Должно быть, еще одна цапля, — шепнул Ян.

Однако звук нарастал и теперь уж напоминал мяуканье огромной кошки. Время от времени громкое, и протяжное «мяу» прерывалось приятным голоском певчего воробья.

У Маленького Бобра, как молния, сверкнуло воспоминание о том, что он когда-то слышал этот голос в «долине Яна». Вот почему он с уверенностью сказал:

— Мальчики, это — рысь.

На следующий день Калеб подтвердил, что Ян был прав.

Впоследствии они узнали, что в эту ночь из стада Рафтена опять пропал ягненок.

Утром Ян взял барабан, чтоб немного позабавиться музыкой, но нашел, что он дряблый и мягкий.