Огородников нахмурился. Несколько секунд стоял молча. Наверное, ситуация, которую он прокрутил в своем мозгу, не показалась ему безысходной. Он усмехнулся и сказал:

— Поговорим в доме. — Писатель даже не убрал раскрытый мешок и куры с остервенением набросились на корм, воюя за место под солнцем.

В доме было уютно и тепло. Несметное количество пестрых книжек в мягких обложках — покетбукс детективных серий на английском — и грузных отечественных приключенческих библиотек в ледериновых корочках стояли на простеньких книжных полках до самого потолка. Фризе хотелось спросить, читает ли Огородников на английском, но разговор мог надолго уйти в сторону от сути.

— На юбилее Борисов подарил Алеше Маврину много хорошего баночного пива, — сказал Огородников, когда они сели в кресла. — Подарил тайком от Алины. Она запретила старику пиво, стерва. Я видел, как Борисов это пиво на веранде под газеты прятал. Потом я вышел на веранду, а там Лис — поэт я вам уже рассказывал, пиво из банки хлещет. Думаю, ему можно, а мне нельзя! Взял незаметно несколько банок и положил в карман дубленки. Решил: выпью за здоровье юбиляра дома.

— Сколько банок вы взяли?

— Четыре, — буркнул Огородников и отвел взгляд.

— Герман Степанович, вы ничего не напутали? Все произошло именно в такой последовательности?

Ерохин даже подался к Огородникову, с нетерпением ожидая ответа, а Герман Степанович отрешенно смотрел в окно на застывшие кусты сирени. Пауза затягивалась. Наконец, писатель сказал:

— Сильно дернувши я был на юбилее. А как выпью, могу и наглупить. Я, я первым взял это чертово пиво! Потом уже увидел как Лис к банке присосался. Да он от меня и не прятался.

— На прошлом допросе вы сказали, что Лис поднимался на второй этаж.

— Поднимался.

— До того, как вы взяли пиво или после?

— После.

Фризе и Ерохин переглянулись. На допросе Лис показал, что пиво пил перед застольем.

— У вас, майор, есть вопросы к Герману Степановичу? — спросил Фризе.

— Да. Всего один. Лис пришел к Мавриным с портфелем или с «дипломатом»?

— Откуда же я знаю?! — рассердился писатель и оторвавшись, наконец, от унылого пейзажа за окном, посмотрел на Ерохина. — Хотя, нет, знаю! У него была большая черная сумка! Очень модная. С лейблом «Монтана».

— Хорошо, очень хорошо, — прошептал Фризе, как ему показалось одними губами. Но Огородников услышал.

— Что хорошо?

— Хорошо, что вы живы. Не то остался бы роман незаконченным. — Фризе улыбнулся. — Что же произошло потом?

— Как я дотащился до дома — не помню. Дверь открыл, снял дубленку в передней. То ли она с вешалки упала, то ли я просто бросил се на пол. Когда на следующий день проснулся…

— В котором часу вы проснулись?

— В три, — вздохнул Огородников. — Проснулся, вышел в прихожую, а там мой Рокки на полу лежит рядом с дубленкой. Уже окоченел. И чертова пивная банка тут же. И пиво из нее сочится — все пузырьками. Рокки, наверное, лизал. Я схватил банку, понюхал — миндалем пахнет. Циан! Мы же с вами знаем, что это за яд! Он замолчал и долго сидел в безмолвии. Резкие черты его застыли, и только брови двигались вверх–вниз.

Фризе и Ерохин молча ждали, когда хозяин снова заговорит.

— В это время мне позвонили, что классик умер, — нарушил молчание Огородников.

— Кто позвонил? — спросил майор.

— Жена. Она у меня в городе живет. На дух дачу не переносит.

«Еще бы, — подумал Фризе. — Ты бы ее приспособил за несушками ходить».

— А жене Маврина сообщила. Можете себе представить — стою над мертвым псом и банки тут же. А пиво‑то Алеше предназначалось. Мог у меня возникнуть вопрос, отчего Маврин умер? Я собаку закопал вместе с пивом. Со всеми четырьмя банками, а у самого озноб не проходит. Ведь вчера не успел выпить пивка потому, что в стельку был пьян! А днем уж точно опохмелился бы! Логично?

— Логично, — поддержал Огородникова майор. Похоже, его неприязнь к Герману Степановичу, так ясно читавшаяся на лице во время посещения птичьего двора, прошла. Уступила место живейшему интересу и сочувствию.

— Поэтому я и к прокурору поехал, и к вам, Владимир, напросился. Я ведь вам открытым текстом выложил, кто был заинтересован в смерти Маврина, кто хотел скрыть донос. А вы уперлись в свою версию и ни на шаг в сторону! Эксперты ведь тоже ошибаются!

— Маврин умер своей смертью, — сказал Фризе. — Но отравленное пиво предназначалось ему. Один из санитаров, приехавших за его телом, прихватил банку «Туборга», стоявшую на столике, рядом с креслом, в котором умер Маврин.

— Счастливчик, — прошептал Огородников и спросил: — «Туборг» — это марка пива?

— Да.

— Я так испугался, что даже не посмотрел. Да если и посмотрел бы, то не разобрал. Буквы перед глазами прыгали. То ли со страху, то ли от выпивки.

— Герман Степанович, а почему вы нам не рассказали обо всем?

— Я же вам намекнул! — Огородников тяжело вздохнул. — Следующей жертвой был бы я. Борисов догадывался, что мне известно о доносе.

— А вы не подумали, что Борисова арестуют, предъяви вы такие аргументы?

— О! Вы не знаете Борисова! Он бы успел со мной разделаться.

— Вы покажете, где зарыт ваш Рокки?

Писатель кивнул.

— Майор пригласит понятых, потом оформит протокол. — Фризе внимательно посмотрел на Ерохина. — А мне нужно съездить еще в одно место. Хорошо?

Возражений не последовало.

Лис жил на Красноармейской, возле метро «Аэропорт». Большой многоквартирный дом послевоенной застройки, респектабельный и унылый одновременно, отгораживался от улицы чахлым садиком. Старенькая консьержка в подъезде подняла голову от вязанья и посмотрела на Фризе равнодушным взглядом, ничего не спросив.

Маленький замызганный лифт медленно отщелкивал этажи. Фризе вдруг захотелось протянуть руку, нажать кнопку «стоп», спуститься вниз и уехать куда глаза глядят: в Архангельское, к себе на дачу, в Женеву к Берте. Лучше, конечно, в Женеву. Если бы у подъезда стояла его собственная машина, Владимир уехал бы, наслав на Лиса своего друга и помощника Ерохина. Но его ждала прокурорская «Волга», которую давно следовало вернуть Олегу Михайловичу. Ох, как не хотелось ему встречаться с поэтом, предъявлять ему обвинение в пособничестве убийству, выслушивать несусветную ложь в оправдание! А разве может быть оправданием корысть?

Врут те люди — сыщики, следователи, писатели, особенно писатели–детективщики, вроде Огородникова, — которые говорят и пишут о том, как сладок миг задержания преступника. Чувство опустошения — пожалуй, эти два слова наиболее точно отражают их состояние. Во всяком случае, состояние следователя Фризе перед встречей с Лисом было таково.

На звонки в квартире поэта никто не отзывался. Владимир постучал в дверь — на тот случай, если бы звонок был сломан. Тоже никакого ответа. Полная тишина за дверью. И когда Фризе, испытав чувство разочарования и облегчения одновременно, направился к лифту, женский голос спросил из‑за двери:

— Кто там?

— Я хотел бы увидеть товарища Лиса.

— Кто вы? — спросила женщина, но дверь даже не приоткрыла.

— Следователь Фризе. Из прокуратуры.

— А–а! — судя по интонации, женщина слышала о Фризе от Лиса. Прогремели засовы и дверь распахнулась. На пороге стояло совсем молодое создание, в большом белом, с красной отделкой, халате и с головой, обвязанной полотенцем.

— Проходите, — пригласила женщина. Судя по всему, приход следователя заставил ее покинуть ванну. Женщина была молода и красива. Ее портили только очень мелкие, как у мышки, зубы. «Наверное, дочка», — подумал Фризе. И ошибся, потому что она сказала:

— Мужа нет. Он в мастерской.

— Он вернется не скоро?

— Не знаю. Наверное, только к ужину.

Фризе хотел спросить, нет ли там телефона, но женщина опередила его:

— Мастерская рядом, в соседнем доме. — Она сделала кивок головой и полотенце развязалось, обнаружив копну черных густых волос.