Сержант Павленко, крепкий мускулистый хохол, снял с плеча карабин, прислонил оружие к дереву и сел рядом с лейтенантом.

— Перекусить трэба, товарищ командир! — В густом голосе его слышалась фамильярность старого унтера.

Лейтенант кивнул, и Павленко повелительно махнул рукой младшему зэку. Тот развязал вещмешок, вынул буханку хлеба, пару банок консервов. Павленко извлек финку из ножен, протянул ему лезвием вперед. Студент присел на корточки, неумело ковырнул банку ножом.

Каманов стоял возле лошадей, вглядываясь в прогал, туда, где расступалась стена тайги и в чуть светающем небе уже появлялись контуры горы Катышная. Ночной переход по горной тайге совсем не утомил его, сказалось прошлое охотника и разведчика. С радостью он осознал, что по-прежнему превосходно видит в ночном темном лесу.

Краем глаза он заметил, что лейтенант задремал, опустив подбородок на грудь.

— Дай-ка мне. Быстрее будет, — шагнул он к студенту и взял у того нож.

Теплая рукоятка из капа удобно легла в ладонь.

Павленко почуял опасность, успел немного приподняться. Нож Каманов не бросил — навык подзабылся без практики, и он решил не рисковать. Бросился сам, одним прыжком преодолел расстояние, вложил всю энергию тела в удар. Нож ушел в шею глубоко, но сержант — здоровый черт, конвульсивно дернул руками, стряхнул нападавшего. Каманов успел схватить карабин за ремень, кувырком откатился назад, в темноту.

Лейтенант вскочил, зацепился ногой за корень, упал, схватился за кобуру. Сколько времени надо — кобуру открыть, ТТ вынуть, патрон в ствол дослать, а главное — мишень в темноте углядеть глазами от бессонницы красными. Не успеть…

Каманов затвор передернул, когда за дерево катился, сразу, рефлекторно. Карабин вещь для него такая же привычная, как для другого ложка. Подниматься — зачем? Видел, как лейтенант кобуру царапает, лицо видел, не просто белое пятно — мишень, а глаза, рот в крике раскрытый. Снайпер должен в темноте хорошо видеть — это профессия его. Целиться не стал. Руки и глаза — единый механизм, сами свое дело сделали. Вой ветра приглушил выстрел.

Мощный патрон у русской винтовки. Лейтенанта отбросило назад, ударило о дерево. Пуля вошла точно в переносицу, на выходе разнесла затылок.

Каманов дернул затвор, гильза желтым светлячком упала в мох. Правой ладонью ласково провел по стволу — привычка. Оружие он всегда любил, относился как к живому. Оно-то никогда его не предавало. На коробке карабина сверху тульское клеймо и год — 1944; может, и повоевать успел этот ствол, может, там же, где и он, Каманов.

«Сорок девятый и пятидесятый. Я убил пятьдесят человек. Восемнадцать теперь офицеров, двое штатских, одна женщина. Остальные — рядовые и унтера. Почти всегда я видел их лица. И запоминал. Этих буду помнить тоже».

Горячка боя, давно уже не щекотавшая нервы, стала отпускать. Каманов почувствовал холод, поежился, бережно положил карабин и обернулся.

Лошади по-прежнему стояли, низко опустив головы. Студент сидел на земле, прижав руки к груди, глядел на Каманова полными ужаса глазами.

Каманов подошел к нему, подобрал опрокинувшуюся банку консервов, запрокинув голову, вытряхнул в рот остатки тушенки. Оторвал кусок от намокшей буханки, жевал жадно.

— Бежать надо! — тихо произнес наконец очнувшийся студент и взвизгнул фальцетом: — Бежать!

— Бежать не надо. Успокойся, дуся. Вот пожуй лучше. Сейчас работать будем. — Каманов говорил быстро и повелительно. Истерику у студента надо было на корню выбить.

— А как же…

— Да вот так же. Скалу на той стороне ручья видишь? Оттащим ящики туда — вон в ту пещерку по левому склону. Там зароем. После вернемся в лагерь. Надо бы служивых прикопать, да времени мало.

— Как — в лагерь?

— К утру Клич со своей шпаной всю охрану передавит, так что лагерь просуществует еще часов пять или шесть.

— А нам-то зачем туда?

— Дуся, у нас всех запасов — полбуханки хлеба и четыре патрона, надо пополнить резервы на дорогу. А потом я хочу Семена вытащить оттуда. Шанс очень маленький, но попытаюсь. Должок у меня перед ним. Ну, давай работать.

— На хрена тебе эти ящики? Майор говорил — там какие-то документы.

— Документы? Столько не весит даже собрание сочинений Вождя всех народов. Кобылы вон ноги еле передвигают. Ну, не догадываешься, что там?

Каманов подошел к одной из лошадей, внимательно осмотрел вьючный ящик. Сделан крепко, но замок — так себе.

— Нож принеси! — крикнул он студенту и стал пальцами отламывать проволочные хвостики пломбы.

Федоров подошел к телу сержанта, грузным мешком лежавшему у дерева, и неуверенно потянулся за ножом. Нижняя часть лица и горло Павленко были покрыты пленкой запекшейся уже крови, глаза широко раскрыты. Федорову показалось, что сержант смотрит куда-то ему за спину. Быстро протянув руку, он коснулся холодного лба и провел пальцами по лицу, опустив веки. Потом, отвернувшись, нащупал рукоятку ножа и резким движением дернул. Голова сержанта склонилась к плечу, из чернеющей раны поползла тяжелая бурая струйка.

Подойдя к Каманову, студент протянул ему нож, держа двумя пальцами за рукоятку.

— Вытер бы, — буркнул тот, но в сердитом голосе прозвучала сочувственная нотка.

Быстро расправившись с замками, Каманов поддел клинком и с усилием откинул крышку. Сверху лежал пропитанный маслом брезент. Каманов взял ткань за край и осторожно потянул в сторону.

Тусклый красновато-желтый блеск медленной волной заколебался в сыром воздухе. Шесть-семь самородков неправильной формы, с рваными краями, размером примерно со спичечный коробок, лежали сверху на плотной груде золотого песка и самородков помельче.

— Понял теперь? Вот твои документы. Килограмм по тридцать в каждом вьючнике. Сегодня за это золото Клич отправит на цугундер не одного человека. А оно — наше! Так что в лагере не вздумай чего-нибудь брякнуть.

— Куда его денешь, это золото? Деньги нужны, документы, а с ним что делать?

— Правильно мыслишь, студент. И деньги нужны, и документы, и жратва, и патроны, и карта. Но золото — всегда золото. В любое время, при любом вожде, в любой стране. Цена колеблется, но всегда достаточно высока, жизнь дешевле стоит. Пусть это добро полежит здесь. Когда-нибудь мы вернемся и оно послужит. Нам послужит. Держись за меня, студент. Не пропадешь! Выбор, впрочем, у тебя невелик. В одиночку тебе отсюда не выбраться, а с Кличем связываться не советую — дерьмо народ. Да ты сам его знаешь. Значит, так, сейчас закопаем ящики, спустимся к реке, у Хороя есть брод — перейдем на правый берег, лошадей оставим в километре от лагеря, если что спросят — ходили на Мокрый Миричун, смотрели, в каком состоянии посадочная полоса, там есть резервная.

— Откуда ты знаешь?

— Карту случайно видел у Семена.

— И запомнил все?

— Да, мне достаточно раз взглянуть, память у меня какая-то ненормальная, почти ничего не забываю. Жаль только, что один лист всего видел. Ладно, веди лошадей через ручей, я сейчас.

Каманов подошел к лейтенанту, вынул из кобуры пистолет, запасную обойму, положил оружие во внутренний карман бушлата. Прикинул размер и, поколебавшись секунду, стянул сапоги, переобулся, отбросил свои рваные ботинки. Снял с руки трупа часы с черным циферблатом и светящимися цифрами. Часы были явно трофейными — «Омега». По возрасту лейтенант воевать никак не мог — купил или подарок.

Пошарил в карманах сержанта в поисках патронов. Не нашел. Подобрал карабин и направился к ручью. Студент переводил уже вторую лошадь.

«Ну и денек будет сегодня, — подумал Каманов. — Ну и денек…»

Уже совсем рассвело, когда, обогнув сопку на правом берегу Бирюсы, они вышли к Покровскому. Сверху, со склона сопки, лагерь был виден как на ладони. Несколько зданий горело, густой черный дым тянулся почти вертикально — ночной ветер утих, небо опять закрывалось низкими облаками.

На самом краю поселка, у казармы, еще шел бой, слышны были частые выстрелы. Каманов отчетливо видел маленькие фигурки людей: они перебегали, падали, ползли, вскакивали, вновь перебегали, все ближе продвигаясь к белому невысокому домику казармы. Атакой командовали грамотно, потери были невелики — Каманов насчитал только три неподвижно застывших тела. Что ж, в лагере отбывало срок немало боевых офицеров.