— Да бегом же, едрить твою... На тот свет захотел?! Видно, он только теперь вышел из заторможенного состояния, сдвинулся с места и спокойным, но не понравившимся мне по интонации голосом промолвил:

— Прощайте, мистер.

— Не дури! — и я, не дожидаясь его дальнейших действий, занял место в половинке катера..

Так как, по моим расчетам, киберы еще минуты две-три будут полностью заняты добиванием остатков штурмовиков Пака, я решил не синхронизироваться с Ариком и стартовал отдельно, не следя за действиями второй полусферы. Через минуту полета я решил объединиться с половинкой, ведомой механиком, но, взглянув на приборы, изумился: по их показаниям следовало, что ее в космосе не было. Я покричал в микрофон, но Арик не отзывался.

Мысли в бешеной пляске закружились в моей голове: "Почему нет Арика? Его подбили на старте? Исключено! Я все выверял: мы должны были отчалить в тот момент, когда от пушек эсминца нас закрывал корпус линкора". Катер заметно тряхнуло. Несколько экранов зашлись полосами. По невидимым проводкам корпуса побежали различимые змейки коротких замыканий. Я предоставил моей полусфере самой разбираться с противником: когда ты имеешь только одну цель — поскорее смыться отсюда — автоматика все сделает в лучшем свете. Чертыхаясь на Арика, я в бешеном темпе работал руками — выводил компьютер моего скафандра через дисплеи катера на командирскую рубку линкора, чтобы по телесети узнать: стартовал ли Арик. Цель достигалась не так быстро, как хотелось бы. Мои руки била нервная дрожь и ощущалось неприятное дрожание коленок. Фармацевтия скафандра осталась безучастной к этому приступу страха, так как резервуар с антистрессантом был уничтожен.

Наконец, секунд через тридцать мне удалось получить картинку. Вторая полусфера катера действительно не стартовала, хотя внешне выглядела нормальной. "Где же этот хренов евангелист?!" — в бешенстве подумал я.

Арик нашелся по каналу технической связи в двигательном отсеке. Он последовательно отключал систему блокировки силовых установок хранилища антивещества, медленно подбираясь к основной шине. В это время я уже отошел довольно далеко от линкора, к тому же по мне стреляли, поэтому в изображении было много помех. Увеличив громкость динамика шлемы, я услышал шепот механика:

— Господи, Боже спасения моего! Днем вопию и ночью пред Тобою. Да внидет пред лице Твое молитва моя; приклони ухо Твое к молению моему, ибо душа моя насытилась бедствиями, и жизнь моя приблизилась к преисподней.

Ненормальный фанатик! Я хотел включить обратную связь и заорать на него, но моментально сообразил, что уже поздно — Арик не успеет ничего, абсолютно ничего сделать для своего спасения. "Зачем? Зачем он остался?" — носилось в моих мозгах. И вдруг меня охватила радость: "Он же хочет взорвать линкор и эсминец! Я спасен!" Я ликовал. "Но....он же сам погибнет, ПО-НАСТОЯЩЕМУ!" У меня перехватило дыхание: "Ведь на матрицу уже не поступит сигнал о его физической смерти, и Арик обречен на вечное пребывание в небытие..." Чувство трепетного ужаса перед смертью, чувство, незнакомое мне доселе, охватило мое сознание. Поглощенный им, я, завороженный, следил за действиями механика, не смея пошевелить окаменевшим телом и, как сквозь вату, слышал его голос:

— Я сравнялся с нисходящими в могилу; я стал как человек без силы, между мертвыми брошенный, — как убитые, лежащие во гробе, о которых Ты уже не вспоминаешь и которые от руки твоей отринуты.

Немного успокоившись, я понял, что Арик рассчитал все правильно: эсминец не станет преследовать меня — ведь они рассчитывают захватить его — беззащитного человека взять проще, чем отчаянно отстреливающегося в катере. Киберы всегда шли по пути наименьших потерь, не изменят они себе и сейчас... "А вдруг роботы захватят его раньше, чем он успеет взорвать линкор?!" — В висках застучала кровь, новая волна страха захлестнула меня. В подтверждение моих опасений на экране с картинкой командирской рубки довольно быстро мелькнул силуэт кибера, и с жуткой вспышкой погасли все мониторы, поддерживавшие оптическую связь с кораблем. Штурмовой отряд противника уничтожил телекоммуникации, рыская в поисках Арика. Я лихорадочно прикинул, что, учитывая слабое сопротивление автоматических бластеров в отсеках линкора, киберы найдут его через три минуты. Слава богу, акустическая связь почти не пострадала, и, повинуясь животному инстинкту, я крикнул:

— Арик! Они уже на линкоре! Быстрее!

Но он продолжал свой монолог, не слыша или делая вид, что не слышит меня:

— Ты положил меня в ров преисподней, во мрак, в бездну...

Вдруг его дыхание стало хриплым и прерывистым. Я, покрываясь холодным потом, представил, как он держит плазменный резак над оголенной основной шиной энергопровода. Стоит сделать одно резкое движение рукой...

— Отяготела на мне ярость Твоя, и всеми волнами твоими...

Датчик хронального поля сошел с ума — линкор взорвался. Но, так как я находился от него на приличной дистанции, световые волны запаздывали, и как голос из дверей ада, донесся крик уже погибшего полторы секунды назад Арика:

— Ты поразил меня!

Мощное электромагнитное поле догнало и подхватило нашу полусферу. Завертело, закружило ее в дикой пляске петляющей траектории, играя шнурами холодной плазмы на обрывках наружного такелажа, разгоняя машину до скорости, которую немыслимо было достичь с помощью двигателя катера. Антиинерционники не могли полностью спасти меня от перегрузок, которые накатывались тяжелым волнами. Сознание мое мутилось, и я, оглушенный недавней психической травмой, впал в глубокое и беспросветное забытье.

* * *

Две недели мы мчались в пустоте космоса. Большую часть этого времени я проводил во сне: таким образом организм экономил запасы пищи и кислорода. Траектория движения нашего аппарата должна была пройти около кольца станции телепортации плюс-минус тридцать тысяч километров, поэтому я не сомневался, что нас обнаружат. В редкие часы бодрствования мною производилась коррекция направления полета, а затем я просто вслушивался в молчание бесконечности. Мой бедный раненый Жан был пока еще живой. По крайней мере, до меня изредка доносились его постанывания и тихий плач.

Моя голова заполнялась воспоминаниями, некоторые из которых воплощались в ярких, красочных снах. Эти грезы имели умиротворяющий характер. Вероятно, с их помощью мозг ограждал себя от недавних потрясений. Я размышлял о судьбе, о жизни, о смерти и пришел к определенной мировоззренческой концепции. В моей душе вызрело желание исповедаться, и я твердо решил обязательно отправиться на Весту — побеседовать с игуменом Петром, тем более, что он сам мне предлагал свое наставничество. "Может быть, это и есть переоценка своего места в жизни, которую предсказал мне лизистейский оракул? — думал я. — Похоже... Весьма похоже..."

Нас заметил и подобрал грузовой корабль службы транспортной безопасности, специально посланный на поиск в Район, прилегающий к зоне боевых действий. Как только я вылез из полусферы, моим первым желанием было увидеть Жана. Мальчик был мертвецки бледный, страшно похудевший и пребывал в глубокой коме. Однако, осмотревшие его в реанимационной палате медики заверили меня, что через недельку он уже более-менее придет в себя, а через четыре месяца у Жана отрастят новую конечность. За разговором мне почудилось, что окружающие настороженно анализируют мое поведение, вероятно, получив определенные инструкции на этот счет. Так оно и оказалось. Мне даже не дали привести себя в порядок: сменить амуницию и помыться, а сразу попросили пройти на центральный пост и рассказать там всю историю гибели линкора. В принципе, это вполне понятно — я не сохранил черный ящик, а значит, должен был изложить ситуацию своими словами в виде отчета. Но такая спешка раздражала меня.

Я прибыл на центральный пост корабля. Меня ожидали три человека. У порога встречал мужчина в строгом черном комбинезоне, оказавшийся агентом ЦПУ. "Не поленился прилететь в такую тьмутаракань", — отметил я про себя. Кроме него, в помещении находились приятной наружности женщина небольшого роста и пожилой седой толстячок с бегающими глазками. Оба этих субъекта были облачены в голубые шерстяные костюмы с пушистым ворсом. Заметив, что я разглядываю их, толстячок улыбнулся: