— А я, ребята, как вернусь на гражданку — махну на целину: корешок у меня там работает,— говорит солдат, которому так по нраву климат Подмосковья.

— А я — к себе, на Кольский,— вздыхает Ильин.— Снова рюкзак, молоток — и в горы. Эх, если бы вы знали, какая это чудесная штука — геология!

— А ты куда? — обращается один из солдат к Таланцеву.

Вопрос застаёт его явно врасплох.

— Не знаю,— отвечает он.

— Как же так — неужели не знаешь? — удивляется Османов.

— Ничего, ещё есть время подумать,— усмехается Ильин, а про себя думает: «Странный парень этот Таланцев. Что у него на душе? Какое у него прошлое?.. Знаю — из Москвы, учился в институте, и всё, пожалуй...»

— Я вот думаю,—говорит Таланцев:— Матросов, Гастелло... Ну, были люди, как люди, как все мы, имели хорошие и дурные качества характера,— ведь идеальных людей нет... И вот — совершили подвиг.

А я — смог бы? — Он вынул из костра уголёк, быстро сжал его в кулаке и сейчас же далеко отбросил, замахав рукой в воздухе.— Вот,— сказал он,— не сумел уголёк в руке удержать, а там — жгли раскалённым железом. И — выдерживали...

— Волю надо не так испытывать, — возразил Спорышев.— Скажем, приказал себе идти на марше, не отставая, и идёшь. А уголёк — чепуха...

Привал кончился. Костёр забросали снегом. Построились. Раздалась команда, и батарея снова двинулась в путь.

ЗАВИСТЬ

Сокращая расстояние до Каменной горы, они временами оставляли дорогу в стороне и двигались прямиком через леса, меж холмов, по гладким, как стол, равнинам замёрзших болот.

Неожиданно их путь преградила река. Зима вот уже несколько месяцев властвовала в Карелии, но даже самые сильные морозы так и не смогли сковать эту упрямую речку льдом. Теперь она лежала перед ними — бурная, стиснутая с обеих сторон высокими берегами, местами зловеще чёрная, местами белая от пены, вскипавшей на больших камнях, беспорядочно навороченных в её русле. Невдалеке виднелись остатки моста — уцелевшие сваи.

Солдаты мрачно глядели на реку, стянутую в выемках берега ледяными наростами.

— Как же теперь? — спросил кто-то.

Ему не ответили.

— Был мост — да сплыл,— сказал Спорышев.— Снесло, наверно.

— И так бывает,— задумчиво проговорил командир роты. .

Пока офицеры и сержанты совещались в сторонке, солдаты присели и закурили.

Положение и в самом деле было сложным: поблизости ни одного большого дерева; только на той стороне начинался лес, и на обрывистом берегу прямо над водой, росли две ели, высокие и стройные.

— Если бы их на эту сторону,— мечтательно сказал Розенблюм,— тогда дело было бы в шляпе: подпилили, перекинули через реку — и мост готов!

— Если бы да кабы...— устало буркнул Османов.

— Или — будь мы на том берегу...

— Будь мы на том берегу, тогда и реку переходить незачем было бы,— сердито проворчал Ильин. Он не терпел праздной болтовни.

Розенблюм обиженно умолк.

— Перебраться бы на ту сторону двоим да подпилить ели,— сказал Трофимов.

— О том и речь,— отозвался Ильин.

— А ты попробуй, переплыви,— ехидно поддел его Филиппенко.

— Прикажут — и ты переплывёшь,— спокойно ответил Ильин.

— Дураков нет,— усмехнулся тот.— После такого купанья и санчасть не вылечит.

— И всё-таки — прикажут — и переплывёшь.

— Прикажут! — засмеялся Таланцев.— Ты, знаешь, Ильин, ты — такой же как Дуб, только с философией!

— Это не так уж плохо,— сдерживая раздражение, ответил Ильин.

Пока они курили, то, о чём большинство из них не могли подумать всерьёз, обсуждалось их командирами, как единственный выход.

— Во время войны,— стряхивая пепел с кончика папиросы, сказал капитан Волков,— мы форсировали не такие реки...

— Где вброд, где вплавь,— прибавил командир первого взвода.

— Здесь можно перебраться по камням,— сказал командир второго взвода, указывая на гряду камней, пересекавшую реку. Некоторые из них торчали на поверхности, другие были покрыты водой. Течение в этом месте было особенно бурным.

— Здесь можно и голову свернуть,— возразил ему первый взводный.

Они заспорили.

— А вы как думаете!—спросил капитан младшего сержанта Дуба.

— Думаю — можно попробовать,— нерешительно произнёс Дуб.

— Нужно попробовать,— подтвердил капитан, делая ударение на слове «нужно» и глядя Дубу прямо в лицо.

Дуб почувствовал, что, подав предложение, он уже как бы заявил о готовности выполнить его, а в тоне, которым командир произнёс «нужно попробовать», ему слышался приказ. И взгляд в упор — властный и требовательный — было тоже приказом. Так само собой получилось, что он произнёс:

— Разрешите выполнять, товарищ капитан?

И почти одновременно с ним Спорышев:

— Разрешите мне, товарищ капитан?

Спорышев привык браться за самые трудные дела и теперь был уверен, что командир предпочтёт его.

Он был смелым человеком и, зная это, в глубине души гордился собой, стараясь, однако, не выказывать этой гордости. Но сейчас его вид, помимо его воли, выражал примерно следующее: «Конечно, ты тоже справишься с этим, только, знаешь ли, дай-ка мне самому: так будет вернее».

А Дубу вовсе не хотелось лезть в ледяную воду, но приказ есть приказ, он адресован именно ему, Дубу, значит — ему и выполнять. Поэтому вмешательство Спорышева он воспринял как недоверие к себе и хмуро взглянул на него, будто желая сказать: «А ты чего суёшься?»

Но капитан Волков уже сделал выбор. На первый взгляд могло показаться, что он выбрал Дуба просто потому, что тот рядом со Спорышевым выглядел и более сильным, и более крепким, но на самом деле капитаном руководили другие соображения: чутко улавливая неприязненное отношение к Дубу со стороны солдат, подмечавших до сих пор одни слабые стороны в характере своего командира (стороны, которые, конечно, были известны и ему),— он хотел, чтобы они сумели увидеть в нём то, за что ценил и уважал его сам Волков: его непреклонную волю выполнить любой приказ, его не допускавшую никаких сомнений уверенность в себе, его решительность и смелость.

— Сержант Дуб,—сказал он,— выполняйте.

— Слушаюсь,— ответил Дуб — Разрешите взять одного солдата?

— Действуйте,— сказал капитан Волков.

Сержант Дуб, направляясь к камням, пересекавшим реку, подозвал Ильина.

— Раздевайтесь,— сказал он.— Штаны, валенки — долой. Связать — и за спину.

— Ого! — вырвалось у Ильина, который понял, что предстоит им проделать.

— Быстрее,— сказал Дуб, сбрасывая одежду.

Через несколько минут они стояли у воды, обмотав ноги портянками, держа в руках длинные, крепкие палки. Их окружили солдаты, советовали, как идти,— они же никого не слушали, а смотрели на реку, мысленно прокладывая свой путь.

— Пошли,— сказал Дуб и, резко подпрыгнув, вскочил на большой плоский камень, лежавший в трёх шагах от берега.

За ним прыгнул Ильин. Солдаты напряжённо наблюдали за каждым их движением: то кричали, указывая, на какой камень лучше ступать,— как будто им было лучше видно, чем тем двоим!—то, затаив дыхание, следили, как они перебирались через сердито пенившийся поток.

— Дубу труднее — он впереди.

— Товарищ сержант, вон, вон — на тот камень!

— Не туда, справа!

— Тише ты, не мешай...

— А Ильин ловко прыгнул, верно, братцы?

— Ему не впервой — он в Хибинах в экспедиции переходил не такие реки...

А Дуб и Ильин продолжали двигаться вперёд, перескакивая с камня на камень, помогая друг другу, падая в воду, ударяясь о серые скользкие валуны и уже не обращая внимания на холод, от которого деревенели ноги и руки, и только чувствуя, как от клокочущей под ногами воды начинает кружиться голова.

Уже вблизи берега у Ильина в руках сломалась палка,— он упал, больно ударившись. Тогда Дуб, швырнув на берёг пилу, взял у него, несмотря на протесты, узел с одеждой.