Видно, Янушу Ройскому надо было наверстать потерянный в молчании час литургии (не считая восхвалений Богу, которые он пел вместе со всеми), поэтому, еще не выйдя из костела, он открыл рот да так и не закрывал его ни на минуту.

Ройская решила, что в кофейне сунет ему в руки газету, даст Бог, угомонится.

— Думаешь, он действительно у него ковырялся?

— Ты о чем? Кто? У кого?

— Фома Неверующий. У Иисуса. Ты проповедь-то слушала?

— Господи, Янек, откуда я могу знать. Так написано в Евангелии, похоже, так оно и есть.

— А я вот думаю, что это как-то некрасиво. Я еще понимаю — поковыряться пальцем в руке, но чтоб всей пятерней залезать в живот?! Думаешь, там было пусто или он что-то нащупал? Печенку там или селезенку? А после воскрешения печенка наличествует?

— Если помираешь, когда тебе тридцать три, тогда — нет, только после пятидесяти узнаешь, что у тебя кой-какие органы. Как твоя нога?

— Лучше, — соврал он.

— Прости, что не уступила, я видела, что тебе больно, но сердце у меня страшно колотится…

В ответ Ройский привлек к себе жену и поцеловал ее в шерстяной берет.

— Уж и не знаю, что делать, решиться, что ли, на эту операцию?

— Что за охота ложиться под нож без надобности? Доктор Фибих как сказал: это нестрашно, только неприятно. А даже если тебя разрежут, неизвестно, излечишься или нет, может, всё на нервной почве.

— Сама не знаю, да ладно, давай-ка переменим тему. Помнишь, как мы в свое время смеялись над стариками, мол, они только о болезнях да недомоганиях. А теперь и мы такие же, меня порой от самой себя тошнит.

— А меня нет, меня вроде бы нет.

Ройская искоса взглянула на мужа, шутит, что ли, да нет, просто вырвалось у старика в приливе душевного откровения. Чтоб его не расстраивать, она смолчала. И взяла его под руку, ей было холодно, то ли это старость, то ли весна такая никудышная, конец апреля, а яблоньки в саду при соборе стоят серенькие, ни одного цветочка, если так дальше пойдет, то и ее сирень зацветет разве что в июле. Они стояли между собором и замком, возле памятника жертвам Второй мировой войны — ни дать ни взять реклама игры в домино. Утром еще подумывали, а не отправиться ли им после богослужения на прогулку вдоль набережной, но теперь, не сговариваясь, свернули в сторону города и стали подниматься по Замковой к Рыночной площади. Им не надо было решать, куда пойдут, они всю жизнь ходили в «Малютку». Там, похоже, чуточку подороже, но не так, как везде, — лучше. Да и кофейную пенку посыпали сахарной пудрой. Ройская однажды действительно долго размышляла, не следует ли ей исповедаться, ведь она все богослужение только и думала о том, когда же наконец закончатся мучения и она сможет насладиться своей сладкой пенкой.

— А мы что, и вправду все время толкуем о болезнях? — включился Ройский. — Да нет, просто Фома меня настроил, так и стоит перед глазами, как он в животе у Иисуса копается, а может, это из-за картин, сам не знаю, не люблю я стоять под апрелем, там, поди, самые страшные муки мученические, тот, к примеру, на колу, у меня к нему глаза сами собой тянутся, да еще жижа какая-то стекает с кола…

— Янек! — Ирена Ройская даже остановилась. — Успокойся со своими ужасами.

И как бы в подтверждение жениного возмущения совсем рядышком с ее головой на каменную стену, окружающую заброшенный, полуразрушенный особнячок, уселся иссиня-черный ворон — птица внушительных размеров — и, глядя на стариков, склонил головку набок. Оба взглянули на него в испуге, был он близко, рукой подать. Ворон, кажется, понял свою оплошность, а потому быстренько соскочил вниз, по другую сторону стены. Ройская перекрестилась, на что муж ее многозначительно постучал себя по лбу. Они молча продолжили шествие в гору, и тогда ворон появился снова. На сей раз спрыгнул на их сторону, прошелся прямо перед их ногами и исчез в воротах покинутого особнячка. Можно подумать, что это собака, которая хочет что-то показать своему хозяину.

Ройскую охватило беспокойство, она прибавила шагу, но муж ее, у которого зрение портилось медленнее, остановился, вглядываясь в гранитные плиты тротуара. Птица оставляла на них следы лап, словно до этого специально окунула их в темную краску.

— Идешь или нет?

— Подожди, что-то, кажись, случилось.

Захлопали крылья, на выщербленном гребне стены уже сидела стайка ворон. Ройский, как загипнотизированный, пробрался под таблицей с предостережением, что дом может завалиться, и вступил в одичавший сад. Расположенный среди кустов двухэтажный особнячок, уже наполовину заросший травой, приходил в упадок не один десяток лет и теперь приобрел характерный для покинутых домов трупный вид. Позеленевший, с частично провалившейся крышей, с пустыми глазницами окон — вылитая морда водяного, вынырнувшего из ряски, чтобы сцапать и в тот же миг уволочь на дно очередную жертву.

— Совсем, что ли, рехнулся? Янек!

Ройский не ответил. Раздвигая серые ветки кустов, он медленно шел в сторону дома, нога ныла безбожно, не подчинялась, приходилось ее волочить. Во дворе было полным-полно воронья, они не летали и не каркали, но в молчании прохаживались и выжидающе поглядывали. Пустые окна особнячка напоминали истязаемых великомучеников из собора, их выжженные глаза, гримасы страданий, рот, отверзшийся для крика. А сзади скандалила Ирена Ройская, стращала своим больным сердцем, и грозила, что если он немедленно не вернется, то она уж больше никогда не испечет рулета. Все это он слышал и понимал, но остановиться не мог. Он вошел внутрь, прогнившие доски пола не столько заскрипели, сколько неприятно захлюпали.

Глаза его какое-то время привыкали к полумраку, окна были небольшими, частично забиты досками, и, несмотря на солнце, внутрь пробивалось не так много света, по крайней мере, сюда, вниз, потому что второй этаж был залит сиянием. Туда-то и направился Ройский. Воронье держалось снаружи, только один, самый большой, стоял на пороге, как бы отрезая путь к отступлению. Старик остановился у подножья лестницы, затея неважнецкая, подумалось ему, ступенек не так много, да и те, что остались, не вызывали доверия. Даже будь он очень легким и очень смелым котом, лучше б от задумки отказаться. Но несмотря ни на что, полез, мысленно распекая себя, непутевого старого идиота, за то, что давно уже прошли те времена, когда он после каждого такого похождения, мало-мальски придя в себя, мог сказать: «Вот и опять пронесло».

Поручень был скользким от влаги и плесени, голой рукой не ухватишься. Он обмотал ее шарфом. Первая ступенька треснула, как только Ройский поставил на нее ногу, — хорошо, что он оказался к этому готов. Другая была крепкой, третья — тоже, до восьмой все шло более-менее, на всякий случай он перешагнул через седьмую, странно выпученную. Потом стало хуже. Девятой не было, одиннадцатой и двенадцатой — тоже. А десятая, что ж, в конце концов, он забрался так высоко, что дальнейшие размышления смысла не имели. Он встал на нее и мигом подтянул больную ногу. Ступенька предостерегающе застонала, затрещала и начала потихоньку проваливаться. Ройский почувствовал, как соскальзывает по прогнившей древесине. Чтобы не загреметь вниз, он быстро, очень быстро для своих лет перепрыгнул через дыру, тут бы ему и успокоиться, но пол второго этажа оказался на уровне глаз, и это его сгубило. Желая как можно скорее добраться до пола, он пулей преодолел еще две ступеньки, но тут подвела больная нога, он потерял равновесие, и, боясь сверзиться, как пловец в воду, вперед руками ринулся в полосу солнечного света, проникающего сквозь дыры в крыше и через большое балконное окно.

Что-то хрустнуло, к сожалению, не доска, боль в сломанном запястье разлилась по телу горячей, тошнотворной волной. Постанывая, он перевернулся на спину, солнце ослепило его, и он инстинктивно прикрыл глаза сломанной рукой, но тут боль оглушила его так, что показалось, будто ему щипцами вырывают кости предплечья. Он громко вскрикнул и прижал руку к груди, сквозь стиснутые зубы задышал часто, прерывисто, под сжатыми веками солнечные полосы перемежались с красными пятнами. И все-таки, несмотря ни на что, ему удалось встать на колени и открыть глаза. Первое, что он увидал, была растущая из щели в красном полу колония маленьких грибов. Вид был настолько абсурден, что он рассмеялся. Что за твердолобый старый болван, зачем он вообще сюда полез, и как теперь спустится. Придется пожарникам снимать его, как кошку с дерева.