14 января 1833 года «Шаривари» опубликовала первую литографию из серии «Воображение»: «Старая консьержка тешит себя мечтами о счастье, которое сулит ей выигрыш в лотерее». «Шаривари» следующим образом представила серию читателям:
«Добавим несколько слов, которые, несомненно, усилят благосклонность наших подписчиков к сценам серии „Воображение“. Их автор, господин Домье, рисует их в тюрьме. Этот молодой художник был осужден в 1832 году на шесть месяцев тюрьмы и 500 франков штрафа за прекрасную карикатуру под названием „Гаргантюа“».
В конце января 1833 года Домье вышел из Сент-Пелажи, преисполненный самого страстного воодушевления. Теперь он уже был сердцем и умом — зрелый человек. Многочисленные портреты, которые ему, хоть и против воли, пришлось исполнять, уступая просьбам товарищей по заключению, подтвердили его умение с помощью острого, как нож, карандаша раскрыть сущность человеческого лица. Робкий литограф времен «Политических безумцев» или же «Короля Пето» сразу овладел мастерством портретиста.
Еще до пребывания в Сент-Пелажи Домье несколько раз пробовал свои силы на поприще искусства физиономической характеристики, и эти пробы карандаша были замечены.
8 марта 1832 года под псевдонимом Рожлен появилась литография «Маски 1831 года». Здесь литографическое искусство еще слабовато, по рисунок уже выполнен в энергичной манере. Некоторые маски, например маска военного министра Сульта, с ее почти геометрическими линиями и планами; маска Кератри{63}, с опущенными веками и странно наморщенным носом над раскрытым ртом; маска Дюпена{64}, где рот, похожий на куриную гузку, символизирует ораторское искусство адвоката — отличные портреты-шаржи. И все же эти пятнадцать физиономий еще несколько неподвижны, скованны и, в конечном счете, довольно стереотипны. Гибкость, живость, которых им недостает, мы обнаружим в первом из серии погрудных портретов, украшенных вымышленными гербами, — в портрете Шарля Ламета.
У бывшего столпа конституционной монархии — шишковатое лицо старого пономаря-лицемера. Художник придал ему подлое, отталкивающее выражение. Глубоко сидящие глаза, смешной парик… Тщетно стали бы мы искать на этом лице хоть искру совести.
Оттопыренная нижняя губа, убегающая вверх линия носа, темные впадины на щеках, заостренные кверху уши — перед нами «Дюпен-старший», олицетворение коварной велеречивости, человек с обезьяноподобной внешностью. Эти два бюста особенно великолепны своей моделировкой и освещением.
Когда Домье вышел из Сент-Пелажи, его слава портретиста была уже настолько прочной, что ему стали по преимуществу заказывать портреты. И тогда узник 1832 года создал свой последний бюст — бюст злейшего врага республиканцев — генерального прокурора Персиля. Его острое, точно нож, лицо, грозная должность и имя попросту напрашивались на то, чтобы сатирик изобразил их в виде ножа гильотины или же пилы (Персиль — Пэр Си — в переводе «Папаша Пила»).
Но насколько эту серию «бюстов» впоследствии превзошла свирепая и правдивая «Иллюстративная галерея парламентской буржуазии»!
Вот поэт-классик Вьенэ, погруженный в печальные размышления. А вот — господин Кюнен Гриден, засунувший руки в карманы штанов, глупый и грубый, удивительно точно схваченный тип выскочки. Или вот еще: эта грузная фигура, эта подвижная, бездумная физиономия принадлежит маршалу Себастиани{65}, чья мать, бывало, говорила: «Мой сын подобен своим барабанам: чем больше его бьют, тем громче он шумит».
Вот автор комедии «Два зятя», главный редактор влиятельной газеты «Конститюсьоннель», которую «Шаривари» впоследствии осыпет градом стрел, — господин Этьен. У него расплывшееся самодовольное лицо, тяжелые веки, покатый лоб под всклокоченными волосами: кажется, будто он что-то замышляет. Скоро в серии «Бал при Дворе» мы вновь обнаружим это «велеречивое брюхо», как называл его Филипон, этого потрепанного красавца, довольного собой и женщинами, в костюме «Амура» Буше: он совершенно голый, с огромным животом и крыльями на спине; в руках у него колчан стрел, на голове — фуражка для слепых.
Тощая, как жердь, фигура в непомерно широком костюме — это Руайе-Коллар {66}. Мы снова встретимся с ним в серии «Бал при Дворе», где он изображен в костюме маркизы времен прежнего режима (из-под черной мантильи видно его лицо), в огромных фижмах — он нетвердо стоит на ногах.
Вот доктор Прюнель, мэр Лиона: густые, торчащие волосы, широкие плечи, тяжелые кулаки. В глазах у него коварный блеск. Господин де Кератри шаркает ножкой, кланяется, кладет руку на сердце и, улыбаясь, показывает острые зубы — зубы грызуна. Адмирал де Риньи чрезвычайно чем-то озабочен; он будто пытается учуять, откуда дует ветер.
И вот на «скамье страданий» — Гизо. На этот раз перед нами прекрасный портрет, а отнюдь не карикатура. Лицо смоделировано крепко и прочно. Орлиный нос, сильно выдающаяся вперед верхняя губа… от всего этого веет глубокой грустью, печалью, чуть ли не подавленностью… но так же бесспорной духовной красотой.
Увлекшись искусством портрета, Домье вместе с тем не отказался и от карикатур на темы текущих политических событий.
Кому не известен поступок маршала Лобо, в общем не самый злостный, когда, стараясь разогнать восставших, он пустил в ход противопожарные шланги? Этого было достаточно, чтобы известный стратег сделался мишенью насмешек республиканской оппозиции.
Отныне на всех карикатурах маршала Лобо неизменно изображали в костюме мольеровских аптекарей с их излюбленным инструментом.
Принц Ланселот де Триканюль (Три наконечника — прим. пер.) — так отныне был прозван командующий Национальной гвардией и под этим именем осмеян в сатирических куплетах. Домье изобразил его в костюме придворного с клистиром в руках. За ним шествуют адъютанты, оснащенные другими аксессуарами, заимствованными из комедий Мольера{67}.
Домье обрушился и на другого ветерана наполеоновских войн: на маршала Мортье{68}, герцога Тревизского. В 1834 году он пытался сформировать правительство. Это обстоятельство побудило Домье извлечь на свет некий каламбур, приписываемый Наполеону (который будто бы называл своего маршала «большая мортира малого действия»), и изобразить Мортье в виде пушки, извергающей из дула ордена. Этот самый герцог Тревизский подвергался еще более несправедливым нападкам, которые нельзя оправдать никаким политическим пылом. В самом деле, на рисунке «Маршал Мортье накануне битвы под Ватерлоо» художник изобразил маршала сидящим в теплом колпаке у жаркого огня и симулирующим больного — будто этот доблестный солдат дезертировал с поля битвы. (Еще один навет: на рисунке «Не угрожает ли нам кризис в отношениях с Америкой?» Домье изобразил маршала Мортье, опять-таки в душегрейке мнимого больного, между герцогом Орлеанским{69}, подстригающим себе усы, чтобы никто не мог его узнать, и принцем Жуанвильским, прячущимся за занавеской.)
Напротив, «Бюжо{70} в замке Блэй» не вызывает у нас подобного сочувствия. Солдат, садовод и тюремщик — таков поистине «Толстяк Жан Бюжо», о котором «Ривароль» в 1842 году язвительно писал: «Он обладает таким завидным душевным равновесием, что способен в один и тот же день убивать людей и сажать капусту. Вся его наука сокрыта в словах: „Не пускать!“ Он крепко запомнил эти слова с того самого дня, когда его, новобранца, впервые поставили на часы. Вот потому-то ему и поручили сторожить замок Блэй».