- Смотрите! Смотритеее…!!!

В голосе кричавшего столько ужаса и отчаяния – ими хватило бы напоить все реки и озера Того Края…

Я с нашим комендантом бросились на крик почти одновременно, Комол даже не стал договаривать свои слова…

Сначала я даже не понял, в чем дело. Кироэль, эльф из стрелков-лучников, дрожащей рукой показывал куда-то во тьму. Кровожадную орочью тьму, чтоб ей… А там горел костер, между прочим. Обычный такой, яркий и жаркий костер – с пляшущим в ритм одинокого барабана пламенем…

В следующее мгновение мне стало жарко-жарко. И холодно-холодно. Жарко – от того, что я догадался вдруг, вспомнил, что это за огненные пляски у орков… А холодно… холодно потому, что я понял, кто там сейчас… в этом костре.

Похоронный костер. Похоронный костер для храбрых врагов, для тех, кто достоин, тех, кто заслужил уважение. Когда языки огня взмывают высоко-высоко, и искры уносят к звездам память о храбрости и мужестве, и тает, тает в огне хрупкое тело, дабы не коснулся его позор в виде червей и гнили…

Сейчас там тает тело одного очень мужественного… очень храброго… очень врага… Моего брата! Моего… Эдана…

Я кричал. Очень тихо и… очень страшно. На самом деле я это с чужих слов знаю, ребята сказали, – мол, они меня тогда сильнее испугались, чем того, что из самого наличия этого костра следует. Так-то ведь, если подумать – это же и жизни наши тоже там горели… вместе с Эданом… Теперь-то помощь некому привести – если у него не вышло, то и ни у кого больше не выйдет.

Но… они-то это быстро поняли (я вообще не сообразил тогда), а испугались все равно меня. А не осознания этого.

Я кричал. Наверное, это было просто как… выплеснуть, что ли… Или протест, может… Не знаю. Я же этого не помню. Как плакал – помню. Сам себе детенышем осиротевшим казался. Скулил щенком, без мамки оставшимся, камень на зубце грыз – просто чтобы боль хоть в зубы выгнать… Комол даже боялся, что я себя порешу там – но нет, до того не дошло. И не потому что не хотел, а просто вот… не додумался, наверное. Так-то, может, и захотел бы – коли б кто подсказал вовремя. Потом уже не хотелось…

А потом вдруг все закончилось. В смысле, безумие мое закончилось. Я просто стоял и смотрел на догоравший костер, уносивший из моей жизни самое дорогое, что у меня вообще было… Смотрел и беззвучно клялся самому себе, что отомщу. Положу их столько, тварей этих, что горы вздрогнут и небеса охнут… И еще – я больше никогда не сяду у огня. Нет, не так… я… я никогда больше не стану его разводить. Да, он молодец, он забрал Эдана в Тот Край самым чистым способом, самым надежным… И я вряд ли смогу это простить. Даже огню…

Еще я вспоминал. Уже не плакал – просто вспоминал, и от этого было так горько и так больно… Я помнил, как впервые увидел моего друга. Он был такой… красивый такой! как птица! Или как цветущее дерево! Можно еще было сказать, как самоцветы подгорные, но он был слишком живой для них. Я помнил, как мы собирали с ним грибы в лесах у подножия наших, гномьих гор. Волнушки это были. И рыжики. И Эдан, казалось, видел их так, словно они сияли ему одному сквозь палую листву и из всех своих укромных местечек. А я ходил и почти ничего не нашел. Не умею я этого… а он умеет. Умел. Грибы я, наверное, тоже теперь не буду есть. И я помнил, как мы ходили с ним по бабам в Кумнессе – там мне пришлось поизображать таки из себя его раба, чтобы разгневанный муж его не повесил в собственном саду… Ну вроде как ежели раб есть, да еще такой навроде как преданный весь из себя, то видать важная шишка, таких в садах просто так не вешают… Вот как я этого рогоносца убалтывал, чтобы ослабить бдительность, а потом удрать – совершенно не помню. Зато навсегда мне врезалось в память, как Эдан потом чуть ли не обиделся на меня – за то только, что я его господином назвал раз десять… и за то, что унижаться там вздумал, да еще и перед ним… Типа не для того он меня из рабства… и тэдэ, и тэпэ…

А потом его костер догорел, и воцарилась тишина. Тишина на всю оставшуюся мне жизнь. Больше не будет его голоса, его шуток и песен… Будет что-то другое, но недолго, совсем недолго. Мы ведь все умрем скоро. Я-то уж точно. Не собираюсь я держаться за жизнь. Не то чтобы незачем было, а просто вот… не хочется. Хотя и специально нарываться, конечно, не стану – ты ведь просил меня этого не делать, Эфеданэль, брат мой… ради тебя я не стану. Но и шибко цепляться за жизнь не буду тоже, уж извини. Все равно Тот Край у нас с тобой разный будет, так что свое возмущение ты мне никаким образом не выскажешь. Мы не встретимся больше…

Боль растеклась по мне холодом и жаром, не такая, правда, когда тело болит. Впервые со мной такое было, и я никак не мог найти себе места. Слонялся без дела по Крепости, пока меня не поймал Комол и не шуганул прочь, чтобы не мозолил парням глаза… И тогда я пошел в казарму.

Сижу. На койке Эдана сижу, потому что свою я раздолбал. Не специально, а так… скрутило меня опять, когда спать лег, что ни в какую просто… чуть снова не сбрендил, буйный стал. Ну и… сломал, в общем. Не сказать, что шибко серьезно, а чинить лень. Тем более свободный коек у нас много уже, увы… Так что я просто перебрался на место Эдана – знаю же, что он бы не в обиде был. Ну вот, значит, и сижу. Прямо даже смешно – спать боюсь лечь. А ну как опять не совладаю с собой? А ломать койку погибшего брата – это не дело. Лучше я так посижу. Глядишь, успокоюсь. Один из людей – я знал, что у него орки отца и брата порешили с год назад, и его общество было мне не так противно, как остальных – еще там, на стене, сказал мне, что когда душа помертвеет, станет полегче. Окружающим, во всяком случае. Я тогда кивнул только, а сейчас вот сижу и думаю – и когда это случится-то? А то прям хоть к стене себя приковывай…

Руки, что ли, занять чем? Я вздохнул и взялся перебирать вещи брата. Вещей этих – мыш наплакал, прямо скажем. У меня – и то больше, кажется. Хотя… вот этого я у него не видел. Я потянул из-под тюфяка мягкие и бархатистые полоски кожи и вытащил с ними уже почти законченный пояс. Красивый. Плетеный по южным традициям. С бронзовыми кольцами и начатой с края вышивкой. На вышивке щурила один хищный глаз половина тигриной морды, и даже клык уже у нее был. Один. Как я теперь.

А ведь это мой пояс, вдруг понял я. Это же я порвал себе свой старый пояс перед началом осады и так и не смог попасть на ближайшую ярмарку, чтобы купить обновку. Комол выдал мне обычный, стандартный ремень из свиной кожи, и я отложил это дело на потом. Подумал, что куг потерпит маленько и такую простоту. А Эдан, значит, решил по-своему. Подарок мне делал. Почти доделал вон… А если даже и себе – плевать. Не так уж много оставил он мне на память, чтобы разбрасываться вещью, сделанной им собственноручно. И пусть только кто скажет… пусть только посмеют заикнуться, что мне нельзя его взять!

Ну вот, я опять плачу. На койке Эдана, скрючившись, свернувшись в тугой комок из боли и памяти, я рыдаю, как девчонка. А в самой сердцевине этого комка, коим я являюсь, теплеет от моего тела плетеный кожаный пояс. А потом я медленно успокаиваюсь и затихаю. Лежу тихо-тихо, словно сплю. А потом и правда сплю. Ну, почти. А может быть, не сплю, а просто лежу, а всем кажется, что сплю. И мне так кажется. И здесь и сейчас это лучшее, что может со мной быть.

Глава 6

Я очнулся резко – от удара о землю.

До этого меня просто не было. Нигде. А потом я понял, что… лучше бы и не было. Потому что я в плену. У орков, а у кого же ещё? Их голоса, их речь…

Только каким же образом, демон вас всех побери, взялись орки на ТОМ берегу? До сей поры они никогда… Или всё когда-то бывает в первый раз, и я такой везучий, что нарвался именно на такой вот случай?! Дурак… жалкий доверчивый дурак… обрадовался, думал, свои… вот они, ребята, дальше уже легче будет идти, я добрался…