Со своей тревогой девушка пришла к Вирджинии, заявив в ответ на вполне естественный в подобных ситуациях вопрос:

— Ну конечно же я его люблю и уверена в том, что и он меня любит, хотя и не знаю, за что. И если мы поженимся, он наверняка захочет увезти меня в Англию, чего и мне тоже очень хотелось бы. Но все дело в том, что я никак не могу этого сделать. Разве такое возможно? Мои родители!.. Одним им в «Драхенхофе» никак не управиться, а кроме меня у них никого нет. Крис же об этом и слышать ничего не желает. Но я не могу так поступить, о чем прямо и сказала ему, — уныло закончила свой рассказ Лизель.

— В этом я с тобой согласна, — проговорила Вирджиния, — хотя и с Крисом нельзя не согласиться в том, что при наличии доброй воли с обеих сторон эта проблема все же может быть как-то урегулирована. И все же ему не следует предлагать тебе тайно выйти за него замуж, если только родители не откажутся — без должных на то оснований — дать свое согласие на вашу помолвку.

Очаровательные губки Лизель задрожали.

— А они утверждают, что именно их довод самый веский — дескать, намерения Криса никак нельзя назвать серьезными!

— В таком случае это уже его дело доказать им их неправоту, — решительно проговорила Вирджиния.

— И вот еще… — пролепетала Лизель, явно намереваясь выразить какую-то новую мысль. — Я давно хотела спросить вас насчет той истории, из-за которой мы тогда поссорились с Крисом, — вы, наверное, подумали, что я поступила глупо и жестоко по отношению к нему, да? Но я тогда так рассердилась на него — и за Ингрэма, и за вас. Ни за что не поверю в то, что он вообще стал бы пересказывать мне те слухи, если бы сам не считал их правдой. Вот я и. сказала ему, что до тех пор, пока он не возьмет свои слова обратно, я отказываюсь с ним разговаривать. Он на это не пошел, вот мы и разругались. И все же подумать только — какое оскорбление для вас обоих! Какая ложь! Да разве мог Ингрэм пойти на подобный расчетливый поступок, когда он и Ирма… Как вы считаете, они ведь и в самом деле?.. Ну, я хочу сказать, вот-вот объявят о своей помолвке? Вас эта новость сильно бы задела?

— Задела? Что ты хочешь этим сказать?

— Просто мне кажется, что вы недолюбливаете Ирму, так ведь?

— Ну, думаю, не больше, чем она меня.

Лизель снова кивнула.

— Так я и знала. И то, что между вами не заладились отношения, еще больше усложняет дело. Если они и в самом деле поженятся, то все сильно изменится, поскольку не сможет же Ингрэм жить с ней в «Ландхаусе»? И как тогда быть с Ханнхен и Альбрехтом? Захотят ли они последовать за Ингрэмом и Ирмой или останутся здесь с вами? О Бог ты мой… — со вздохом произнесла Лизель, вставая и собираясь уходить. — А знаете, как аккуратненько все получилось бы, если бы вы вышли замуж за Ингрэма, а Ирма — за какого-нибудь влиятельного продюсера или знаменитого актера, правда ведь?

Вирджиния невольно улыбнулась подобной фантастической мысли.

Тем временем необратимый процесс созревания винограда на плантациях приближался к своей финальной стадии — уборке урожая.

Перед началом сбора урожая им оставалось проделать еще две необходимые процедуры: во-первых, скрупулезно очистить виноградные лозы от остатков листвы, чтобы она не загораживала грозди от солнечных лучей все более укорачивающихся осенних дней, и, во-вторых, — в этом году данная забота по поручению Ингрэма легла на плечи Вирджинии — поместить в местных газетах и на витринах магазинов объявления, приглашающие временных работников принять участие в сборе винограда.

И вот наступил сентябрь — мягкий и золотистый. С лоз свисали крупные виноградные грозди треугольной формы, и Ингрэм, советуя Вирджинии, как лучше составить рекламные объявления, не удержался от очередного насмешливого замечания:

— Знаете что, давайте задобрим наших многоопытных старушек, а? На восемнадцатое сентября как раз приходится сотый день с момента проведения памятного мне и вам мероприятия, а потому именно он должен наиболее точно определить дату начала работ!

Получив в прошлый раз от Ингрэма совет не вмешиваться в отношения Лизель с ее родителями, Вирджиния уже не решалась обращаться к нему за подобной помощью. Что же до Пола Белла, который в принципе мог бы выступить в роли специального ходатая за молодых, то он уехал в Ганновер, где собирался договориться с тамошними издателями о переводе на немецкий язык своей будущей книги. Вирджиния не знала точной даты его возвращения, тогда как, согласно последней весточке от Лизель, в ее затянувшемся конфликте с родителями по-прежнему не наступило никаких перемен к лучшему. Хотя полковник и фрау Мей все же согласились принять Криса и поговорить с ним, однако эта беседа не принесла сколь-нибудь обнадеживающих результатов. Они все так же заявляли, что Лизель слишком молода для столь ответственного шага, как женитьба, что Крис, по их мнению, является «неподходящим» кандидатом в мужья, так что, если основываться на информации, которой Вирджиния располагала в тот тихий и погожий сентябрьский день, которому суждено будет затем смениться жестоким ураганом, перед молодыми стояли все те же неразрешимые проблемы.

Шквальный ветер, обрушившийся на виноградники на рассвете, ближе к вечеру заметно поутих. Из-за налитых свинцом туч изредка выглядывало клонившееся к закату солнце, и Вирджиния, почти весь день просидевшая у себя на вилле, решила для разнообразия взять Дрозда и перед сном совершить с ним вечернюю прогулку.

Неожиданно выяснилось, что Дрозда дома нет — Ханнхен сказала, что он еще раньше ушел с Ингрэмом на плантации, после чего, окинув критическим взглядом дождевик, головной платок и резиновые сапоги Вирджинии, добавила:

— В лесу еще сыро, да и потемнеет скоро.

Кивнув, Вирджиния согласилась с ней:

— Я знаю. Просто немного погуляю, а в лес заходить не стану. Я планировала спуститься с холмов по дороге на Бад-Хозель и у реки повернуть назад.

Правда, едва выйдя из дома, она изменила план своей прогулки, подумав: какое кому дело до того, где она собиралась гулять?

Вирджиния уже около получаса шла в гору, медленно поднимаясь по зигзагообразно петлявшей тропинке, когда ее внимание неожиданно привлек шум непонятной возни, доносившийся откуда-то справа. Она остановилась и прислушалась, пытаясь определить, какой же лесной обитатель способен так шуметь, и внезапно увидела выскочившую из подлеска собаку. Вирджиния машинально окликнула ее: «Дрозд!» — но тут же поняла, что ошиблась, это был вовсе не Дрозд, а его брат Мидас из «Драхенхофа». Таким образом получалось, что от своего дома он забрел даже дальше, чем Дрозд — будь он на его месте — от виллы. Без поводка и даже без ошейника, Мидас, судя по всему, каким-то образом убежал от хозяев, и потому, решила Вирджиния, должен быть возвращен на положенное ему место.

Впрочем, довольно скоро она поняла, что сделать это будет отнюдь не просто. В ответ на призывный окрик Вирджинии пес запрыгал на месте, причем в его глазах она заметила отчетливо сверкавший огонек собачьего озорства. Щенок бежал и бежал вперед, и Вирджинии не оставалось ничего иного, как следовать за ним, мысленно прорабатывая планы того, как бы заманить его в западню.

Как того и следовало ожидать, пес сам перехитрил ее. Когда, преодолев очередной участок подъема, они оказались на ровном и достаточно открытом участке местности, где за высокой проволочной оградой располагались посадки молодых хвойных деревьев, Мидас внезапно учуял запах какой-то добычи и стремительно бросился в сторону, взметая ввысь комья рыхлого дерна и устремляясь к забору, который, к крайнему разочарованию Вирджинии, отнюдь не явился для него непреодолимой преградой.

В высоту забор достигал шести или семи футов и представлял собой проволочное хитросплетение, изредка перемежаемое крепежными столбами. Надо же было такому случиться, что Мидас подбежал к тому самому месту ограды, где в густой проволочной ячее зияла едва ли не единственная брешь — это была дыра, располагавшаяся почти на уровне земли и достаточно большая, чтобы пролезть в нее псу-подростку вроде Мидаса, что тот и сделал, после чего устремился в заросли молодых деревьев, преследуя свою реальную или мнимую добычу.