Де Голль действовал с поразительной отвагой. Во главе армии, экипированной англичанами и американцами, он высадился на островах Сен-Пьер и Микелон и объявил их от имени Свободной Франции независимой территорией. Правда, союзников этот решительный удар не порадовал — дело, увы, заключалось в том, что острова эти, расположенные недалеко от берегов Канады, немцам не принадлежали. Подобно потерявшему ориентировку футболисту, де Голль помчался приземлять мяч не в ту сторону.

Во Французской Северной Африке де Голль также немало насолил Рузвельту, Черчиллю и Эйзенхауэру, расстроив их план поставить во главе территорий, очищенных англоамериканскими войсками от немцев и итальянцев, свою марионетку — адмирала Жана-Франсуа Дарлана. Подтверждая мысль Генри Киссинджера о том, что «слабый обретает силу нахальством», де Голль взбадривал французов где только мог своими настойчивыми требованиями вернуть Франции ее место под солнцем. И вот, по его следам, Сопротивление набирало силу и в самой Франции, и в ее колониях. «На протяжении всей войны, — вспоминал де Голль, — у меня, в моральном смысле, были способы собирать французов под одни знамена».

Черчилль спокойно относился к поведению де Голля, чего не скажешь о Рузвельте. Возмущенный высокомерием француза, он всячески пытался подорвать его позиции в качестве руководителя Свободной Франции. Но Черчилль считал, чтогенерал на месте. «Альтернативы вам нет, — наставлял он де Голля в 1942 году. — Но не бодайтесь с американцами. Терпение! Они и так придут к вам, у них просто нет выбора».

После того как военные силы Свободной Франции, освобождая свою родину, стали в один ряд с британскими, американскими и канадскими подразделениями, авторитет де Голля вырос необыкновенно. Выделяясь своими внушительными размерами, он в августе 1944 года шел во главе своего войска по Елисейским Полям, через Триумфальную арку, а парижане после четырех лет жесткой нацистской оккупации не могли прийти в себя от восторга. Рузвельт мог злиться сколько угодно, но Черчилль оказался прав: после войны возглавить правительство освобожденной Франции, кроме де Голля, было некому.

Но вопросы преследовали французов и в послевоенные годы: что произошло? Как получилось, что они оказались настолько слабы, что в 1940 году практически не сопротивлялись Гитлеру? И ведь это Франция — одна из самых мощных стран мира. В Первой мировой войне она четыре года противостояла мощи германской армии и в конце концов одержала верх, а через двадцать лет прогнила настолько, что упала к ногам Гитлера за какие-то шесть недель.

Де Голль обрушивался на «слабость» французов, он писал, что «разложение» нации «все еще скрывается за пышной риторикой, не обеспеченной принципами». Вы двигаетесь, предостерегал он соотечественников, к «деградации, рискуя съежиться до размеров всего лишь представителей определенной категории лиц». Уступая свою власть партиям, громыхал де Голль, «вы только обессиливаете себя».

Теперь, когда Третья республика, где ключевую роль играли политические партии, прекратила свое существование, ее следует заменить, настаивал де Голль, кардинально иной формой правления — полностью свободной от каких бы то ни было партий. «Если бы руководство снова перешло в их [партийные] руки, — писал он впоследствии, — ясно, что лидеры и представители, особенно из числа радикалов, превратились бы в профессионалов, делающих карьеру на политике. А затем… затем присвоение общественных функций обретение влиятельных постов и всякого рода синекур поглотит партии и сведет их деятельность к тому, что называют тактикой, каковая на самом деле являет собою всего лишь цепь компромиссов и отказов».

Де Голль настаивал, чтобы Франция стала выше партий. Выступая в 1945 году в городском совете Парижа, он говорил: «Нация пробуждается с ясным осознанием того, что надлежит сделать, дабы исцелить раны, нанесенные войной». Он бросил собственному народу четкий вызов: «Мы сможем вновь встать на ноги лишь ценой беззаветного труда, жесточайшей национальной дисциплины… С борьбой партий следует покончить!»

По прошествии времени де Голль пояснял: «Как я считал, у государства должна быть голова, то есть лидер, в котором нация, при всех своих колебаниях в ту или другую сторону, видит человека, отвечающего за самые существенные вопросы, и гаранта своего существования». Естественно, в таком качестве он рассматривал себя самого. «Как поборник интересов Франции, а не того или иного класса либо партии, я не пытался ни к кому пробудить ненависть и не имел союзников, благоволивших мне, чтобы добиться взамен моего благоволения». Но и становиться деспотом он совершенно не желал. Он будет руководить демократической страной или не будет руководить вовсе. «Однако, отметая упреки в деспотизме, я пребывал в убеждении, что нации нужен сильный и долговечный режим. Партии для этого явно не подходят».

Да, но как может демократия функционировать без партий? Ответ де Голля: новая конституция, по которой высшее должностное лицо не выходит из недр парламентской партии, но «служит исключительно делу национального единства». Президент не должен быть членом партии, призывал он; ибо партии нужны только для того, чтобы «варить свой маленький котелок супа на маленьком огне, в своем уголке». Президент же «ставится на свое место народом, у него есть полномочия назначать членов кабинета и право обращаться напрямую к нации либо путем референдума, либо сзывая собрание».

Но политические партии, не видевшие в своем разрушении ничего хорошего, отнюдь не собирались сдаваться. Конечно же, в 1945 году де Голль, по словам его биографа Дона Кука, «по всем признакам господствовал на французской политической сцене безраздельно. Стоило ему подняться со своего места в Конституционном собрании, как все присутствовавшие замолкали, точно напроказившие школьники… Беда, однако, заключалась в том, что стоило учителю удалиться, как класс снова затевал драку».

Прирожденным политиком-парламентарием де Голль не был никогда. Он не любил, по словам Кука, «выдавливать парламентский сок из корней и крон власти». Тем не менее партии возвращались, стремительно отвоевывая то безраздельное превосходство, которым де Голль наслаждался, шагая год назад по Елисейским Полям.

Де Голль прекрасно понимал, что партии стремятся разрушить его схему. «Я не мог не замечать, что мой проект противоречил претензиям всех без исключения партий… Ясно было, что в ходе надвигающихся дебатов по ключевым вопросам жизни страны раскол неизбежен. Пусть и в разной степени, но все партии хотели бы сформировать такую систему правления, при которой власть прямо и исключительно сосредоточивалась бы в их руках, а де Голль оставался в стороне, если только не согласен играть чисто представительскую роль».

В октябре 1945 года во Франции прошли первые после освобождения выборы… По словам Кука, «политическая активность людей неуклонно повышалась. Франция стремительно возвращалась к тому, что де Голль называл «партийной игрой». А у него своей партии не было. С презрением относясь к самой этой системе, он намеревался править с помощью референдумов и плебисцитов, сверяя свою политику непосредственно с мнением народным. Выражаясь по-военному, у де Голля не было пехоты — партии последователей, которые заняли бы места в парламенте; а была лишь боевая авиация, которая держалась силой его личного престижа и осуществляла его волю.

Пробил час, и де Голлю пришлось убедиться, что его соперники из различных партий отвоевывают места в выборных органах, где ему места нет. Коммунисты — злейшие враги — стали ведущей партией, набрав 26 процентов голосов; в спину им дышали социалисты с 25 процентами. Христианские демократы — партия, которая отталкивала де Голля меньше других, — набрали всего 16 процентов.

Впрочем, пусть враги оказались в большинстве, собрание не могло игнорировать статус де Голля как национального лидера и в ноябре 1945 года законным порядком избрало его президентом страны. Но, заняв это кресло, гордый генерал быстро убедился, что за политическую власть с партиями придется бороться не на жизнь, а на смерть. Сразу после избрания палата депутатов сковала президенту руки, постановив, что он не может возглавлять совет министров и даже комитет национальной обороны, и вообще ограничив его власть правом помилования — что было существенно ввиду надвигающихся судов над военными преступниками.