Частично дело объяснялось тем, что палата депутатов на треть состояла либо из коммунистов, либо из голлистов, а те и другие идеологически противостояли даже не правительству, но системе. Стало быть, любому потенциальному премьер-министру следовало формировать коалиционное большинство с опорой на остальных, а это изначально было чревато нестабильностью.

Четвертой республике пришел конец, а де Голль завоевал власть в большей степени благодаря затянувшейся кровавой войне в Алжире. Утратив колонии в Индокитае и почти все владения в Северной Африке, Франция была преисполнена решимости удержать хотя бы Алжир. Приверженцы колониальной системы вроде Жака Сустеля, ставшего в 1955 году генерал-губернатором Алжира, считали, что его следует сохранить именно потому, что больше ничего не осталось.

Если иметь в виду, что из десятимиллионного населения Алжира миллион составляли этнические французы, ставки были высоки. Повстанцы-националисты сражались за независимость, французское правительство жестоко подавляло это движение, сея среди повстанцев ужас и панику. Франция считала Алжир не колонией, а провинцией, делегирующей выборных лиц в национальный парламент. Французы, жившие в Алжире, всячески тянулись к Парижу в страхе потерять свои права, собственность да и саму жизнь, если Алжир станет независимым. Получившие прозвище pieds noirs (черные ступни) — в отличие от местных жителей, обычно ходивших босиком, французы носили черные ботинки, — они все больше роптали на слабость Четвертой республики. Под лозунгами твердых действий в защиту французских интересов в Алжире 13 мая 1958 года прошла массовая демонстрация. Захватив при поддержке расквартированных в Алжире частей французской армии резиденцию генерал-губернатора, демонстранты сформировали комитет общественного спасения и ввели прямое военное правление. В решимости восстановить сильную власть национального толка они обратились с призывом к де Голлю возглавить страну. Вскоре после этого усиленные парашютные отряды, расположенные в Алжире, пригрозили сбросить десант на Париж и усадить де Голля в Елисейский дворец.

«Вот тут-то и настал момент истины, которого де Голль так долго ждал», — пишет Дан Кук. 15 мая 1958 года де Голль сделал заявление, из которого следовало, что он готов взять власть в свои руки. Речь идет, говорил он, обращаясь к французскому народу, о сохранении национального достоинства. «Деградация государственности неизбежно влечет за собой отпадение связанных с нами народов (имелся в виду, разумеется, Алжир. — Д.М.), ропот в армии, национальный раздор и утрату независимости. Двенадцать лет Франция, сталкиваясь с проблемами, слишком тяжелыми, чтобы они могли быть решены в рамках существующей партийной системы, движется по этому катастрофическому пути.

Какое-то время назад страна, народ в их цельности доверили мне возглавить марш к спасению. Сегодня, когда вновь наступил час испытаний, пусть все знают, что я готов принять на себя бремя ответственности за республику».

В своей политической реинкарнации де Голль уже не растаптывал партии, фокус сместился в сторону «испытаний, национального раздора и утраты независимости». Подобно Рейгану, заражавшему соотечественников на закате картеровской эры духом оптимизма, или Черчиллю, призывавшему англичан к подвигу, де Голль говорил не об идеологии и не о реформах, но о потребности нации в спасении.

19 мая де Голль отправился в Париж, где дал пресс-конференцию — быть может, самую драматическую и самую выверенную за всю его долгую жизнь. Это была первая встреча генерала с прессой за последние три года. Обращаясь к тысяче тремстам журналистам, он говорил об алжирском кризисе, но никаких способов его разрешения не предлагал. Более того, де Голль заявил, что «в настоящий момент не будет останавливаться на возможных результатах [своего] вмешательства в дела…» Эти слова прозвучали как речь мудрого деревенского старейшины, но не политика, борющегося за власть. «Не знаю ни одного судьи, который бы вынес вердикт до слушания дела». И он покинул трибуну, сделав на прощание многозначительный жест: «А теперь я возвращаюсь к себе в деревню, где и буду пребывать, оставаясь в распоряжении страны». Аудитория пришла в полный экстаз.

Неделю спустя де Голль вернулся в Париж и встретился со слабым и растерянным премьером Пьером Флимленом, который возглавлял правительство всего пятнадцать дней. Моя цель, заявил де Голль, состоит в том, чтобы обеспечить «стране единство и независимость». И хотя ясно было, что новым своим возвышением де Голль обязан всеобщему страху перед военным переворотом, он подчеркнул, что намеревается «запустить обычный процесс, необходимый для формирования республиканской государственной власти. Я убежден, что этот процесс будет продолжаться и что страна своим спокойствием и достоинством продемонстрирует решимость довести его до конца. Любая акция, угрожающая общественному порядку, кто бы ее ни предпринял, — продолжал он, — может иметь самые тяжелые последствия… Я не могу поддержать ее».

Президенту Франции Рене Коти и Фламлену было ясно, что выбора, кроме как идти на поклон к де Голлю, у них не остается. В противном случае это сделают за них парашютисты из Алжира. 28 мая Фламлен ушел в отставку. Президент Коти направил послание национальному собранию: «Я обратился к самому прославленному из французов, к тому, кто в мрачнейшие годы нашей истории возглавил борьбу народа за свободу и кто, объединив вокруг себя всю нацию, ради установления республиканского правления с негодованием отбросил саму идею диктатуры».

В основе всего происходившего лежал глубокий страх французов перед вооруженным восстанием. Де Голль же, эта национальная святыня, и впрямь был единственным, вокруг кого могли объединиться все. Лакутюр приводит высказывание одного французского политического деятеля: «Голлистская стратегия заключалась в том, чтобы открыть политикам глаза на угрозу насилия и, стало быть, объединиться [с де Голлем], а военных заставить поверить в то, что он — их человек». Наилучшим образом выразился Жан Шовель, бывший французский посол в Англии: «Угроза нависла над всеми свободами, и де Голль предложил единственную возможность спасти некоторые из них».

Иное дело, что тот де Голль, который с такой маниакальной настойчивостью стремился в 1946 году к конституционной реформе, вряд ли мог дать такую уверенность как военным, так и всему народу Франции. Но это уже был новый де Голль, он говорил о величии Франции и потребностях нации, и этот голос отзывался у всех в сердцах. Подчинив свои реформистские амбиции более широкой задаче сохранения нации, де Голль обеспечил себе возвращение во власть.

1 июня 1958 года он самолично появился перед депутатами национального собрания и потребовал чрезвычайных полномочий на шесть месяцев; на это время парламент уходит на каникулы, и «он будет править, издавая указы». Де Голль требовал «мандат на подготовку новой конституции — конституции Пятой республики, проект которой затем будет вынесен на общенациональный референдум» — излюбленное оружие де Голля со старых времен. Не видя иных разумных возможностей, собрание поддержало это требование 329 голосами против 224 при 32 воздержавшихся. Большинство коммунистов и целый ряд социалистов голосовали против; среди последних оказался и будущий президент Пятой республики Франсуа Миттеран.

4 июля 1958 года де Голль отправился в Алжир под грохот тех же фанфар, что сопровождали его появление в Париже 14 лет назад. «Вновь пришло освобождение», — пишет Кук. К многочисленной толпе европейцев де Голль обратился со словами, долженствующими вселить в них уверенность. «Я вас понимаю», — заявил он и далее заговорил о «братстве, обновлении, примирении и готовности французов проголосовать за новую конституцию». Это было выступление виртуоза, и по возвращении де Голля в Париж стало ясно, что он получит именно ту конституцию, которая ему нужна.

Пятая республика наделила президента большими властными полномочиями, включая единоличный контроль над внешнеполитической и военной деятельностью. Он назначает и увольняет премьер-министра (правда, с одобрения национального собрания). Семилетний срок президентства неприкосновенен — отставка не предусмотрена. Президент по собственному усмотрению может объявлять национальный плебисцит и выносить вопросы на референдум. Поначалу президент избирался коллегией выборщиков, состоявших из видных граждан страны. Но поправка, принятая в 1962 году, предусматривает прямые президентские выборы.