Но как Гвинет могла положить этому конец? И более того, как вести себя теперь, когда она сама все настолько усложнила? Даже откажись она поддержать Паулу, даже если ей удастся под каким-нибудь благовидным предлогом уговорить Вана не встречаться с этим человеком, что тогда? Это значит — отдать Паулу на милость Терри, а он-то уж знает, как воспользоваться расположением девушки.

Внезапно она почувствовала, что автомобиль сбросил скорость и остановился.

— Гвинет, ты такая бледная. Тебе плохо, малыш?

Она с трудом открыла глаза и слабо улыбнулась мужу:

— Просто голова разболелась. Ничего такого.

— Может, не поедешь? Нет никакой необходимости, вдруг на жаре тебе станет еще хуже? — обнял ее Ван.

— Мы должны! — резко вскрикнула Гвинет и уткнулась лицом в плечо мужа. Несчастья сыпались на ее голову одно за другим, и не было никакой возможности противостоять им.

Ей этого не вынести. Она даже решила рассказать обо всем мужу — так убийца иногда предпочитает сознаться сразу, чем всю оставшуюся жизнь скрываться от правосудия и прислушиваться к шагам.

Но его тихое: «Что такое, милая?» — снова пробудило в ней неистовое желание изо всех сил сражаться за свое счастье — за свою жизнь, если на то пошло. Она не могла принести в жертву недели, прожитые с Ваном, недели, когда она поняла, каким нежным и добрым может быть ее муж, как он умеет выказывать свою любовь к ней, его единственной и неповторимой женщине. Если бы только ей удалось избежать краха, тогда вся оставшаяся жизнь была бы такой же. Она должна продолжать сражение несмотря на то, что надежда так мала, ведь «мало» не значит «нет».

И, подняв голову, Гвинет нашла в себе силы посмотреть в тревожные глаза мужа и улыбнуться ему:

— Все хорошо, правда, Ван. Просто когда ты обнимаешь меня, мне всегда хочется прижаться к тебе и забыть обо всем на свете.

— О, Гвен, милая моя! — с облегчением рассмеялся он, и Гвинет поняла, что он тронут ее словами. — Уверена, что ничего серьезного? Что все обойдется?

— Абсолютно.

Он пристально посмотрел на жену и, по всей вероятности, был вполне удовлетворен увиденным.

— Хорошо, Расслабься, и, может, боль отступит.

— Так и будет.

Гвинет тупо наблюдала за тем, как Ван снова заводит машину, как медленно ползет вверх стрелка спидометра и как проносятся мимо леса и поля. Лихорадка прошла. Гвинет понимала, что загнана в угол, но на нее нашло оцепенение, и она была не в состоянии думать об этом. Просто мысленно благодарила Вана за терпение и понимание и знала, что это никогда не изменится — по крайней мере, до тех пор, пока тот ничего не знает.

От этой мысли Гвинет снова побледнела, но тут же попыталась взять себя в руки и успокоиться.

«Может, мне удастся заставить Паулу изменить свое мнение. Может, если я расскажу ей немного о том, что случилось… она решит бросить его, — думала Гвен. — Но как я могу сказать ей правду? Притворюсь, что это случилось с моей подругой, да и то не стоит выкладывать все детали. Но боже мой! Тогда это прозвучит настолько невинно, что Паула даже не станет слушать меня…»

— Гвен, мы приехали, — донесся до нее голос мужа, и она беззаботно улыбнулась ему, как будто ее мысли не метались, как маленькие испуганные зверьки.

Залитый ярким солнечным светом, «Грейстоунз» был просто великолепен. Несколько шикарных автомобилей выстроились в ряд у главного входа, по территории бродили разодетые гости и восхищались приютом. Тут и там слышалось: «Как тут здорово!», «Любому захочется быть сиротой в таком месте» и тому подобное. Гвинет тоже приходилось смеяться и поддерживать непринужденную беседу, но мыслями она была далеко.

«Где ты, мой милый? — думала она. — Когда же все это закончится и я смогу увидеть тебя, обнять, прижать к своей груди? Они не понимают, все эти люди. Да и как им понять? Им не приходится волноваться за своих детей, их ребятишки счастливы и довольны, сидят по домам. Они представить себе не могут, как это — увидеть своего малыша лишь разок и тут же расстаться с ним».

Для всех окружающих она была всего лишь очаровательной беззаботной женой Эвандера Онсли, а не той несчастной задерганной женщиной, которой остается только уповать на чудо, чтобы иметь возможность урвать несколько мгновений для встречи с сыном.

— Видели новую детскую? А кухню? Я слышала, мы можем пойти поглядеть, как едят малыши, — раздалось где-то рядом, и Гвинет тут же повернулась к Вану и схватила его за руку:

— Ван! Говорят, мы можем пойти в столовую поглядеть на малышей. Пошли, а? У нас полно времени перед ленчем.

Ван согласился, и они вошли в просторное, залитое солнцем помещение, где полдюжины детишек в возрасте от четырех до семи лет были поглощены едой и практически не замечали ничего вокруг.

Гвинет увидела его сразу — Тоби был дежурным и обносил столики блюдом с морковью.

— Вон твой маленький друг, — прошептал Ван, и Гвинет только кивнула в ответ, отчасти оттого, что была не в состоянии оторвать от малыша взгляда, отчасти потому, что не могла говорить — у нее комок в горле застрял.

Раздача моркови подходила к концу, когда Тоби отвлекся от всей задачи и увидел Гвинет.

Она и не знала, что его простенькое личико может быть настолько прекрасным. Глаза мальчика округлились и потемнели, он стоял и молча улыбался Гвинет, а у той чуть сердце не разорвалось.

— Тоби! — зашикали на него голодные собратья, которые все еще ждали своей очереди.

Он бесцеремонно сунул тарелку им под нос и, пробравшись между столами, подбежал к Гвинет.

Задыхаясь от счастья и ужаса, она подхватила его и подняла на руки. Без сомнения, это было против всяких правил. Без сомнения, Вану подобное поведение показалось слишком странным. Но она просто ничего не могла поделать с собой. Это был ее сын, и теперь он обнимал ее и целовал прямо в губы, и Гвинет казалось, что она вот-вот скончается от счастья.

— Здравствуй. Мне надо идти, — сказал он и попытался спуститься вниз. Гвинет хотелось подержать его еще хоть минутку, но он упрямо повторил: — Мне надо идти, — как будто целый мир замер в ожидании его появления.

Гвинет пришлось отпустить его, и малыш вернулся к своему занятию, но постоянно оглядывался на нее, как будто хотел удостовериться, что она тут и наблюдает за ним.

— О, Ван, разве он не чудо? — прошептала она.

— Да, милашка, — медленно проговорил Ван, и ей захотелось прильнуть к нему и зарыдать: «Прошу, умоляю, позволь мне взять его с собой, пусть живет у нас», — но она должна была держать себя в руках.

Она могла бы часами стоять и наблюдать за мальчиком, но настало время ленча для взрослых, и Гвинет пришлось оторваться и пойти в другую столовую, по пути весело болтая с незнакомцами.

— Видели, какие тут самостоятельные детки? Едят без чьей-либо помощи, — щебетала одна из дам. — Заметили, там был один котеночек, разносил овощи. Прямо подхватила бы его и сбежала вместе с ним!

Гвинет разозлила последняя ремарка, и ей захотелось закричать в лицо этой дамочке: «Ты не можешь! Он мой!»

Но за нее ответил Ван:

— Думаю, это был Тоби. Они старые друзья с моей женой.

«Как же я люблю его! — Гвинет была на вершине счастья. — Как мило с его стороны дать всем понять, что Тоби — мой!»

— Так вы его знаете? Какое везение! На нас-то он никакого внимания не обратил. Весь в делах! Слышала, что будет представление на открытом воздухе. Надеюсь, сей степенный молодой человек тоже примет в нем участие.

— Я тоже на это надеюсь. — Гвинет холодно улыбнулась этой надутой курице, которая не понимала, что Тоби, как и все дети, может быть веселым и забавным. Просто мальчик очень ответственно подходит к своим поручениям.

После ленча все переместились на лужайку, где на фоне огромных деревьев была установлена импровизированная сцена, затянутая разрисованным муслином. Народ бродил вокруг, болтал и курил, пытался заглянуть за кулисы. Нетерпеливые детские мордочки то и дело появлялись из-за занавеса. Наконец закончились последние приготовления, гости расселись по шезлонгам, и представление началось.