— Ловлю на слове. Мы ещё пройдёмся по строкам «Жития» — ты знаешь, почему я хочу этого.

— Знаю и одобряю. Мне пришлось в эти два дня подумать и об этом тоже. Начнём со смерти и погребения Северина, с гибели Фердеруха. Для тебя всё, что написано в «Житии», не привязано к земной поверхности, а мне довелось узнать, что страна ругов и последний оплот норикских римлян были чем-то единым — вроде, например, пищевода птицы, расширяющегося в зоб, стенами которого были труднопроходимые, хоть и невысокие горки и холмы. Данубий делил эту долину, с запада на восток протекая, на норикский юг и ругский север. Понимаешь — это общность земли и потому неминуемая общность судьбы. Так вот, нет Северина, но осталась созданная им организация, остались проинструктированные им преемники. Нет Фердеруха, но есть память о нём и о том, что он сделал. Ослабли связи между севером и югом этого, скажем, Комагенисского или Фавианисского поля. И ослабли они не в пользу ругов. Но ещё не время греметь военной грозе в долине Данубия, ещё далеко готы Теодериха, и Одоакр поэтому ещё не встревожен проблемой ругов.

Одоакр и Теодерих… Два вождя. Два человека, представляющие две противоположные системы. Люди, не могущие ужиться, более того — не могущие совместно существовать в одном пространстве… Кто они? Кто стоит за их спинами?

Начинать придётся с давних времён, ибо на италийских полях с победой Теодериха над Одоакром завершилось то Великое Переселение народов, которое опрокинуло в небытие Римский Мир. Да, ещё идут с севера и востока новые племена, ещё сшибаются меж собой на западе и юге разрушители империи — это уже иное время, не наше. Они могут ещё сто или двести лет крушить друг друга, а попутно и нас, но мы для них уже лишь камень под ногами, а то и ком глины, который растопчут в пыль. Та эпоха завершилось гибелью государства Сиагрия в Галлии, уходом римлян из Норика, гибелью Одоакра. Значит, надо рассмотреть те причины, следствием которых всё это было.

История возвышения и падения Одоакра есть история деградации Западной империи и соответственно её хозяев, предводителей её вооружённых сил. А ведь первым вождём войск Запада был варвар с душой римлянина — того почти мифического римлянина, которых почти уже не осталось к концу республики, но которые почему-то вновь появились к концу империи. Смею отнести к ним и себя, а ты явно уж из этой породы. Или Экдиций, или Сидоний Аполлинарий до какой-то степени. А уж Боэций…

— А Аэций? Я вспомнил это имя по созвучности. Его тоже так называли.

— Мы к нему и идём. Но пока что я имею в виду Стилихона. Этот сын вандала и римлянки был последним человеком, обладавшим реальной властью и мыслившим в общеримских масштабах.

Когда в 394 году (я позволил себе заменить в этих списках даты, которые Кассиодор отсчитывал от Основания Рима, на отсчёт от Рождества Христова, ибо предвижу, что в будущем он будет более употребляем) последний объединитель Римского Мира Феодосий бил на венетской равнине у города Аквилейи армию пытавшихся восстановить римское язычество франка Арбогаста и его ставленника — узурпатора Западного трона Евгения, то главной его силой были 20 тысяч вестготов. Тех самых вестготов, которые в 378 году положили трупами под Адрианополем всю армию Восточной империи. Феодосий принял диадему в страшные послеадрианопольские месяцы и сумел совершить почти невозможное: силой и дипломатией сделать победителей федератами империи и своей надёжной опорой.

Вождь вестготов Аларих из рода Балтов, и упомянутый Стилихон были наиболее видными полководцами Феодосия в битве при Аквилейе. Но через год умер Феодосий, разделив между сыновьями только что объединённую империю. Что делать — природа, не пожалев материала и труда на создание такого отца, явно решила отдохнуть на сыночках, так что не только было нужно доверить каждому из них лишь по половине наследства, но ещё и следовало дать каждому по советнику-наставнику с максимумом власти, в первую очередь — военной. И император Запада Гонорий получил таким образом в советники Стилихона, а император Востока Аркадий — патриция Руфина. Трудно упрекнуть Феодосия, что Стилихон оказался на Западе — ведь гуннская гроза шла с востока, поэтому Восточной империи требовался прочный тыл, требовалась обеспеченная поддержка. Стилихон был тому верной гарантией, а на Востоке оставался Аларих со своими вестготами, которым были хорошо знакомы земли от Истра до Эллады, исхоженные ими после Адрианополя, да и в ещё догуннские времена исполосованные готскими вторжениями. Открывать им ещё и западные земли не стоило. А вот с гуннами у вестготов были свирепые счёты, на их сторону они ни за что не перешли бы, так что было кому отражать гуннский натиск, ожидая обязательной помощи от Стилихона… Но вот с Руфином Феодосий явно допустил промах. Не успели его схоронить, как Руфин прекратил выплату жалованья федератам-вестготам. Те, естественно, объявили себя ничем более империи не обязанными, выбрали Алариха королём и стали оглядываться — где что плохо лежит. А поскольку всякий раздел государства может стать началом абсолютного распада его, то Руфин с большой тревогой оглядывался на те провинции, которые раньше назывались Элладой. Хотя христианские фанатики сокрушили храмы и статуи, созданные гением своих же предков, ещё оставалась память о том, что не было связано с одиозным язычеством — о доблести и мужестве сынов Эллады, о её величии в эпоху независимости.

— Пожалуй, это могло бы воодушевить и тех самых христианских фанатиков?

— Почему бы и нет? Это та грань кристалла бытия каждого народа, которая связана с верой в того или иного бога. Стоило кому-либо додуматься до мысли, что «если наши предки, будучи тёмными язычниками, могли такое, то неужели мы, познавшие свет Христовой веры, не сможем большего?!» — и именно Эллада стала бы первым кандидатом на отделение от империи. Я даже думаю, что кто-то что-то такое уже сказал, что именно поэтому Руфин сначала толкнул вестготов на объявление себя независимыми, а потом намекнул им, что опустошение Эллады не приведёт к немедленному карательному походу имперских войск. Разумеется, если учесть, что нечто в этом духе другие Руфины уже несчётное число раз совершали в последующие годы, причём не только в обеих империях, но и вне римско-ромейского мира.

— Чудовищно! Неужели мне всё время придётся ждать от людей таких действий и таких побуждений?

— Ещё и не таких. Вспомни франкского Хлодвига. Он не чужих для него эллинов, а своих же франков истреблял. И сам будешь, если потребуется, принимать такие же решения. Никуда не денешься. Как Теодерих никуда не смог отвернуть от этого, и не раз, не два, а многократно не смог. Мне вот не пришлось, хотя иной раз очень хотелось. Но в итоге моего воздержания, возможно, победило большее зло, чем если бы я на такое решился. Вот и Стилихон в конце концов явно сглупил, не сделав то, чего от него ждали…

Он узнал о проделках Руфина с запозданием и кинулся с армией на неподвластную ему землю Восточной империи, перекрывать хищникам дорогу в Элладу. Но опоздал. Уже пылали города и селения, а ручьи и реки текли красные от крови. Сколько последних эллинов погибло в дни Аларихова погрома? Половина? Три четверти? Неизвестно. Но это было концом эллинов. Через столетие Юстиниан придушил последний жар древней традиции уже без всякого сопротивления. Некому было сопротивляться, хотя населения вроде бы стало больше. Но эти вновь народившиеся уже ничего не могли, ибо ничего не помнили, а главное — не хотели помнить. Это были двуногие овцы, рабочий скот, зола отдавших некогда небывало жаркое пламя дров. Кто мог быть назван людьми, а не людишками — погиб ещё в алариховы дни, и потомства не осталось. А если где и вспыхивала искра — её свои же гасили.

— И никогда уже не поднимется Эллада?

— А что до неё тебе?

— Мне, конечно, больше дела до римлян, но ведь и тут то же самое, не говоря о такой мелочи, что и эллины нам родня по той мудрости, которую мы оба — и третий здесь тоже — унаследовали.

— Ну что же… Язык ромеев — он же эллинскую основу имеет, как наши италийцы, среди которых истинных потомков римлян — жалкая горсточка, говорят на одном из диалектов былой латыни. В Галлии, в Испании, в Рэции, в Норике — не перечислять же мне все провинции Запада — то же самое. Как молодые побеги из старого пня… Так вот — на землях Восточной империи латынью пользуются всё меньше — ромейский одолевает и в канцеляриях тоже, не только в разговорной речи. Не везде, но вокруг Константинополя его сфера всё расширяется. И в бывшей Элладе тоже. А ведь ты знаешь, что все провинции к югу от Истра затоплены славянами, а фракийцы, иллирийцы и прочие местные жители истребляются так же успешно, как когда-то кельты-норики вырезали прежнее население долины Данубия. Вроде бы славянская речь должна восторжествовать… Но когда славяне осядут, и из роя жалящих имперского медведя пчёл станут обитателями своих колод, друг для друга чуждых, этот медведь станет прихлопывать своей тяжкой лапой каждую отдельную колоду. И уж на территории Эллады славянам нипочём не выстоять, быть им подданными империи и говорить по-ромейски, то есть по-новоэллински. Пусть на это уйдут десятилетия или целое столетие — это неизбежно. А потом придёт время — захотят они (ну — не все они, так лучшие из них) узнать о своих предках. И увидят руины эллинских храмов. И найдут уцелевшие эллинские — не славянские — книги. И скажут: «Мы — эллины!» Доволен?