Они поехали далее. Спустя какое-то время король промолвил:

— Теперь, когда входишь ты во взрослую пору и берешь под свою руку королевство, тебе, Стирбьёрн, хорошо бы жениться. Что ты об этом думаешь?

Стирбьёрн отвечал:

— Я думал о том — действительно, это стоит сделать.

— Положил ли ты уже на кого глаз, показался ли тебе кто подходящим? — спросил король. — Ты за три года объездил много земель, и я еще не слыхивал про страну столь плохую, чтоб в ней не было хоть одной красивой женщины.

Стирбьёрн рассмеялся.

— Это чистая правда, король. Впрочем, я не знаю — как жену…

— Это разные вещи: иметь женщину и жениться? — спросил король.

— Я еще ни одной не нашел, — отвечал Стирбьёрн.

— Скажу тебе, — молвил король, — я тут кое о чем поразмыслил. Есть у короля Харальда Гормсона дочь, Тири. Многие из королей сочли бы себя счастливчиками, когда б получили ее. Дева пригожа собой, как мне говорили, и хорошо воспитана, и зим ей от роду четырнадцать.

Стирбьёрн сказал:

— Я видел ее, когда гостил там прошлым Йолем.

— И что? — спросил король.

— Мне она пришлась по нраву. Но о таком у меня и мысли не было, — отвечал Стирбьёрн.

— Если она по нраву тебе, то она придется по душе и мне, — сказал король Эрик. — Но выбор должен быть за тобой.

Стирбьёрн сказал:

— О таком у меня и в мыслях не было. Но в этом деле, как и во многих других, я поступлю как ты скажешь, повелитель.

Когда они прибыли к королевскому дому в Уппсале, все приветствовали Стирбьёрна. И не было людей, сильнее желавших пожать ему руку, нежели Хельги, Торгисль и Торир. Они столь долго повторяли одно и то же — что нет в земле свеев таких, кто не был бы рад возвращению его в родные края, что они готовы славить его как короля, поддерживать его и споспешествовать ему, как только возможно — что Стирбьёрн насторожился. Торгнир встретил его, как старый злобный цепной или охотничий пес встречает незнакомца, которого велит ему чтить его хозяин, но в которого он сам с удовольствием бы втайне вонзил зубы. Королева поздоровалась с ним холоднее, чем можно было ожидать от старой знакомой. Она говорила с ним мало и недолго пробыла в его обществе, и скоро отходила прочь, когда им случалось встретиться, но когда никто этого не замечал, она все смотрела и смотрела на него.

Часто король брал с собой Стирбьёрна и показывал ему все обзаведение, как старое, так и новое, и, кроме всего, тот старый дом в котором жил когда-то король Олаф и в котором Стирбьёрн родился. Король приказал залатать дыры и отделать дом заново внутри и снаружи — как главную залу, так и отдельные покои, повесить новые занавесы и оснастить дом всем необходимым.

— Это будет твой дом, Стирбьёрн, в котором ты станешь жить, когда возьмешь под свою руку королевство. И мне думается, он не хуже моего собственного.

Стирбьёрн показал королю большой меч, который висел у него на бедре — тот самый, который король дал ему три года назад, когда Стирбьёрн только отплывал в чужие края. Король спросил, хорош ли меч, и Стирбьёрн сказал, что это наилучший изо всех мечей. Он сказал также, что меч был с ним в битвах все эти годы и со временем сделался лучше, нежели был. И сказал также Стирбьёрн, что, как ему кажется, если он утратит этот меч — он утратит и свою удачу.

— Словно, — сказал король, — есть в этом мече часть меня — того, кто дал его тебе. И словно бы моя воля в этом мече, и она приносит тебе добро.

Король отправил ярла Ульфа посланником к королю Харальду Гормсону, сговаривать его дочь за Стирбьёрна замуж. Король Харальд сперва упрямился, говоря, что она уже обещана королю вендов. Но, в конце концов, он вынужден был признать, что велись лишь разговоры, и ничего не было решено. А теперь, видя, сколь сильно желает король Эрик этого брака, и зная, что дружба с королем шведским дорогого стоит, и что Стирбьёрн из тех людей, с которыми накладно ссориться и которых нежелательно иметь врагами, да и от Йомсборга рукой подать до его королевства, он дал ярлу Ульфу свое согласие и обещание прислать дочь в Уппсалу как можно скорее. И дано было это обещание едва ли по доброй воле: подобно большому куску мяса, который его желудок не в силах переварить, тяжестью лежала на сердце короля данов память о том, как Стирбьёрн взял над ним верх прошлой зимой в Роскилле, и как говорил он (хоть и в шутку), что поступит с королем и Датской землей, как ему заблагорассудится.

Уже давно каждый в Уппсале уразумел, какой король им достанется в лице Стирбьёрна. И они хорошо видели, что он теперь вырос и превратился в настоящего короля, и все принимали его как короля, чувствуя его силу. И также отмечали все, что эти двое, король Эрик и Стирбьёрн, были во всем заодно, и что рады были они друг другу так, как это редко бывает меж людей. И большинство славило этот союз и радовалось ему, однако же были и те, кто, глядя на это, только покачивал головой.

Явился Торгнир однажды вечером к королю, и было похоже, что рассчитывает он убедить короля переменить решение, пока не стало слишком поздно. Король велел ему говорить.

— Ты слышал, король, — молвил Торгнир, — все то же, что слышал и я. И ты видел то же, что видел и я. Он ничуть не изменился. В Хольмгарде и на востоке он превозмог всех. Он держит в руках Йомсборг. Он запугал короля данов в его собственном доме и покинул Датскую землю, угрожая и насмехаясь над ним. Он не привязан ни к одному месту, но все привязано к нему. В земле свеев он считает всех людей, кроме тебя одного, лишь своими трелами или бондами. Отдай ему весь мир, король — но только не отдавай Швеции.

Король его выслушал со вниманием и терпением, которого трудно было от него ожидать. Затем мягко сказал, что слова Торгнира лишь сотрясают воздух, поскольку его решение по поводу Стирбьёрна и его части королевства уже принято, и ни Торгнир, ни народ свеев, и никто другой в Северных землях не сможет заставить его поколебаться. Более Торгнир не говорил о том.

Каждый день Стирбьёрн боролся с Моулди, которого оставил он на трела по имени Эрланд, чтоб тот о нем заботился, пока Стирбьёрн будет на чужбине. Моулди достиг своего полного роста и зрелости, он не был так велик, как другие быки, но был тем не менее кряжистым и тяжелым. Нрав его был злобен и упрям, и трелы не решались его трогать, если находился он не в настрое. Но Стирбьёрна он признал как только увидел, что после стольких лет было удивительным. И хоть никто не мог смирить его против его воли, со Стирбьёрном он был ласков как маленький телок.

Однажды, когда Стирбьёрн боролся с Моулди на берегу близ Уппсалы, пришла королева Сигрид и следила за их состязанием так же, как следила она за ними когда-то на погребальном холме короля Олафа в утро после убийства Аки. Когда схватка их была закончена, и Стирбьёрн встал, тяжело дыша, заметил он королеву и поздоровался с ней, а она молвила:

— Твой бык теперь вырос слишком большим и могучим для тебя, хоть и прозывают тебя Стирбьёрном Сильным. Он позволяет брать над ним верх лишь для того, чтобы тебя потешить. Если он захочет, то швырнет тебя словно мяч.

— Ну уж, — сказал Стирбьёрн, смеясь, — не думаю, что ты говорила бы так, если бы тебе довелось почувствовать на себе его толчок, как вот мне сейчас.

— И то же самое, — отвечала Сигрид, — с другими, не только с твоим бычком. Все должны тебя ублажать, служить тебе. Думаю, это тебе не на пользу.

— Я не знаю, — сказал Стирбьёрн, прижимаясь лицом к мягкой серой меховой морде Моулди. — Что ты на это скажешь, Моулди?

— Итак, ты женишься на Тири? — спросила королева спустя какое-то время.

— Похоже на то, — отвечал он.

— Не следует просить короля, твоего дядю, сватать ее за тебя, — сказал она.

— Он послал моего опекуна, — сказал Стирбьёрн.

— Король, дядя твой — хороший сват, — сказал королева Сигрид. — Однако же и он как-то раз получил «нет» в ответ.

Стирбьёрн сказал:

— Никогда я что-то о таком не слыхивал.

— Ну что ж, в мире есть немало того, о чем ты не слыхивал, — сказала она, — хоть и знаешь ты много.