В ответ последовал ещё один кивок и новая порция истории семьи Золотовых. Рисунок этот барышня видела по случаю, а вот приписку снизу — нет, и что она означала, Маргарита Викторовна не знала. Скорее всего, что в указанный период толку от арки должно было быть больше, чем обычно, но Маргарита Викторовна не поручилась бы за это. Саму картинку утопленник при жизни хранил в своём дневнике, и барышня подумать не могла, что он возьмёт её с собой.

— Ну так я полагаю, он-то думал, что не топиться идёт, — заметил я. — Проплывёт под аркой и выплывет прямиком в лучшую жизнь.

— Ага. Только он плавать не умел. Это настоящее самоубийство было, но он же упёртый, как баран! Простите.

— Ничего.

Дальнейшее было очевидно. Излишне доверчивый, как сказала Маргарита Викторовна, Андрей сразу поверил в сказку, а регулярные скандалы с дядей только подогревали его решимость покончить со всеми проблемами одним заплывом. Барышня, справедливо опасаясь, что эта, как выразился Семён, бесовщина до добра не доведёт, старалась как могла присматривать за братом. До сегодняшнего утра ей это удавалось, но после вчерашней баталии с дядей, которую Андрей проиграл вчистую, он больше ничего не хотел слушать. Всё, что могла сделать Маргарита Викторовна — это побежать за ним, когда тот поутру выскользнул из дому. Даже одеться толком не успела.

— Дальше вы всё знаете, — закончила барышня.

— Не совсем, — возразил я. — Скажите, вы действительно видели нечто похожее на эту арку над каналом?

— Вообще-то, нет. Но Андрей, конечно, видел, иначе бы не прыгнул…

— И тогда вы закричали, — подсказал я.

— Да, — подтвердила барышня. — И я вам очень благодарна за то, что пытались его спасти. Сама бы я, наверное, так и не решилась прыгнуть.

Я призадумался. В общем-то, всё мне в этом деле казалось ясным, за исключением одного: целенаправленно ли отчим доводил племянника до самоубийства или, что называется, не сошлись характерами? Лично я был склонен считать, что ближе к истине второй вариант. Это, впрочем, не отменяло необходимости вправить мозги распоясавшемуся купцу.

— Не волнуйтесь, Маргарита Викторовна, — сказал я. — Разберёмся. Мы и не с такими делами разбирались.

Семён изобразил на лице необходимый минимум для сардонической ухмылки, однако барышня, конечно, не могла знать, что я на службе в сыскной полиции всего две недели и кража у Фроловых была моим первым самостоятельным делом.

— Я вам верю, Ефим Родионович, — прошептала она.

— Замечательно, — сказал я. — Тогда вот как мы с вами поступим. Нужно оповестить вашего дядю, Артёма Поликарповича, о смерти племянника.

— Я готова, — мужественно пообещала барышня.

— Могу составить компанию, — сразу предложил Семён. — Всякие переговоры — это по моей части.

«Барышня красивая по твоей части, — мысленно возразил я. — А тут дело серьёзное».

— Идея хорошая, — произнёс я вслух. — Но мне надо бы на месте осмотреться как следует. И ещё. Маргарита Викторовна, у меня к вам будет просьба.

— Какая?

— Пожалуйста, ничего сами не предпринимайте и не провоцируйте вашего дядю. Будет лучше, если он вообще пока не узнает, что вы дали столь подробные показания.

— Я понимаю, — послушно кивнула она.

— Ну и отлично. Семён, подбери Маргарите Викторовне накинуть что-нибудь потеплее. На улице, чай, не май месяц.

— Будет сделано, — пообещал Семён.

Они вышли. Я оглянулся на инспектора. Тот по-прежнему держал в руках какой-то отчёт, но внимательно смотрел поверх бумаг на меня.

— Что скажете, Вениамин Степанович?

По правде говоря, я ожидал услышать в ответ на свой вопрос всё ту же сентенцию о том, кто тут инспектор, а кто — агент сыскной полиции. Которую, при должном нахальстве, вполне можно было в дальнейшем трактовать как карт-бланш на переговоры с купцом. Однако инспектор отложил лист в сторону и заявил:

— Это, Ефим, убийство. Тщательно продуманное убийство.

Должно быть, моё удивление отразилось у меня на лице. Инспектор покачал головой:

— А я думал, Ефим, вы и сами обо всём догадались. Тут же всё просто.

— Ну, слово «заподозрил» будет ближе к истине, — ответил я.

Ещё ближе к истине было бы слово «сомневаюсь», причём в значении «сомневаюсь, что здесь имело место целенаправленное доведение до самоубийства». С другой стороны, дело о краже у Фроловых тоже представлялось мне простеньким, а на практике я целую ночь мок и мёрз в засаде, а воз, как говорится, и поныне там. Не хотелось бы оплошать во второй раз.

— Но… — я начал фразу, ещё не будучи уверен, что именно хотел сказать, однако мозг заработал в нужном направлении, хотя это направление мне не понравилось. — Но тогда в ближайшие две недели может произойти ещё одно убийство.

— Маловероятно, — немного подумав, ответил инспектор. — Тем не менее, полностью исключать такую возможность нельзя. Поэтому вам следует разобраться с этим делом сегодня же. Действуйте, Ефим.

Я потратил ещё минут десять на то, чтобы выудить у него хоть какие-нибудь догадки. С таким же успехом я бы мог попытаться переспорить египетского сфинкса. Вениамин Степанович ещё раз напомнил мне, кто здесь инспектор. Я в свою очередь напомнил ему, что он здесь ещё и начальник сыскного отделения. А точнее, временно исполняющий его обязанности.

Сыскное отделение создали всего месяц назад, и должность начальника отделения пока что оставалась вакантной. Кронштадт — город военный. У нас каждую серьёзную должность нужно первым делом со всякими министерствами согласовать. Зато инспектора прислали чуть ли не в первый же день. Вот ему заодно и вручили бразды правления, пока настоящего начальника утвердят, и уже в качестве начальника отделения Вениамин Степанович мог бы принять самое деятельное участие в расследовании.

Увы, все мои доводы оказались тщетны. Инспектор остался непоколебим.

На мой взгляд, у сыска и воздухоплавания есть одна общая черта — успех во многом зависит от предварительной подготовки. Слишком уж велика цена ошибки. Импровизация на месте, конечно, штука хорошая, да только с ней, как говорится, раз на раз не приходится.

Вон, к примеру, этим летом дирижабль в воздухоплавательном парке испытывали. Мотор в полёте отказал, и как ни импровизировали пилоты, а несколько заводских труб посшибали. Повезло ещё, что летуны были люди военные и при исполнении, а то бы за такую импровизацию заводские бы им бока-то намяли. Обратно свой дирижабль они, точно бурлаки на Волге, доставляли волоком.

Поэтому, оставив барышню на попечение Семёна, я первым делом отправился проведать Клауса Францевича.

Его практика была рядом с полицией, в соседнем доме. Я прошёл через двор. Так короче, хотя нельзя сказать, что удобнее. После дождя двор больше напоминал озеро. В дальнем углу у стены, подобно серым карельским скалам, высилась помойка. Над ней кружили чайки. В отдалении рядком сидели голуби — ждали своей очереди. Высоко в небо ударил и тотчас же пропал луч света. Поначалу я подумал, что это пожарники всё ещё пытались наладить свой прожектор, но потом решил, что нет, это где-то дальше.

Поднявшись на второй этаж, я старательно вытер ноги, и только после этого позвонил. Доктор, по счастью, не был занят.

— Ох, Ефим, — приветствовал он меня. — Я ведь сказать вам: оставаться в тепле.

— Что поделаешь, Клаус Францевич, служба, — развёл я руками.

Доктор покачал головой и пригласил меня в свой кабинет. Последний более походил на рабочее место естествоиспытателя, а уж ряд черепов за стеклом, казалось, и вовсе должен был отпугнуть любого заглянувшего сюда больного. Ан нет! Практика Клауса Францевича была столь обширной, что он мог себе позволить снимать отдельную квартиру на Николаевском проспекте. Доктор он был превосходный, но всё же главную его страсть составляли всевозможные легенды да сказания.

Клаус Францевич занимался ими полжизни. Собственно, он и в Кронштадт-то приехал в погоне за какой-то очередной легендой, да так тут и остался. Сам же доктор рассказывал, что, по большому счёту, в каждом приличном городе имеются свои тайны — где-то забавные, а где-то зловещие, со всякими мертвецами — и только у нас, мол, все они исключительно добрые. Не иначе как молитвами отца Иоанна.