Итак, Чевиот, разрешите напомнить, сел в такси на Истон-роуд и приказал водителю везти его в Скотланд-Ярд.

Ночь была сырая и довольно прохладная, с легким туманом. Он не обращал внимания, как едет машина. Мысли его были заняты делом, которое не имеет отношения к повествованию. Он мог поклясться, что в этот день его не посетили никакие мрачные предчувствия. Чевиот не мог и представить себе, в каком странном мире он окажется, в каких событиях он утонет, когда машина наконец притормозила в том месте, где и должна была остановиться.

«Итак, если эта уборщица, — думал он, — говорит правду...»

Наклонившись влево, он повернул ручку дверцы. Открыв машину, он вышел. Шляпой он зацепился за верхнюю раму дверцы, отчего шляпа упала на пол машины.

С удивлением прервав размышления, Чевиот пригнулся в дверях машины. На нем была мягкая фетровая серая шляпа. Она никоим образом не могла так основательно задеть раму дверей, чтобы скатиться с головы.

Вместо того чтобы глянуть из-за плеча, он уставился на представшую перед ним картину. Сквозь туман он увидел блеклый свет газовых светильников, которые, напоминая своеобразные стеклянные гробики, размещались там, где должны были стоять стандартные фонарные столбы.

Что ж, это зрелище не должно было вызвать ни сердечных спазм от ужаса, ни даже удивления. Многие районы Лондона по-прежнему освещались газом.

Осторожно нагнувшись, он поднял шляпу, взяв ее за твердые закругленные поля. Выходя, он увидел под ногами у себя высокие ступеньки. Экипаж, в котором он прибыл, нес на себе два медных дорожных светильника, заправленных маслом; В тусклом свете одного из них он не видел ни кучера, ни лошадь. Но теперь он ощутил запах в салоне, который отдавал конским потом.

Чевиот не промолвил ни слова. Выражение его лица не изменилось. Он опустил ногу в грязь, которая дюймовым слоем покрывала булыжную мостовую. Но обратился он к кучеру высоким от напряжения голосом:

— Сколько я вам должен?

— Шиллинг, — ответил кучер.

Это было все, что он сказал. Но больше, чем странностью окружавшей его обстановки, Чевиот был удивлен мстительной ненавистью, прозвучавшей в тихом голосе кучера.

— Значит, шиллинг, — автоматически ответил он. — Где я сел к вам?

Щелкнул невидимый хлыст, издав звук, полный той же ненависти.

— На Истон-роуд. Сказали: «Скотланд-Ярд». Но вы имели в виду «Большой Скотланд-Ярд», что еще? — Снова щелкнул хлыст. — Вот так!

Чевиот посмотрел на шляпу, которую держал в руках. Она несколько напоминала современный головной убор с высокой тульей, но была заметно выше и тяжелее, и ворс на ней смахивал на бобровый мех. Что-то не то случилось с его волосами, которые были, он чувствовал, куда длиннее и гуще, чем обычно; он задумчиво взвесил шляпу на руке.

Правая его кисть попыталась скользнуть в карман брюк. Его пальто великолепного плотного сукна было слишком Длинным; ему пришлось откинуть его полу, чтобы добраться до кармана непривычно тугих брюк, откуда он извлек горсть мелочи.

И все это время странный невидимый голос изливал на него потоки ненависти:

— Никак, вы большая шишка, точно? — спрашивал он. — Вижу, что вы Один из двух новых комиссаров этой вонючей полиции Бобби Пиля...

— Что?

— То, что слышали! — В голосе слышалась тихая ярость. — Глянь, напялил на себя гражданскую одежду! И вдобавок ко всему еще попытается не заплатить мне. А что, нет? Скажет, что, мол, вообще не садился...

Чевиот поднял глаза.

— Помолчи, — сказал он.

В свое время женщина-репортер писала, что суперинтендант Чевиот из отдела по расследованию убийств «выделяется своими строгими светло-серыми глазами, хотя мне лично кажется, что по натуре он человек добрый».

Без сомнения, кучер понимал, что позволил себе лишнее. И когда он видел обращенные к нему эти светло-серые глаза, в них было такое зловещее выражение, что слова не пошли у него с языка. Глаза резко выделялись на сухом лице, мрачность которого подчеркивалась белыми уголками воротничка и аккуратно завязанным галстуком черного сукна.

«Вот черт возьми!» — подумал кучер. Ему расхотелось С ним связываться. Он не хотел иметь серьезных неприятностей от типа, который несет в себе такое ощущение опасности.

— Вот, возьмите, — мягко сказал Чевиот. Он протянул два шиллинга кучеру, который уже успел спрыгнуть и поддерживал дверцу.

Если вся поездка от Истон-роуд стоила всего шиллинг, то этот бобби дает ему огромные чаевые. Кучер схватил монеты. Утопая в грязи, кеб почти беззвучно развернулся и, поскрипывая, покатил по Уайтхоллу, закрытому пологом этой странной ночи. Но невидимый голос все же выкрикнул два оскорбительных слова:

— Пилер[16]! Шпион!

Повернувшись, Джон Чевиот направился налево в небольшой тупичок, где, освещенный газовым светильником на кронштейне, стоял единственный кирпичный дом, в окнах нижнего этажа которого было видно несколько огоньков. Вязкая грязь смочила обшлага его брюк и неприятно холодила ноги.

Неужели он реально ощущает все это?

Но такого не может быть! Чевиот был в этом уверен.

«Вот старый Скотланд-Ярд, — думал он. — Точно там, где и должен находиться. Он, конечно, не изменился. Как и мои глаза, мои чувства, мое мышление».

Но внезапно его охватили ужас и откровенное отчаяние.

«О, Господи, это в самом деле случилось! Я и представить себе такого не мог, даже когда перерабатывал. Но это случилось».

И тут он впервые увидел эту женщину.

Закрытая, покрытая черным лаком карета с позолоченными спицами колес, запряженная серыми лошадьми с лоснящейся шерстью, остановилась почти вплотную к окнам дома номер четыре по Уайтхолл-плейс. Чевиот едва смог разглядеть ее, потому что светильники на облучке горели слабыми синими огоньками. Но тут он увидел, как кучер в высокой шляпе и красной ливрее спрыгнул с облучка.

Он подкрутил маленькое колесико в корпусе лампы, пламя которой сразу же расцвело ярким желтым цветком. Открылась дверца кареты. Женщина поставила ножку на ступеньку и замерла, ожидая помощи кучера. Она в упор посмотрела на Чевиота с расстояния в десять ярдов.

— Мистер Чевиот, — обратилась она к нему. Голос у нее был мягким и нежным, и в нем слышались нотки застенчивой вежливости. Смутившись, она опустила длинные ресницы и снова села в карету.

Чевиот продолжал стоять на месте.

Дело обстояло хуже некуда. Он успел бросить на нее лишь беглый взгляд. И тем не менее, хотя он никогда в жизни раньше ее не видел, он знал, кто она такая.

Она не была юной девушкой. Ей могло быть лет тридцать или около того. Женственная, стройная, она была очаровательна. На ней была белая парчовая накидка с желтой оторочкой, которая облегала плечи и грудь, оставляя руки свободными.

Волосы чистого золота, были разделены посередине и чуть закрывали лоб, обнажая уши, и крутой волной падали на спину. Они как нельзя лучше оттеняли мягкую красоту лица и шеи, лишь чуть тронутых рисовой пудрой. Ее рот без следов помады, как и ее округлый подбородок, был мал. Привлекали внимание глаза: большие, вытянутые к вискам, с тяжелыми ресницами, чистого темно-синего цвета, взгляд которых был невинен, как у четырнадцатилетней девочки.

Одно из самых тяжелых испытаний, выпавших в жизни на долю Чевиота, заключалось в необходимости подойти прямо к карете. Краем глаза он заметил, что кучер в высокой шляпе и красной ливрее снова взгромоздился на козлы и неподвижно сидел там, глядя перед собой.

«Я слеп, — казалось, говорила ему спина кучера. — Я ничего не слышу и ничего не вижу».

Чевиот снял шляпу. Поднявшись на ступеньку кареты, он просунул голову внутрь.

Это был не наемный кеб. Даже от бордовой обивки пахло жасминными духами. Женщина сидела, откинувшись на спинку сиденья, полузакрыв невинные синие глаза, но, как только Чевиот оказался в карете, она выпрямилась.

— Дорогой мой, — еле слышно произнесла она.

Затем она подняла к нему лицо, подставляя губы для поцелуя.