Заколыхалась ситцевая занавеска, и с печи посмотрел на всех белобородый старик. Сначала он спустил вниз ноги в рваных коричневых носках, нащупав чурбак, по­ставленный на скамью, угнездился на нем, затем при­вычно сполз на пол.

— Сапоги надевать надоть? — взглянул дед на Лоба­нова.—Жмут, проклятущие. Почитай, уж семый год не надевал. .. У меня ревматизьма, так я больше в чунях...

— Сапоги не видно на фотографии, —сказал Лоба­нов.

На пиджаке старика два ряда медалей. К бороде при­стала красноватая шелуха от лука.

— Одну медаль внук кудай-то подевал, — сказал ста­рик, приосаниваясь. — Летось сын с невесткой гостили у нас, так и внучонка привезли. Шустрый такой, востро­глазый. Он медальку-то и похерил гдей-то.

— Приемник неисправный: в грозу сгорел, — кивнул на стол Лобанов. — Конечно, для снимка это не имеет значения. Как же мне это сразу в голову не пришло! — Он бросил на стол блокнот, повернулся и затопал к две­ри. На пороге остановился и сказал:

— Расставляй тут все, как тебе надо, я сейчас! — И выскочил, хлопнув дверью.

Хозяин и хозяйка чинно уселись на скамейку и выжи­дающе уставились на Сергея. Егор Андреевич присел на краешек большой железной кровати с блестящими шишечками и стал разглаживать руками свою патриар­шую бороду. Внучка — ее звали Машей — все еще верте­лась у зеркала.

— Праздник нынче какой, что ли? — спросил Сергей. Маша громко прыснула. Родители строго посмотрели на нее.

— Хватит мазаться, —сказала мать. — Обрадова­лась!

— Дедушка Егор и на Первомай так не наряжает­ся,— стрельнув на Сергея быстрыми смеющимися гла­зами, заметила Маша. — Дедушка, ширинку-то застегни на своих командирских галифе!

— Пуговка отскочила, едри ее в корень, — добро­душно ответил дед Егор.

Сергею было одновременно смешно и не по себе. Он не ожидал от Лобанова такой прыти... В командировку с ним он поехал впервые. Тимофей Ильич — заведующий отделом пропаганды — жил через два дома от Волко­вых. Случалось, они вместе шли на работу. Сергей еще издали замечал длинную нескладную фигуру соседа. Тимофей Ильич напоминал ему большой графин. Носил он всегда начищенные хромовые сапоги, синие широкие галифе, коричневую, расширявшуюся книзу меховую ту­журку и высокую закругленную папаху. Вышагивал, как гусак, неторопливо, степенно. Графин и графин на бле­стящих ножках с головой-пробкой. Разговаривать Сер­гею с ним было неинтересно, да и не о чем. Если он не спешил, то шел сзади, не догоняя, чтобы не идти вместе. Если спешил, то, поравнявшись, здоровался и быстро обгонял. Какой-то сухой, неинтересный человек был Ло­банов. Сидел он в своем крайнем маленьком кабинете на втором этаже всегда один. Ему по штату не был поло­жен литсотрудник. К нему редко кто и заходил, а если он появлялся в самом веселом в редакции отделе культуры и быта, то и там быстро смолкали разговоры и на­род расходился по своим кабинетам. И хотя материалы за подписью Лобанова редко появлялись в газете, при­ходил он на работу всегда к девяти утра и уходил в шесть, а иногда и позже. Статьи его были тоже скучные и неинтересные. Чаще всего он писал передовые, за кото­рые платили столько же, сколько за очерки и фельетоны. В командировки Тимофей Ильич редко ездил. А если и ездил, то всегда с другим фотокорреспондентом, Васей Назаровым.

— Товарищ корреспондент сказал, что вы нас в га­зету снимать будете, — кашлянув, подал голос не очень-то разговорчивый хозяин.

Он работал в колхозе конюхом, жена — звеньевой по­леводческой бригады, а дочь Маша. — дояркой. Егор Ан­дреевич был давно на пенсии, но в летнее время тоже не сидел без дела: помаленьку плотничал, ремонтировал конскую сбрую, а в сенокос вместе со всеми выезжал на заливные луга.

Семья была работящая, трудовая, председатель и по­рекомендовал отметить ее в газете. Пока Сергей бродил по деревне и снимал фотоэтюды, Лобанов, как он выра­зился, уже «организовал народ». . .

— На балалайке кто играет? — спросил Сергей. Маша хихикнула. Пожалуй, из всей семьи лишь одна она относилась с юмором к этому делу.

— Мой дядя играет, — ответила она. — Только он жи­вет в Ленинграде.

Сергей с удовольствием заставил бы их переодеться во все повседневное, но было неудобно.

— Уберите, пожалуйста, все со стола, — попросил он, прилаживая к аппарату фотовспышку.

— Может, принести электрический чайник? — спроси­ла Маша. — Он на чердаке валяется... Если почистить и поставить на стол, будет как новый. Все равно ведь на фотографии не видно, исправный он или нет. . .

— Если такая умная, чего же сама вырядилась?

— Вечером в клубе танцы, — ответила Маша. — При­глашаю вас, товарищ фотокорреспондент.

— Я подумаю, — сказал Сергей.

Распахнулась дверь, и на пороге появился здоровен­ный детина с огромным трофейным приемником в руках. Позади него — Лобанов со стопкой книг классиков мар­ксизма-ленинизма.

— Куда ставить? — спросил детина, озираясь.

— На стол, — распорядился Лобанов и с улыбкой взглянул на Сергея. — У агронома одолжил «Телефункен». С фронта привез. И подходящую литературку подо­брал.

— Выйдем на минуту, — негромко сказал ему Сер­гей.

Лобанов положил книги на стол.

— Поставьте на полку, — сказал он хозяевам. — Так, чтобы корешки были видны.

— Тоже у агронома одолжили?

— У него полное собрание сочинений Ленина,

— Попросили бы у председателя лошадь и всю биб­лиотеку сюда привезли... — ядовито заметил Сергей, первым выходя из дома.

На крыльце состоялся неприятный разговор, который потом имел самые неожиданные последствия.

— Я ведь не просил вас вмешиваться в мои дела, — стараясь говорить спокойно, произнес Сергей.

— Это наше общее дело, — удивился Лобанов.— Я пишу материал, а ты делаешь к нему снимки. Одно должно дополнять другое.

— Зачем весь этот маскарад? Надо же додуматься: тащить через всю деревню из дома агронома в избу кол­хозника трофейный приемник!

— Не слишком ли много ты на себя берешь? — мед­ленно багровея, спросил Лобанов. — Полоса называется «Будни одной рядовой семьи». Мы должны показать лю­дей не только на работе, но и дома. Как они живут, отды­хают. ..

— Но если у них нет этого дурацкого приемника, за­чем же мы будем его фотографировать? А книги? В этой семье если кто и читает, так это девчонка... И, убежден, пока еще не «Капитал» Маркса.

— Можно подумать, что ты всегда фотографируешь то, что видишь! Если тракторист весь в копоти и масле, ты не предложишь ему лицо помыть? Если в рваной курт­ке, не заставишь его надеть другую?

— Мы о разных вещах говорим, — сказал Сергей, по­няв, что Лобанова не переубедишь. — Я могу попросить человека одеться прилично, но фотографировать его в собственном доме на фоне чужих вещей — не желаю!

— Люди ждут, — напомнил Лобанов.

— Скажите, чтобы приемник отнесли хозяину.

— Как ты не понимаешь! — с сожалением посмотрел на Сергея Лобанов. — Приемник свидетельствует о воз­росшем благосостоянии народа. Ладно, сегодня у них нет приемника — завтра купят.

— Вот что, Тимофей Ильич, если все это и есть про­паганда благосостояния народа, то я против такой про­паганды и отказываюсь выполнять ваше задание.

— Не горячись, — примиряюще сказал Лобанов.— Хорошо, можешь не снимать приемник.

— Я вообще ничего снимать для этой полосы не буду. Этот спектакль с переодеванием, книги, чужой приемник, который на смех всей деревне тащат по улице... Пред­ставляю, что это будет за липовая полоса! Над нами все будут смеяться! Неужели вы этого не понимаете?

Лобанов прислонился к перилам и посмотрел на Сер­гея маленькими бесцветными глазами. Что-то изменилось в его длинном лице.

— Ты хочешь сорвать ответственное задание? — уро­нил он. — И мне не нравится твой тон...

— А мне не нравится вся эта развесистая клюква! — громче, чем хотелось бы, выкрикнул Сергей. — Мне стыд­но людям в глаза смотреть... И не делайте из них дура­ков, они все прекрасно понимают! Даже этот престаре­лый дед в галифе.