В театр он пришел в плохом настроении. Выпил в бу­фете, бутылку пива и забежал на минутку за кулисы к приятелю. Николай уже загримировался и стоял с дру­гими актерами в длинном коридоре.

— Я уж думал, не придешь, — обрадовался он, уви­дев Сергея. — А где Лиля?

 — Я один.

 Суматошный помощник режиссера пригласил акте­ров, занятых в первой картине, на сцену. Мужчины и женщины с загримированными лицами и в париках, от­четливо заметных вблизи, потянулись к выходу.

— Все потом честно выложишь, — сказал Николай и как-то криво улыбнулся. На лбу у него, там, где был приклеен парик, выступили мелкие капельки пота.

Пьеса была слабой, и, как ни старались актеры убе­дительно подавать друг другу реплики, они звучали фальшиво. Публика довольно вяло реагировала на деше­вые и пошловатые остроты, которые то и дело сыпались со сцены. Николай сыграл свою роль неплохо: уверенно двигался по сцене, ослепительно улыбался, — надо ска­зать, улыбка у него была обаятельная, — но как только раскрывал рот, Сергей морщился. Не потому, что у Николая была плохая дикция, наоборот, голос у него был хорошо поставлен, просто текст на его долю выпал на редкость примитивный. И Сергей подумал, что, наверное, обидно умному артисту играть в плохих спектаклях. В жизни Бутрехин никогда бы не молол такую чушь, а со сцепы так и сыплет дурацкими репликами.

Когда опустился бархатный темно-вишневый занавес, поговорить с Николаем не удалось, потому что по веко­вой традиции после премьеры в репетиционной комнате состоялся товарищеский ужни, который оплачивал автор пьесы. Во время спектакля он сидел в директорской ложе и орлом поглядывал в зал. Рядом с ним жена, малень­кая дочь, директор и завлит. Раньше, когда у автора — Сергей никак фамилию его не мог запомнить: то ли Мур, то ли Бур — еще не была принята к постановке пьеса, он приходил в редакцию и рассказывал анекдоты. Малень­кий, толстенький, рыжеволосый, с голубыми глазами, он к каждой фразе прибавлял: «В порядке вещей». И глав­ный герой его пьесы, управляющий трестом, тоже гово­рил: «В порядке вещей». Правда, не так часто, как автор.

Сегодня Бур или Мур сидел в директорской ложе на­рядный и важный. Он, конечно, узнал Сергея, но сделал вид, что не заметил. Когда в зале раздавался смех, автор победоносно оглядывался на директора и главного ре­жиссера, который тоже пришел в ложу к концу спек­такля.

Во время антракта Сергей и автор столкнулись у бу­фетной стойки носом к носу. В данной ситуации больше не узнавать друг друга было просто невозможно. Они поздоровались, и Бур-Мур вежливо спросил, правится ли его пьеса. Задать такой вопрос Сергею было с его сто­роны непростительной ошибкой: тот прямо-таки кипел от возмущения. Каким образом подобная халтура могла появиться на сцене театра? Только потому, что на зло­бодневную тему? Ставили же здесь и хорошие пьесы...

— Вы это называете пьесой? — воскликнул Сергей.— Побойтесь бога! Я не могу понять, как наш театр мог поставить это! Сюжет вашего... простите, у меня язык не поворачивается назвать это пьесой... произведения банален. Зритель с самого первого акта знает, что рути­нер-самодур управляющий трестом будет снят, а вместо него назначен инженер, главный герой этой... пародии на пьесу. Он весь так и светится. У него ни од­ного недостатка и тысяча достоинств! Как же его не назначить руководителем? А остальные действующие лица — это безликие пешки, которых вы переставляете с клетки на клетку, чтобы они подыгрывали вашим главным персонажам... Ни одного выпуклого, живого обра­за! Ни одной умной мысли! Юмор на уровне «сам дурак»! Диалог беспомощный, будто не живые люди говорят, а заведенные куклы... — Сергей взглянул на растерявше­гося автора. — Дальше продолжать или хватит?

 — Вы... вы слишком строги, — промямлил драма­тург.

— Наоборот, — улыбнулся Сергей. — Я был слишком мягок и многословен: ваше произведение можно охарак­теризовать всего одним сочным словом... Вы меня по­няли?

Всего, что угодно, ожидал местный драматург от Сергея, но только не этого. Вся его важность мигом сле­тела. Он заморгал редкими ресницами и раскрыл, рот, не сказать ничего не смог, только как-то глубоко, с писком вздохнул. .

— Крошка, — наконец сказал он, беспомощно огля­нувшись на жену. — Я сейчас... заплачу за лимонад.

Но Сергей еще не все сказал.

—Вы извините, если я испортил вам праздничное настроение, — продолжал он. — Я понимаю, театр при­влекло то, что ваше творение написано на злобу дня. Театр можно понять: пьеса местного автора, на местном материале — это достижение для театра. Вернее, для отчета перед вышестоящими инстанциями, а вы ловко воспользовались создавшейся ситуацией и подсунули театру типичную халтуру. Вы обманули театр и доверчи­вых зрителей, которые заплатили за билеты...

— Почему же вы не ушли? — наконец обрел дар речи автор. Маленькие ручки его теребили пухлый бумажник.

— Мой лучший друг сегодня занят, — доверчиво ска­зал Сергей. — Вы не представляете себе, как тяжело видеть хорошего, умного артиста, который несет со сце­ны глупый, пошлый текст... Вы знаете, о чем я подумал? Не написать ли мне рецензию о вашей пьесе в газету?

— Султанов уже написал... — промямлил автор.

— Я могу в «Советскую культуру».

— Сергей... извините, забыл ваше отчество (как будто он его когда-то помнил!), — сказал автор. — При­ходите на банкет... Я вас приглашаю!

— Для меня это был бы не банкет, а поминки, — улыбнулся Сергей, повернулся к нему спиной и подошел к буфетной стойке. Он слышал, как жена автора спро­сила:

— Что-нибудь случилось?

— Знакомого встретил, — негромко ответил он и увел свое семейство в ложу.

Выйдя из театра, Сергей уселся на скамейку перед фонтаном. Ночь была лунная, далекие звезды искрились над головой. Мимо, направляясь к автобусной остановке, проходили люди. В театре погас свет в фойе, потом в ве­стибюле. В последний раз хлопнула высокая дверь, и стало тихо. Лунный свет мягко высеребрил черные ство­лы тополей и лип, облил нежным голубоватым светом крыши домов, сиял в проводах. Иногда на луну набега­ли небольшие просвечивающие облака, и тогда лунный свет немного мерк, а кругом начинали шевелиться, то вытягиваясь, то укорачиваясь, легкие призрачные тени.

Где-то в цементной утробе выключенного фонтана глухо урчала водопроводная труба. На тропинку выка­тился пушистый коричневый комок и, сверкнув огненны­ми глазами, остановился напротив Сергея. Когда Сергей заговорил, дворняжка присела на задние лапы, будто приготовившись его слушать. Длинные вялые уши нето­ропливо передвигались на гладкой голове. Пес действительно слушал.

— Что, бродяга, — заговорил с собакой Сергей,— ночевать негде? Прогнали из дому? Или сам удрал?

Пес что-то глухо проворчал в ответ. Сергей протянул руку и погладил его.

— Мне тоже, брат, домой идти не хочется, — продол­жал Сергей. — Может, переночуем в этом фонтане?

Пес поглядел на фонтан и встал. В фонтане ему но­чевать не хотелось. Помахав Сергею на прощанье пуши­стым хвостом, дворняжка, опустив нос к земле, потру­сила дальше, а Сергей остался один. Он вспомнил о Дружке и вздохнул. Дружок больше не жил с ними. Как только переехали в новый дом, Лиля предъявила ульти­матум: или она, или собака. Пришлось Дружку снова переселиться к матери. Вообще-то, там ему было лучше. Здесь приходилось весь день, пока они на работе, сидеть взаперти в четырех стенах, а там он гулял на свободе. Мать привыкла к нему и полюбила, а уж про братьев и говорить нечего. Дружок иногда сам приходил к Сергею в гости. Сергей опасался за пса и просил мать не выпу­скать его за калитку — как бы под машину не угодил!

Впрочем, Дружок знал все ходы и выходы со двора, а .улицу переходил, когда не видно было транспорта. А как он радовался, когда Сергей брал его с собой в машину! Прыгал, стараясь лизнуть в лицо, потом усаживался на переднее сиденье и с достоинством смотрел в окно...

Неудержимо захотелось пойти к Лене. Сергей взгля­нул на часы: скоро полночь. Конечно, она обрадуется, если он придет, но... за эту радость потом придется же­стоко расплачиваться. Как бы им ни было вдвоем хоро­шо, все равно между ними стоят жена, сын. Лена нико­гда не говорит об этом, но Сергей-то чувствует, что по­рой и ей от этого украденного счастья тошно... Пора все рассказать жене. Сергей знал, что этот удар она перене­сет легко. Он прекрасно запомнил ее разговор с отцом там, в Андижане. Холодом и расчетливостью повеяло тогда на него. Он понял, что, если Лиле захочется уйти, она уйдет, не дрогнув, не посчитавшись с ним.