– В нашем общежитии, которое мы сами зовем "бурса", по вече­рам ставят пластинку именно с финалом 5-й симфонии и с богатыр­ской силушкой сражаются подушками.

Я рассказывал Валере о своем житье-бытье и чувствовал, что с нею мне почему-то легко говорить, что все мое в ней отражается или откликается, что события и реалии моей жизни выявляют свой смысл и значимость при этом отражении... После концерта мы шли пешком на Кировскую сторону, наперебой рассказывая о себе, хотя со временем знакомства прошло лишь полсуток. Валера рассказала, как студенткой университета осталась в блокадном городе, как с подругами гасила немецкие "зажигалки", падающие на крышу, как торопливо пролисты­вала, коченея от холода, книги прежде чем извлечь крохотное тепло от их истлевающих страниц, как в том полубредовом состоянии казалось, что сгорает не бумага, а мысли и образы, и уже никогда не вернуть ни Наташу Ростову, ни Тома Сойера...Валерия Борисовна сказала:

– Наверно, я потому такая моложавая для своих лет, что еще не разучилась сопротивляться смерти, голоду, болезни, как тогда.

Я остановился, взял со своего локтя ее руку, снял с нее тонкую перчатку и поцеловал пальцы, жестоко зябшие когда-то....Утром после короткого и неторопливого завтрака она сказала:

– Такси заказано. Сейчас мы быстро помчимся до самой Москвы. Раздался тройной звонок. Валера вышла, и я услышал ее несколь­ко раздраженный голос:

– Ну что за новости, Ларка! Ты ставишь меня в глупое положе­ние. Ничего я не должна у тебя брать. Я же не репетиторствовала, я только помогла твоему Андрюшке сориентироваться в предмете...

Но в комнату она вернулась с ларцом, расписанным киноварью и золотом.

– Извольте радоваться, шоколадный набор. Мама одного обол­туса вручила. Нам вообще-то запрещено репетиторство, но чего не сделаешь для давней приятельницы. Ладно уж, – сказала, укладывая ларец в дорожную сумку. – Сгодится.

И был потом полет. Для меня – впервые, да еще на ТУ-104! Вале­ра усадила меня к круглому окошку. Волнуясь я ждал взлета, прислу­шивался к звукам. Вот тонко запели турбины. Потом, стоя на тормо­зах, самолет взревел, и возникшая при этом вибрация на живом примере убедила инженера Величко в том, что не напрасно мучаются часами на вибростанциях "Эхо" да "Эллинги". Двинулась, побежала, понеслась под самолетом бетонная полоса, и свершилось чудо отрыва от земли. Самолет все выше забирался в стратосферу, так что и облака, видимые теперь своими снежно белыми вершинами, оказались далека внизу, будто в считанные минуты зима властно захватила землю. И думалось мне почему-то о Пушкине, о том, как ехал он не однажды там внизу из столицы в столицу среди заснеженных заиндевевших ле­сов.Легонько обняв мою руку, Валера прислонилась виском к моему плечу и спросила, не открывая глаз:

– Ваша девушка не станет ревновать?

Так она и дремала весь полет. Я же, не стыдясь и не страшась, по­нимал, что влюблен и некуда мне теперь от этого деваться. Нет ника­кого спасения.Мы обогнали непогоду. Над Москвой еще светило солнце. В так­си Валера прикидывала:

– Так, в "Метрополь" не пустят, в "Москву" я и сама не желаю, -шоферу она сказала: – Поезжайте к гостинице "Центральная".

Я ожидал в вестибюле, рассматривая скульптуру не то богини, не то музы, несущей в поднятой руке светильник. Валера спустилась через полчаса, оживленная и озорная.

– Неужели устроились? – спросил я. – Думал, придется пригла­шать вас в нашу "бурсу".

Кто же устоит перед таким ларцем и его содержимым, Саша! А в "бурсу" вы сейчас поезжайте сами. Я же должна срочно мчаться в издательство, чтобы взять рукопись. Потом в библиотеку – заказать на завтра литературу и архивные материалы. Завтра утром приезжайте сюда. Номер 416-й. У нас есть четыре дня. Успеем!.. Ну, до встречи, мой милый рыцарь?

Каждое утро около восьми я стучал в дверь ее номера. Она встре­чала меня, одетая в халатик, и взгляд был еще не синий, а какой-то рассеянно голубой, туманный и нежный, и прядочки-космочки корот­ких волос на затылке и шее почему-то заставляли сжиматься сердце. Потом я стоял у окна, глядя сверху на улицу Горького, а она переоде­валась за моей спиной. Получив разрешение обернуться, я восхищался переменой в ее облике. Строгое светло-серое платье. Взбодренная при­ческа темно-русых волос. И уже бодрый и такой волнующий взгляд синих глаз...Завтракали внизу в ресторане, и около половины десятого утра уже сидели за своим столом в научном зале Исторической библиотеки перед узким сводчатым окном. Оно, как бойница, прорезано было в невероятно толстой стене старинной кладки и прикрыто было снаружи начинающей уже желтеть кроной клена, что производило впечатление витража. Валера "шла по рукописи", и каждую встречную цитату, имя, дату или ссылку на источник мы тщательно выверяли. Скоро я постиг все премудрости, более того – догадался определенным образом рас­кладывать на столе книги и папки с фотокопиями документов так, что мог, не глядя и не поднимаясь с места, тут же находить необходимое. Когда встречался текст, переведенный с турецкого или шведского, Валера сама брала первоисточник и проверяла точность своего же, много лет назад сделанного перевода... Так мы и трудились до вечера. Редкие касания голов и рук бросали меня в ошеломительный счастливый жар. По снова лихорадочный темп напряженной и неотложной работы за­ставлял забывать про все. Я заметил:

– Ну теперь я любому докажу, что история – наука точная!– Грустно, что это нужно еще кому-то доказывать. По-моему, если не точная, значит, просто это не История.

Перед закрытием библиотеки мы пробегали еще и всю завтраш­нюю долю рукописи и заказывали необходимые источники... В первый же вечер Валера жестко пресекла мои предложения развлечься и сама проводила меня на десятичасовую электричку, чтобы я успел как сле­дует выспаться. У открытой двери вагона я почувствовал неодолимое и хмельное желание обнять и поцеловать свою повелительницу. Была не была! Поступки все же как-то предопределяют события даже и в нашем слабо детерминированном мире!.. Я привлек Валеру и жадно припал к ее губам, и ощутил их решительный ответ. Предупреждающее хлопанье дверей электрички прервало поцелуй... На следующий день я начал свои "поступки" раньше. И снова Валера откровенно и страстно мне отвечала. Затем спросила, лукаво глядя в мои глаза:

– Ну и что же скажет об этих упражнениях твоя девушка?– То же самое, что и твой муж, – засмеялся я. – Была у меня де­вушка, да стала женой другого человека.– Не может быть. Вот глупая, такого парня упустить!

Валера втолкнула меня в вагон, и электричка снова разлучила нас до утра....И все же мы зашивались со сверкой нашего текста. Это стало ясно в конце субботы. Утром еще казалось, что оставшаяся часть ру­кописи меньше нашей обычной нормы, но она-то как раз содержала хронологию, персоналию и перечень географических названий со ссылками на текст. Я полагал, что все эти материи можно выверить быстро по уже пройденному тексту. Но, по мнению Валеры, как раз наоборот – точность сводных указателей должна быть эталонной. По­этому с утра я снова носил и носил книги, тома энциклопедии и папки с фотокопиями. И не напрасно! Удалось выявить дюжину "ляпов", пропущенных нами в уже пройденном тексте... За полчаса до закрытия библиотеки у нас оставалось еще страниц двадцать основного текста, пропущенных ради авральной работы над указателями. К счастью, материалы этого раздела относились к самым последним годам Петра и мрачные козни "зело" им проученных врагов вмещались в двух пап­ках с фотокопиями... Валера отправилась на переговоры. Вернулась торжественно-таинственная и, приложив пальчик к губам, сообщила:

– Договорилась с девочками и вахтершей. Материалы нам оста­вят вон в том шкафу, а работать будем внизу в каморке за раздевал­кой, когда из библиотеки уйдет все начальство.

Сполчаса мы сидели в этой самой раздевалке, выжидая. Потом вахтерша открыла зал, и мы взяли заветные папки. Валера отправила вахтершу за колбасой и прочей снедью к чаю, и штурм высот истори­ческой науки был блистательно продолжен. Вымотанный до предела, я сознался, что и в электронной промышленности не бывает с нами по­добного, даже в самые горячие денечки при "завале" поставок. Валера посмотрела на меня благодарно и сказала: