Теперь их начали петь. Все лавры-то были композитору и исполните­лю – третьекурснику с геофака. Но вспомнили, что и Снежина сегодня в зале, и ей пришлось идти на сцену и читать новые стихи... Дома в тот вечер Женя вдруг тихо расплакалась... Не первый раз я видел ее слезы, но меня опять лихорадило в эту ночь. Снова глотал я полынную го­речь в бессонной медлительной темноте, снова напряженной магией чувства пытался склонить судьбу к благорасположению.

Первый день апреля пришелся на воскресенье. Тополь под нашим окном обкорнали, как рога оленю, и по утрам солнце беспрепятствен­но заглядывало в эркер. В то утро комната-трамвай неслась прямо ксолнцу, а пассажиры на не слишком широкой тахте, только что про­снувшись, близко смотрели друг другу в глаза. Женя робко сказала:

– Санечка, кажется, чудо свершилось. У нас снова завелся ребе­нок, пока еще совсем-совсем крошечный.

– Почему не два, Женечка?– Что за шутки? Сейчас же обижусь!

– А ты сама не шутишь? Сегодня же первое апреля.

– Нет, Сашка, нет! – Женя вскочила, обнаженная, чудесная, осед­лала мой живот и принялась небольно молотить кулаками мою грудь в приливе восторга. – Меня уже третий день мутит. А уж я теперь опыт­ная. Знаю, что все это означает, ур-р-ра!Я осторожно стащил ее с себя и положил рядом. Потом я поднялся на колени и так же бережно поцеловал ее животик, еще хранящий остатки крымского загара. Поцеловал там, где пять месяцев назад держал свою руку в болевой денек, когда выпал первый снег. Тихую, ясную свою радость я адресовал тому, что начинало, пока еще только на биохимическом языке, свой диалог с этим миром, таким обжигающе опасным и беспощадным, но и таким прекрасным, несмотря ни на что. Это было первое движение моего сердца навстречу Маше и Даше, то­гда еще неведомым и неназванным, но уже ехавшим на полных правах в комнате-трамвае навстречу солнцу.

Первый месяц было еще очень страшно обоим... Я просьпался по ночам от невнятной тревоги, вспоминал, отчего она, и мог успокоиться лишь согревая ладонью Женечкин живот. Весь свет, очарование и смысл происходящих с нею перемен заставляли меня порою недоумевать, как это мы осмеливались раньше называть любовью свои отношения, пока не было с нами этого, ежеминутной тревогой освященно­го? Я снова засыпал, и в предсонье мнилось мне, что это моя нежность и присутствие моей руки хранят от зла и покушения бесценную начавшуюся жизнь.

В мае Женя осмелела и успокоилась. Природа исправно свершала свою работу, и уж совсем некстати было досаждать ей своими тревогами. Женя начинала день посильной, но довольно смелой гимнастикой. Потом ехала в свою редакцию, а вечерами хвалилась мне, какую радость бытия испытывает она от осознания свой женской полноцен­ности. Говорила она это все же шепотом, будто страшилась спугнуть счастье неосторожным словом, но как же светилось ее лицо! В июне ей полагался отпуск, и у нее вдруг возникла идея:

– Давай махнем с тобой в Благовещенку! Ты ведь три года бабку Марию свою не видел. Стыдно. С моими родственниками ты уже хо­рошо знаком, пора и мне познакомиться с твоей родиной.

...Сошли с поезда на станции Велико-Анадоль, с которой десять лет назад я отправился в большую жизнь. К Благовещенке двинулись напрямик по полевой дороге. С одной стороны ослепительно цвел под­солнечник, заполненный пчелиным гулом, с другой – буйствовала ку­куруза. Политый ночным дождем и уже высохший чернозем хранил на себе хрусткую корочку. Повязанная от жаркого солнца платочком, кареглазая Женька с ее взглядом черкешенки, казалось мне, всегда принадлежала этим святым для меня местам... За бугром возникли верхушки терриконов, и полевая дорога привела нас прямо к Котовой балке, где по-прежнему жила своей праведной жизнью криничка, питая моих односельчан чистой прозрачной водой. Мы с Женей напились и дальше пошли по тропке через выгон, где Сашко когда-то носил на коромысле воду и мечтал о Будущем. И вот мы вошли во двор, и ба­бушка Мария, оторвавшись от кормления кур и щурясь, чтобы одо­леть незрячесть, сказала:

– Господи так то же Сашко с жинкою! Красулечка же какая! Здравствуй, моя голубонько! И ты, сокол, здравствуй!

...В этот месяц, случайно купив у леваков шиферу и выписав че­рез сельсовет материал для стропил, я заново перекрыл хату, радуясь добротной прочности ее стен, сложенных еще моим прадедом из пор-фиритового бута. И радостно наблюдал я дивное единение душ старой украинской крестьянки и молодой москвички – моих самых главных женщин на свете. Тайные страхи, что Женечке тяжко будет выносить жизнь в старой хате с земляными полами, оказались пустыми. Единст­венно только – в первый же день, как в Коктебеле год назад, мне при­шлось мешками носить с выгона голубую полынь. С доброго согласия бабушки Женя заменила ею старые домотканые половики. И сами эти половики, не знавшие стирки уже добрый десяток лет, мы с Женей сти­рали в озере, которое раньше носило название Третий доломитовый карьер. И вспоминалась нам другая стирка – в солнечный денек запо­лярного лета у водопада на Каре.Хоть и не те уже были силы у бабушки Марии, но по-прежнему буйствовала вокруг хаты разнообразная огородная зелень, а. в подза­пущенном саду наливались вишни и сливы, даже была и грядка ново­селки этих мест – клубники. А в кустах сильно разросшейся сирени еще стоял мой топчан, посеревший от осенних дождей. В ясную погоду мы с Женей спали на нем, ложась и поднимаясь вместе с солнышком. Ко­лесо звездного неба неспешно крутилось над нами вокруг Полярной звезды, и Женины познания в астрономии прирастали, приближаясь по насыщенности к моим собственным... Нам везло – снова с лицами, обращенными к звездам, принимали мы новую волнующую полосу своей любви и супружества...Женин день почти полностью уходил на помощь бабушке по хо­зяйству и на долгие душевные разговоры со старушкой в прохладной тени под стеной хаты. Как напрасны были мои опасения, что бабушка не найдет общего языка с городской невесткой!.. Еше в первые дни ба­бушка сказала мне:

– Коханочка твоя дочку тебе родит. Красивая в беременности – первый признак.– Двоих сразу, бабусенька! – весело отозвался я и от избытка чувств одним ударом вогнал гвоздь в балку стропил. Я так прочно втянулся в заданную Женей год назад игру, что другого исхода и не мыслил.

Я оставил Женю с бабушкой в Благовещенке до осени.В августе, без Жени комната-трамвай вдруг понесла меня по не­ожиданному маршруту... Вышел институтский сборник с моей статьей. Я с удовольствием перечитал ее, удивляясь тому, как это все явилось мне год назад, потребовав для своего рождения почти трагического напряжения души... И вдруг ощутил неодолимое желание снова пере­жить наполненность задачей. Носить ее в себе, подспудно зреющую, терпеливо выращивать все более углубленное понимание физики явле­ний, радоваться нежданным дарам интуиции... Наверно, так и жаждет новой беременности женщина, глядя на свое, по садовой дорожке за­топавшее дитя и вспоминая как радостны были для нее его толчки со­всем недавно под сердцем. Сравнение с беременной заставило меня сперва застыдиться и даже, кажется, покраснеть. Потом я рассмеялся -после тревог минувшей зимы возникновение такого сравнения в моей голове так естественно! Да и что же в нем стыдного?Теперь в конце рабочего дня я с нетерпением ждал возвращения к оставленным на столешнице секретера листкам, на которых у меня творилось уже нечто, съедая все вечера и выходные дни и доводя до сладостного утомления и душу и тело, чего никогда не давала цеховая работа, выматывавшая прежде всего нервы и требующая больше ног, чем головы... В конце августа я нашел Пересветова, вернувшегося из лодочного похода по Нижней Тунгуске. Алешка просмотрел мои вы­кладки – приложение теории схлопывания плазмы к конкретному слу­чаю, а именно, к импульсному разряду в течение ста тысячных долей секунды в замагниченной гелиевой плазме при токах в сотни килоампер.

– Во! – сказал Пересветов и поднял большой палец. – Всспоминал я тебя в походе, Сашка, и думал о чем-то подобном. Только не был уверен без расчетов, что в лабораторных условиях можно будет это реализовать. Теперь ясно: надо строить экспериментальную установку и все это проверять. Если это не бред, ты гений! А у меня есть один со­вершенно фантастический кадр, бывший фронтовой авиамеханик Вла­димир Петрович Рябинкин, нынче первоклассный вакуумщик и вооб­ще золотые руки и кристальная душа. За месяц-другой он тебе такую установку сварганит – в Штатах такой не найдешь! Вот только магнит потребуется "агромадный", судя по твоим прикидкам. И кажется мне, что ты мог бы работать у меня в лаборатории на правах "приходящего" исследователя. А что? Это мысль, Сашка!