— Я подожду.

— Не надо. Это надолго.

Олесь повернул к нему голову и увидел Гошины губы, очень близко.

— Доберусь, — хорошо, что взял собой кошелек.

Еще и сигареты закончилсь, как назло.

— Какое здесь метро рядом?

— Метро? — слово Гоша произнес так, будто Олесь упомянул НЛО. — Не знаю. Давай я тебе такси вызову.

— Нет, спасибо, — он махнул рукой и ушел, даже не попрощавшись с Митей.

В этот момент было плевать и на Митю, и на работу.

***

Через пару дней на работе появился Ростик. Олеся он словно не замечал: трудился на благо собственного отца, с кем-то общался, уходил за пять минут до конца рабочего дня. При таком раскладе обстановка в офисе складывалась более чем приятная, но при взгляде на Ростислава в Олесе неконтролируемо поднималось чувство вины. Слабенькое такое, но все-таки. Пацан не выглядел особенно притихшим, но одно то, что с виду словно повзрослел — перестал жеманничать и кокетливо улыбаться… Олесь даже не пытался с ним поговорить. Воспитывать чужого сына как-то не хотелось, тут бы с собой разобраться.

А с собой сложно оказалось. С одной стороны он должен был благодарить Гошу за возможность подработать. Но с другой — вспоминалось, как Гоша болтал с тем мальчишкой. Не стоило съезжать: и дебилу было бы понятно, какие неожиданные дела нашлись у Гордеева в тот вечер.

Олесь еще два дня назад понял, как называется это чувство, но озвучивать даже самому себе не хотел. Это означало бы полную и окончательную капитуляцию, а в нем еще оставались остатки гордости.

На пару секунд удалось задуматься о смерти, но сильно рефлексировать не позволили работа, Катерина, Пашка (добрый гений). И Михалыч.

Да, Михалыч пробудил в Олесе редко используемую и почти забытую склонность защищать интеллигентов.

В один из вечеров, когда Олесь зашел в подъезд, возвращаясь из магазина, он обнаружил Михалыча и Гошу, беседующими о том, кто и куда должен пойти. Михалыч брызгал слюной, а Гоша, прислонившись к дверному косяку, терпеливо объяснял, что используемые фразеологизмы с точки зрения русского языка невозможны.

— Привет, — Олесь остановился и перевел взгляд с одного на второго.

Михалыч выглядел так, будто готов начать драку: кулаки сжаты, и без того маленькие глаза сузились в щелочки, из-под век полыхает гневный огонь.

Олесь решил, что будет на Гошиной стороне, хоть тот и мудак.

— Привет, — сказал Гордеев. — Твой друг решил, что мне нужно срочно найти другую студию, ибо ему мешают пидорасы по соседству.

— Да, блять! Нехуй тут притон устраивать, у нас приличный дом!

Рядом с замызганным Михалычем, заросшим щетиной и с немытой головой, Гоша выглядел просто идеально.

— Прекращайте, — сказал Олесь, — нашли повод.

— А хули он сюда своих пидовок водит?! — взвыл Михалыч. — Мне, может, противно видеть этих вафлистов у дверей своего подъезда!

— А мне противно видеть маргиналов, но я же не возмущаюсь, — сказал Гоша и ухмыльнулся.

— Михалыч, хорош, — сделал последнюю попытку Олесь. — В студии не притон, а тебе пора завязывать с пивом.

— А ты мне чо? — прищурился сосед. — Указывать будешь, пацан?

— Надо мне больно. Ты чего на человека наехал?

— Олесь, спасибо, — подал голос Гоша, — но я с твоим приятелем сам разберусь.

— А он мне не приятель, — сказал, брезгливо усмехнувшись. — Полупьяная скотина мало кому может быть приятелем. Жалко, что я раньше этого не понимал.

— Ты чо, блять, охуел? — удивился Михалыч. — Ты кого сейчас скотиной назвал?

— А как тебя еще назвать? — удивился в ответ Олесь. — Время восемь вечера, ты уже бухой в хлам, пристаешь к людям, слова нехорошие говоришь. У тебя проблемы, Михалыч? Недостаток общения?

— У меня проблем нет, — ответил тот. — А вот у тебя начались, энтегехент херов.

И двинул ему в лицо.

Олесь охренел поначалу: он-то думал, что придется растаскивать Михалыча и Гошу, а в итоге пострадал первым. Вдохнув побольше воздуха, замахнулся и ударил в ответ, отметив, что пузо у соседа рыхлое. От удара кулак даже не заболел.

— Эй! — Гоша попытался схватить его за руку, оттащить, тут же схлопотал по скуле от Михалыча, размахнулся, зарядил ему в челюсть, и завязалась нехилая такая потасовка.

Олесь метелил все, что под руку попадалось. Наверняка пару раз засандалил и Гоше тоже, но азарт подстегивал, в крови бурлил адреналин, и останавливаться не было никакого желания, несмотря на боль и заливающую губы кровь — старый друг умудрился всё-таки расквасить ему нос.

Болела спина, болел нос, ныла рука, но Олесю было хо-ро-шо!

Он впервые за долгое время чувствовал себя живым. Ощущение того, что вся жизнь впереди, как в школьные времена, воодушевляло и толкало вперед. За гаражами, где дрались пацаны из его параллели, не существовало никаких правил, кроме «не бей лежачего», Олесь вспоминал те подзабытые ощущения и бил. Так же, как в школе: не стараясь сделать больно или непременно победить, а просто выплескивая гнев.

В итоге Михалыч оказался на спине, скулящий и тихо матерящийся о пидорасах, которые избивают честного человека.

Гоша тут же встал на ноги, отряхнулся и поморщился: ему тоже досталось.

— Могу вызвать милицию, не вопрос. Хотите?

Михалыч посмотрел на них и, повернув голову, сплюнул.

Плевок был розовым. Наверное, зуб выбили, подумал Олесь отстраненно.

— Сука, — ответил Михалыч, пытаясь подняться, и тут Гоша снова удивил, предложив ему руку. — Да пошел ты, педрила!

Сосед поднялся сам и поплелся к двери подъезда, на ходу рассказывая, что пидорасов надо убивать, что зараза распространяется. Знал, что никто не побежит и не врежет еще раз, вот и пользовался.

— У тебя вся рубашка в крови, — сообщил Гоша Олесю. — И лицо. Заходи, умоешься.

— Я дойду, — отмахнулся он.

Гоша помолчал.

— Как знаешь. Спасибо.

— Не за что. Ты тоже весь извозился, кулак вон, — у Гоши на костяшках была содрана кожа, и это наверняка стало не единственным последствием драки. — Пойдем ко мне, обработаю.

— Зеленкой помажешь? — улыбнулся он.

— Ага. Или йодом.

Глава 8

Полуголый Гордеев, сидящий на диване рядом, его влажные волосы, кожа с запахом собственного земляничного мыла, его рука в собственной — это было слишком для взбудораженного Олеся.

Он еще раз промокнул ранку ватой, смоченной перекисью, и выпустил Гошину ладонь.

— Все, вроде бы. Что-нибудь болит?

— Спина, — сказал тот и развернулся.

Там чуть ниже лопатки багровел синяк. Олесь осторожно дотронулся до него пальцами, и Гоша прошипел: "С-с-с".

— Тебе к врачу надо, это может быть перелом ребра.

— И что они мне скажут? Гипс же все равно не наложат.

— Ну хотя бы рентген сделаешь.

— Само пройдет, — он повернулся и посмотрел на Олеся вопросительно и немного виновато. — А у тебя нет какой-нибудь мази типа "Спасателя"? Такой, которая синяки заживляет.

— Сейчас посмотрю, Катерина запасливая.

Олесь метнулся в кухню, нашел в аптечке какой-то тюбик и вернулся. От одной мысли, что сейчас он будет втирать это в кожу Георгия, сбивалось дыхание.

Один-один, Гордеев, подумал он, вспомнив, как тот мазал его бронзовым кремом.

— Сейчас спасем известного фотографа. А то поклонники мне не простят.

Гоша хмыкнул.

Олесь выдавил небольшое количество крема на пальцы, потер между указательным и большим, и с трудом перевел дыхание. Возбуждаться от одного вида спины с синяком — это было уже слишком.

— У тебя удар хороший, — довольно сказал Гордеев, не оборачиваясь. — Вмазал мне по плечу, хорошо, что успел уклониться.

— Извини.

— Да ничего… О-ох… — он даже вздрогнул, когда Олесь начал втирать мазь в синяк согласно инструкции.

— Терпите, господин Гордеев. Представьте, что вы в спа-салоне.

Он понятия не имел, что это за салоны, но Катерина восторгалась и мечтала туда попасть хотя бы разок.

— Я бы сейчас от спа не отказался. Полночи разбирал твои фотографии, думал, можно ли что-то использовать, — Гоша повернул голову, и Олесь уставился на его профиль. — У тебя, я надеюсь, синяков по телу нет?