Критику, как известно, лучше воспринимать в глаза. Он толкнул дверь кабинки и вышел, после чего состоялся не лучший в жизни разговор с едкими циничными замечаниями и почти переходом на личности. Коллеги посоветовали ему собирать вещи, потому что Павел Николаевич коммерческих директоров увольняет пару раз в полгода. И если бы не воспоминания о Мите и его манерах, Олесь бы сдулся, конечно. Но он лишь улыбнулся.

Пашка не шутил: он записал Олеся на тренинг и сказал кадровику Василию подать заявку на МВА, строго спрашивал и вообще вел себя как нормальный начальник, а не любовник жены.

Олесь знал, что МВА — это не пять часов в пригородном пансионате, и знание внушало надежду на то, что получится здесь задержаться дольше, чем на три месяца. Пашка бы не вкладывал в него деньги без надежды на то, что Олесь отработает.

Днем снова позвонили насчет студии, Олесь предложил девять вечера, и товарищ согласился.

История повторилась во вторник и в среду, и Олесь уже предвкушал, как обрадуется Гоша пачке баксов. Вообще-то Гордеев должен был вернуться, но почему-то не проявлялся.

Стопка долларов росла, новая работа увлекала. В пятницу Олесь даже выпендрился на совещании, предложив ввести детскую страховку — у конкурентов они были, у Пашки — нет. Выслушал от директора по развитию Владислава гневную тираду о сложностях ведения бизнеса, уже готовился аргументировать, но Пашка мигом их развел, сказав, что новый взгляд на устоявшиеся принципы может быть правильным. Решение о новом пакете приняли почти единогласно, и Олесь даже почувствовал себя немного отмщенным — этот Владислав был одним из тех, кто обсуждал его в туалете.

Вообще Олесь не помнил, когда чувствовал себя настолько хорошо.

Пришлось купить с полученной в последний раз зарплаты пару рубашек и брюки, но он решил списать это на необходимые производственные расходы.

Списывать что-то на производственные расходы оказалось приятно. Вложение денег в рубашки и брюки стало вкладом в собственную уверенность. Дышать стало легче, а стоптанные старые сандалии отправились в мусорный бак.

К концу второй недели Олесь поймал себя на новом чувстве: он скучал по Гоше. Безотносительно его личной жизни — просто хотелось поговорить, похвастаться, что ли, услышать в ответ одобрение или критику, все равно. Олесь сидел в его студии порой заполночь и курил на подоконнике, воображая, как рассказывает Гоше о новой жизни. Ему очень хотелось, чтобы Гоша им гордился.

В четверг вечером на очередной съемке модель задела какую-то лампу.

Большую такую лампу на треноге.

Конструкция качнулась, Олесь рванулся к ней, но поймать не успел: лампа грохнулась на покрытый плиткой пол и разбилась. И ладно бы только сам осветительный элемент: боковушка погнулась, панель с кнопками отлетела в сторону. Было ясно, что починить ее маловероятно.

Олесь понял, что попал: он понятия не имел, сколько лампа стоит, и попросил у фотографа компенсацию.

Тот хмыкнул и напомнил об амортизации. После десятиминутной перепалки Олесь чувствовал себя хуже, чем после похода на рынок: его обматерили, рассказали, какой он лох, что никто ему ничего не должен и еще много всякого приятного.

Это был последний раз, когда он сдал студию — вероятный процент как-то совсем уже не грел.

Он знал, что Гоша не будет кричать или ругаться на манер Михалыча, и вот само осознание этого заставило несколько раз покрыться холодным потом. Разочарование Гоши было бы в сто раз хуже, чем любые крики, вопли или удары в лицо.

Пару дней Олесь ходил как в воду опущенный, но вскоре работа и подготовка к возвращению Катерины домой вытеснили муки совести. Пару раз попытался набрать Гошу, но телефон отвечал противным голосом автоматической тетки или был вовсе выключен, поэтому вскоре Олесь решил: пусть ругается, зато денег заработал. Не отобьет лампу — доплатит. Гоша же сам просил. А раз просил — пусть не жалуется.

Гордеев появился в воскресенье. Просто позвонил в двери, когда Олесь мыл пол к приезду Катерины: договорились, что заберет ее вечером после работы. На такси. Теперь они могли позволить себе такси.

Гоша начал орать с порога. И даже матом, что характерно. Весь лоск моментально слетел, лицо раскраснелось, глаза метали молнии, Олесь даже залюбовался и ненадолго перестал следить за речью Георгия, которая изобиловала сочными эпитетами и малоизвестными оборотами.

Гордеев, кажется, сильно расстроился из-за такого рассеянного внимания, поэтому подкрепил свои слова встряхиванием Олеся за плечи.

— Ты толком скажи, что не так? — возмутился он.

— Нет, я не понимаю, как можно быть таким идиотом! Это же ненарочно, это просто мозги находятся в заднице, тут на природу надо жаловаться! — проорал Гоша.

— Да что случилось?

Гордеев сделал глубокий вздох, перевел взгляд на стену, на потолок, а потом снова на Олеся.

— Первое, — сказал он почти спокойно, — я не просил тебя сдавать студию. Для меня это место — не просто работа, там много личных вещей, и ты прекрасно об этом знал. Ты же не сдаешь в аренду свою зубную щетку? Нет? Так займись. Второе. Эти вандалы расколотили оборудование. Я понимаю, что тебе насрать, ты понятия не имеешь, зачем все эти хрени. Третье. Об этом стало известно в тусовке. И теперь ходят слухи, что у меня проблемы с деньгами, если я вынужден сдавать почасово собственную студию.

— Бля, — Олесь развел руками, — ну извини! Ты сам сказал про сдачу, хули б я этим занимался, — он вытащил из кармана висящей на вешалке ветровки деньги и нахмурился. — А еще раз идиотом меня назовешь — пойдешь нахуй, понял?

— Потому что ты и есть идиот! — Гоша закрыл лицо руками и глубоко вздохнул. — Ужасная неделя. Сначала Дима мозг ложкой выел, всё ему не нравилось. Потом мама начала любимую волынку о внуках, Петя еще мал для отцовства, а мне в самый раз. Не понимает, что я не хочу ни жену, ни детей. А теперь еще и это! — он опустил руки и посмотрел на Олеся грустно. — Напиться не хочешь?

— Нет, у меня Катю выписывают. И мне на работу. Новую. Я пару недель как коммерческий директор одной страховой компании.

— Поздравляю, — сказал Гоша, и было понятно, что ему плевать.

— Спасибо, — в тон ему ответил Олесь.

Ему было обидно, реально обидно. Сукин сын Гордеев еще имел наглость жаловаться, что ему кто-то выел мозг.

— Деньги себе забери, — мрачно зыркнул на него Гоша. — Это ты их заработал.

— Нет.

Гордеев покачал головой и пошел вниз по лестнице.

— Как знаешь, — холодно сказал Олесь в его спину. — Но помни: они лежат у меня, обращайся. И долг я отдам через пару месяцев.

Георгий резко обернулся.

— Ты мне ничего больше не должен.

— Не должен? — уточнил Олесь.

— Нет. Мы же договаривались: ты снимаешься в рекламе, и эта съемка покрывает расходы.

— Да? — Олесь сбежал следом и остановился рядом с ним. — Я тут спрашивал кое-кого... Тех. кто снимал студию, моделей. И получается, что ты мне соврал.

— Не понял?

— За пробную съемку не платят тридцать тысяч. А за съемочный день — семьдесят. Может, объяснишь, с чего такое меценацтво?

Гордеев отвел взгляд.

— Я сам выбираю, сколько платить моделям. Не волнуйся, материально я не пострадал.

— Конечно, ты же ГГ. Тебя так модели зовут, знаешь.

— Знаю. Говеное говно они переводят, — Гоша усмехнулся.

— Выходит, не такое уж говеное, — Олесь ответил на его усмешку, отчаянно пытаясь держать себя в руках. — Если парню, которого даже не выебал, платишь в три раза больше самой высокой ставки.

Гоша за пару шагов преодолел расстояние между ними.

— Я тебе говорил… — он осекся.

— А я тебе сейчас скажу, — ответил Олесь. — Я тебе все верну, все деньги. Мне этих подарков судьбы не надо.

Какое-то время Гоша смотрел на него, а потом резко отступил назад.

— Твою мать! — с чувством бросил он.

— Что? — с вызовом спросил Олесь.

— Ничего. Возвращай, если надо. Пока.

Глава 10

Через пару дней Олесю позвонила очень злая Женя и срывающимся голосом спросила, где Гоша. Он честно ответил, что понятия не имеет, и услышал тираду о срыве съемки, о Гордееве, который на связь не выходит уже три дня и о безответственных фотографах. Олесь мысленно пожелал ему удачи в любви и сексе и вернулся к работе. Через час Женя перезвонила и спросила, может ли он передать Гоше, чтобы тот с ней связался. Олесь ответил, что ничего не может обещать.