Вот что означает вести бой до конца и никогда не сдаваться, даже если нет почти никаких возможностей для сопротивления.

А теперь я хочу рассказать, каков он был в быту - вне "ратных" дел. Хотя, если речь идёт о бультерьере, то надёжно разделить эти два типа поведения почти невозможно: появившись на свет бойцом, бультерьер и в обычном общении время от времени проявляет свою сущность.

У этой породы энергия бьёт через край, особенно в щенячьем возрасте и в молодые годы, и если нет другой возможности, она выплёскивается на... окружающих. Отсюда его бесконечные проделки и выходки; причём объяснить молодому бультерьеру, что вы ему позволяете и что вам нравится, а что - нет, очень непросто и на это уходят многие месяцы.

Оставить одного Чарлика в квартире хотя бы на час без того, чтобы, придя домой, не обнаружить результаты (часто погромные!) его проделок, было долгое время почти невозможно. Особое пристрастие он имел почему-то к "чтению" журналов "Юность", которыми были забиты нижние полки стеллажа, находившегося в прихожей. В конце концов они были так им "зачитаны", что могли сгодиться разве что в качестве макулатуры. "Интеллектуальное развитие" Чарлика на этом не закончилось - он решил продолжить своё образование, "прослушав" пластинки "Пинк Флойд" и "Блэк Сэббэт".

Следующим объектом пристального изучения стало мусорное ведро, стоявшее на кухне. К нашему приходу его содержимое неизменно разбрасывалось по всей кухне и коридору.

Мягкая мебель - предмет особой страсти почти любого бультерьера. Так как кресел у нас не было, внимание Чарлика привлёк сразу диван, стоявший в гостиной, на котором он, кстати, и спал в дневное время (ночью, разумеется, он предпочитал спать в хозяйской кровати!). Сначала он принялся за спинку дивана и за очень короткий срок "доканал" на ней всю обшивку, дойдя, в конце концов, до самой "сути" - поролона и деревянного каркаса, от которых регулярно отгрызались куски всякий раз один больше другого. Вскоре спинку пришлось отсоединить и вовсе убрать. Но... ещё оставался целый диван (!), превратившийся в тахту. Судьба его была предрешена! И однажды, когда в очередной раз мы вернулись откуда-то домой, то увидели поразительную картину: диван стоял не у стены, как обычно, а был "отбуксирован" (за угол!) примерно метра на полтора от стены, почти на самую середину комнаты. Сквозь две обшивки и поролон из него были извлечены столь желанные для молодых зубов деревянные части и Чарлик, утомлённый долгой и "плодотворной" работой, преспокойно отдыхал на этом же самом диване, вернее на том, что от него осталось. Удивительно, но когда взамен этого дивана была куплена новая мягкая мебель, она уже не вызывала в нём никакого "исследовательского" интереса.

Из мебели он попробовал почти всё, что было сделано из дерева (хотя ущерб был здесь не столь значителен), но, опять же удивительно, ни разу не прикоснулся к самому ценному предмету нашей мебели - "стенке", стоявшей там же в гостиной. Может быть, он таким своеобразным способом хотел нам показать, что обладает достаточно изысканным "вкусом" и "тактом", чтобы дать нам понять, что из нашей мебели требовало, по его мнению, замены? Это, конечно, шутка, но другого объяснения у меня нет - "дегустации" действительно подверглись только старые или не слишком изящные предметы мебели.

Мою обувь он, как ни странно, "не ел", но, что касалось обуви жены или сына, то тут "тормоза" были не столь надёжны. Поэтому на всякий случай вся обувь, пока он рос и взрослел, убиралась в укромное место. Может, и в этом вопросе он просто старался "приучить" нас к порядку? Ведь и в самом деле, что хорошего, когда вся обувь постоянно у порога?

Однако обувь посторонних должна была прятаться с ещё большей надёжностью. И однажды, когда пришли очередные гости, я убрал их обувь в туалет, дверь которого открывалась наружу в прихожую. Пока все были заняты гостями в одной из комнат, Чарлик своим пытливым терьеровским носом быстро обнаружил, куда спрятаны туфли "пришельцев". Так как открыть дверь, толкнув её, как обычно, головой, он не мог, то он поступил иначе: просунул лапу под дверь (она это позволяла), зацепил когтями коврик, на котором и стояли "заветные" туфли, потянул на себя и дверь, конечно, открылась сама. Он не был бы "англичанином", если бы принялся за "трапезу" тут же у туалета (его любовь к комфорту проявлялась также и в том, что если обе собаки находились, скажем, на кухне, то Чарлик неизменно использовал в качестве подстилки пушистый Алисин хвост). Он перенёс одну за другой все четыре (вот ведь не поленился же!) туфли в гостиную, разложил их на паласе посреди комнаты и... В общем, когда я зашёл туда попроведовать его, то у одной пары обуви были удалены всего лишь стельки, зато у другой - и каблуки тоже...

Поскольку бультерьер, как правило, не делает в квартире отличия между полом, с одной стороны, и кроватями, диванами и т. п., с другой, то после каждой прогулки Чарлику обязательно мыли ноги. Более несчастного существа, чем Чарлик, отправляющийся в ванную мыть ноги, трудно себе представить. Он молча, но безо всякого удовольствия терпел всю процедуру, но по мере приближения заключительной стадии (вытирания лап) всё больше и больше выражал своё нетерпение. Последнюю лапу я вытирал, когда он был уже почти в полёте. И тут начиналось настоящее представление. Он носился по квартире, почти летал, перепрыгивая через столы, через Алису (которая всегда старалась его "урезонить", для чего, неодобрительно лая, "перехватывала" его почти на лету), открывал своей головой ("чугунком", как мы её называли) все двери, залетал на кровать, прыгал и кружился там, в одно мгновение превращая покрывало в бесформенный комок, оттуда прыгал вниз и летел в другую комнату... И при этом выражал столько восторга, что это не могло не погасить наш гнев. У него была очень обаятельная и выразительная физиономия и особенно мимика, чему способствовали его совсем чёрные края губ и свисающий от удовольствия язык. Он умел и смеяться, и говорить, но, к сожалению, я не смогу это передать на бумаге. Эти гонки могли продолжаться и 5, и 10 минут, независимо от времени суток, а возвращались мы с ним иногда далеко за полночь, и прекратить их можно было только одним способом - загреметь на кухне мисками, что означало, что настало время обедать.

Вообще он был очень жизнерадостный и активный, а никак не угрюмый. Несмотря на свой жёсткий склад характера, он обладал большим чувством юмора и умел выражать свои эмоции и радость, а не только гнев и ярость. Он с восторгом и без всякой устали мог катать по парку круг за кругом санки с ребятнёй. Причём бежал с санками с такой скоростью, что я едва поспевал за ним, опасаясь какой-нибудь неожиданности с его стороны.

Наверно, у каждого буля есть своё хобби. Кто-то играет в футбол, кто-то часами носит на шее автопокрышку, кто-то без устали бегает за бросаемой вновь и вновь палочкой или мячиком. Есть и такие були, хобби которых - круглые сутки "давить" диван или кресло. У Чарлика тоже было своё хобби, но оно было связано опять-таки с его сущностью, а она, как я считаю, заключалась прежде всего в том, что он был в душе настоящим охотником. Он не был злобным (как это можно наблюдать у некоторых овчарок) или непременно агрессивным. Он был охотником и рассматривал всё, что привлекало его внимание, как потенциальную добычу: всё равно, были ли это собака, кошка, лошадь, корова, голубь, воробей, непозволительно ведущий себя человек или... собственный хвост. В этом смысле он был очень хитрый (никогда не выдавал себя преждевременно ни голосом, ни лишним движением) и искусный (если он считал, что добыча уже находится в пределах его досягаемости, то только тогда он делал стремительный бросок и...). Охотнику, кроме всего прочего, необходимы отменная реакция, быстрота, ловкость и выносливость. Именно эти качества он до такой степени развил в себе (причём без всякой нашей помощи), что выделялся этим не только среди прочих собак, но и среди большинства бультерьеров, которых мне довелось знать.