Кнеппель имел и еще одно задание: лично выехать в Угодский Завод и проверить формирование подкреплений, столь нужных сейчас, именно сейчас.

Высокий светловолосый полковник Кнеппель с двумя черными крестами на безукоризненно отглаженном мундире приложил руку к фуражке с высокой тульей и отправился выполнять приказание командующего.

В четыре часа утра 24 ноября дежурный адъютант осторожно притронулся к плечу командующего, спавшего в отдельной комнате штаба на собственной, специально оборудованной походной койке. Лицо адъютанта было бледным, почти белым, губы его дрожали, голос звучал так, будто ему не хватало воздуха или его разрывала икота.

— Господин командующий… Разрешите доложить…

Клюге, еще не проснувшись окончательно, повернул голову и, не замечая испуганного вида адъютанта, недовольно проворчал:

— Не мешайте мне спать.

— Но, господин командующий… Вы ведь сами приказали.

— Что я приказал? — все еще сонным голосом спросил Клюге. — Что я приказал? Будить меня?

— Так точно… Насчет полковника Кнеппеля.

— А… Полковник Кнеппель вернулся?

— Нет, господин генерал-фельдмаршал… Но…

— Так какого дьявола вы меня разбудили?

— Дело в том… Случилось ужасное…

— Что?! — не то закричал, не то заревел Клюге и, как подброшенный, соскочил с кровати. — Что случилось? Да говорите же, черт вас побери! Что случилось?

Дрожащими руками, не попадая в рукава, он стал поспешно натягивать на себя мундир, отталкивая пытавшегося ему помочь адъютанта. Командующий даже не заметил, что на пороге стоит начальник штаба, генерал Блюментрит и лицо его, всегда спокойное, самоуверенное, выглядит сейчас растерянным.

— Так что же все-таки случилось?

А случилось то, что полковник Кнеппель выполнил только первую часть поручения господина командующего. Точнее: он добросовестно передал генералу Шротту все указания генерал-фельдмаршала, получил от от Шротта новый и вполне реальный план дальнейшего движения корпуса (номера дивизий, средства усиления, маршрут, сроки…), а затем уехал в Угодский Завод, надеясь ускорить формирование пополнений. Но вернуться в штаб армии для личного доклада полковник Кнеппель не смог. Помешали неожиданные, непредвиденные и не зависящие ни от Шротта, ни от Кнеппеля обстоятельства.

Обстоятельства сложились так, что Кнеппель остался в Угодском Заводе. Не задержался, а остался. Навсегда — вместе со многими другими солдатами и офицерами германского вермахта.

Виною этому были партизаны, которые меньше всего заботились о четкости и логичности планов генерал-фельдмаршала фон Клюге и совсем не интересовались его личными честолюбивыми замыслами.

Да, виною всему оказались партизаны Угодско-Заводского района и их боевые друзья — московские чекисты и бойцы Красной Армии из сводного отряда под командованием капитана Жабо.

Когда Маруся Конькова вторично вернулась в лесной лагерь, Бабакин и Жабо не удержались и на радостях расцеловали девушку. Принесенные ею сведения — настоящий клад. Они уточнили и расширили данные, полученные от подпольщиков, «маяков» и других партизанских и войсковых разведчиков, в разное время добиравшихся до окраин Угодского Завода. Теперь можно было представить себе расположение немецких штабных точек и пути подхода к ним.

И вот уже принято решение: сегодня вечером, не теряя времени, всем отрядом двигаться к Угодскому Заводу, чтобы этой же ночью осуществить задуманный и разработанный план разгрома вражеского гарнизона. Силы, конечно, несравнимы. Партизан, московских чекистов, «истребителей» и бойцов из отряда особого назначения штаба Западного фронта — всего 302 человека. А немецкий гарнизон в Угодском Заводе, включая штабных офицеров и маршевые пополнения, насчитывал примерно до 4 тысяч человек и располагал, кроме обычного стрелкового вооружения, танками, броневиками и минометами. Эти сведения Карасеву и Жабо подтвердил через капитана Накоидзе штаб 17-й стрелковой дивизии, собиравший разведданные о вражеских силах, действовавших на участках дивизии.

Но ждать — значит терять самое дорогое — время. Действовать, нападать — значит добиваться успеха. Темная ночь, внезапность нападения, боевой порыв и ненависть, утраивавшая, удесятерявшая сила каждого партизана и бойца, — вот на что рассчитывали Жабо и Карасев, отдавая приказание выступать немедленно.

А незадолго до этого приказа Михаил Гурьянов уже успел поговорить с бойцами, поддержать некоторых дружеским, теплым словом, вызвать смех веселой шуткой. Гурьянов ни на минуту не забывал о своих обязанностях партизанского комиссара.

Еще будучи председателем райисполкома, много читая, главным образом по ночам, Михаил Алексеевич познакомился с боевой историей первых красных полков и армий. Особенно привлек его внимание изумительный героизм бойцов первого Крестьянского коммунистического полка 3-й армии. Недаром этот полк в незабываемые годы гражданской войны и иностранной интервенции называли полком Красных Орлов. Стремительно бросались орлы на врага и, соединяя разумное командование с величайшей революционной храбростью, разбивали противника наголову.

Неужели же сыны и внуки, наследники славы тех давнишних орлов-героев, не сумеют выполнить то, что со стороны кажется невыполнимым? Четкий план, разумное командование, безграничная храбрость, помноженные на любовь к Родине!.. «Мы сумеем!.. Мы сможем!» — говорил Гурьянов солдатам и партизанам, рассказывая об эпизодах гражданской войны, и каждый прислушивался к его словам, как к боевому сигналу.

Пора было собираться.

— А ты оставайся и спи, — предложил Жабо Коньковой, которая буквально шаталась от усталости.

— Нет, — твердо ответила Конькова. — Я пойду со всеми. Разве в бою не нужна медсестра?

— Нужна. Но хватит ли у тебя сил?

— Хватит!

— Дойдешь?

— Дойду!

— Хорошо, — согласился Жабо, испытывая чувство благодарности и уважения к этой девушке. — Пойдешь с нами.

Перед походом большую заботу о своих товарищах проявили девушки Галина Ризо, Маруся Конькова, Зинаида Ерохина и Александра Максимцева. Они переходили от бойца к бойцу, справлялись, нет ли у кого потертостей ног, оказывали больным необходимую медицинскую помощь, советовали высушить портянки на груди, под ватниками или полушубками, переворачивали отдыхающих на земле, чтобы не застыли, не замерзли.

— Золотые девчата! — с чуть приметной грустью сказал Гурьянов, наблюдавший за девушками. — Как стараются.

— И санитарки, и медсестры, и бойцы, — поддержал Жабо.

Стоявший рядом Каверзнев задумчиво проговорил:

— Моя Зина — маленькая, совсем девочка, а винтовку носит, как заправский солдат.

— Значит, мал золотник, да дорог, — шутливо воскликнул Карасев и пошел разыскивать Лебедева: надо было окончательно уточнить маршрут.

Вечером отряд двинулся в путь. Шли налегке. Тулупы, тяжелые полушубки и лишнее снаряжение — все было оставлено на месте стоянки. Зато все бойцы стремились получше вооружиться и набрать побольше патронов. Кроме винтовок, автоматов (они еще были в новинку), гранат и ручных пулеметов, многие получили бутылки с горючей смесью, термитные шарики и толовые шашки.

Бойцы шли осторожно, медленно, прислушиваясь к каждому звуку, каждому шороху. Их вели знающие местность проводники. На флангах, в некотором отдалении от отряда, бесшумно скользили дозорные. Если проводники и впереди идущие останавливались или неожиданно ложились на снег, все повторяли их движения, выполняя категорический приказ командира — ничем не обнаруживать себя, в бой не ввязываться, на выстрелы не отвечать. Главная цель — Угодский Завод.

В лесу было так темно, что ни дороги, ни деревьев, ни даже рядом идущего человека не было видно. Только с трудом различались марлевые повязки на рукавах и шапках бойцов. Сейчас эти светлые повязки помогали не растерять друг друга в темноте, а в ночном бою они должны были помочь отличать своих от гитлеровцев.