— Ни в коем случае. Мистер Чапин сам может привести нас к своей машинке или же к останкам Хиббарда.

— Тогда зачем мне было разъезжать по всему городу на машине? У меня такое чувство, что я у вас вроде стильной мебели или комнатной собачки. Я понял, что по делу Дрейера вы меня решили не загружать? Хорошо, что же я должен делать дальше?

— Я был бы в восторге, если бы вы сумели отыскать Хиббарда.

— Тысяча частных детективов и пятнадцать тысяч полицейских безрезультатно ищут Хиббарда вот уже восемь дней... Куда мне его девать, если я его разыщу?

— Если он жив, то сюда, если он умер, то к племяннице.

— Вы мне скажете, где его искать?

— На нашей небольшой планете.

— О’кей.

Я поднялся наверх в страшном раздражении. У нас еще не было ни одного дела, чтобы раньше или позже Вульф не начал напускать на себя таинственность. Я к этому привык, я даже ждал этого момента, но каждый раз начинал злиться.

Вечером той среды я чуть было не содрал эмаль с собственных зубов, воображая, что с помощью зубной щетки расправляюсь с чванством Вульфа.

Утро следующего дня, четверга, началось с того, что после завтрака я был в конторе и внимательно рассматривал фотографию Хиббарда, которую мне дала его племянница. Позвонил Саул Пензер, мы с ним договорились встретиться в половине девятого в вестибюле Мак-Элпина.

После того как я вытянул из фотографии все, что она могла мне дать, я позвонил Эвелин Хиббард и инспектору Кремеру.

Кремер был по-дружески приветлив. Он сказал, что раскинул свою сеть по розыску Хиббарда весьма далеко. Даже если труп выбросит на песок мыса Монток, или он будет обнаружен в угольной шахте Скрентона, или его почуют по зловонию в чемодане камеры хранения где-то на небольшой станции, или выудят из силосной башни на юге Джесси,— он будет знать об этом через десять минут и сразу же затребует уточнения. После такого ответа я убедился, что мне не стоит тратить время и пронашивать подошвы ботинок в поисках мертвого Хиббарда. Мне гораздо выгоднее сосредоточить все внимание на версии, что он жив.

Я отправился к Мак-Элпину и все это обговорил с Саулом Пензером. Саул сидел на кончике стула, время от времени затягиваясь большой темно-коричневой сигарой, которая, как мне казалось, если и не пахла навозом, то уж компостом-то наверняка, и отчитывался обо всем, что ему было известно. На основании его рассказа можно было сделать вывод, что Вульф пришел к такому же заключению, что и я, а именно, что если Хиббарда кокнули, то полиция лучше всех сумеет разыскать его труп. Саулу было поручено проверить все связи Хиббарда в городе и вблизи него за последние пять лет. Я решил, что Вульф допускает, что Хиббард был настолько напуган, что нервы у него не выдержали и он где-то скрывается. Ну, а в этом случае он, разумеется, должен был связаться с каким-то человеком, на которого он мог положиться.

Но хотя я смирялся с мыслью о том, что Хиббард перестал дышать по милости калеки, я не видел иной возможности выполнить поручение Вульфа, как поразнюхать во всех тех местах, где он когда-то появлялся. Я оставил общий список для Саула (соседи, друзья, ученики и прочие знакомые), сам же избрал, членов «Лиги Поджатого Хвоста».

Я заглянул в контору «Трибюн», но Майкла Эйерса не было на месте. После этого я поехал в цветочный магазин Драммонда. Толстенький тенор был в восторге. Он хотел о многом узнать, и я надеялся, что он поверит тому, что я ему говорил. Но в обмен он не смог предложить мне ничего полезного.

Оттуда я выехал повидаться с Э. Р. Байроном, издателем журнала, и там снова вытащил пустышку. Потому что за те полчаса, что я там провел, он сумел выкроить время лишь на то, чтобы просить у меня извинения между очередными телефонными разговорами. Я даже подумал, что если его когда-нибудь прогонят с издательского поста, то он спокойно может устраиваться телефонисткой.

Выйдя из конторы Байрона без нескольких минут одиннадцать, я поехал домой.

Вульф еще не спустился из оранжереи. Я пришел на кухню и спросил у Фрица, не оставил ли кто-нибудь для нас трупа на крыльце. Он ответил, что не думает. Но тут я услышал шум подъемника и пошел в кабинет.

У Вульфа было тоскливое настроение, он поминутно вздыхал. Вздохнул, пожелав мне доброго утра, и вздохнул, втискиваясь в кресло. Причиной могло быть что угодно, от появления тли на бутоне какой-нибудь одной жалкой орхидеи до чего-то действительно серьезного. Я подождал, пока не закончится вся процедура утреннего начала дня.

Из одного конверта, пришедшего с утренней почтой, Вульф вынул какие-то листочки, которые показались мне знакомыми с того места, где я стоял. Я приблизился. Вульф поднял на меня глаза, потом снова устремил их на бумагу.

Я спросил:

— Что это, второе издание Фаррела?

Он протянул мне листочек, и я прочитал:

Вульф уже достал свою лупу и изучал один из образчиков шрифта. Кровь бросилась мне в голову: так всегда случалось, когда у меня было хорошее предчувствие. Я мысленно одернул себя, сказав, что глупо ожидать от этих двух листков больше того, что дали первые. Поборов соблазн схватить также и свое увеличительное стекло, я стоял и наблюдал за действиями Вульфа. Очень скоро он отодвинул листок в сторону и покачал головой, одновременно потянувшись за вторым.

Еще один, подумал я. Если это то, что он ищет, тогда один из двух фактов будет у него в руках. Я присматривался к выражению лица Вульфа, когда он разглядывал буквы, но с таким же успехом мог бы смотреть в сторону. Лупа передвигалась планомерно, но чуточку слишком быстро, чтобы я не заподозрил, что у Вульфа тоже появилось предчувствие.

Наконец он посмотрел на меня и вздохнул:

— Нет.

Я уточнил:

— Вы хотите сказать, что это не то?

— Да, мне думается, что шрифт не совпадает.

— Дайте-ка мне взглянуть.

Он подтолкнул ко мне листочки, я тоже вооружился лупой и принялся изучать значки. Поскольку у меня уже была практика в данном деле, мне не надо было быть уж слишком придирчивым, как накануне. Умом я верил заключению Вульфа, но сердцем — нет. Мне казалось невероятным, чтобы меня обмануло мое предчувствие. Только те люди, которые занимаются детективной практикой, понимают, какое большое значение имеет подобная интуиция. Если подобное предчувствие не оправдается, тогда вы можете ставить крест на своей карьере и идти работать в отдел уголовных расследований. Не говоря уже о том, что Вульф с самого начала сказал, что пишущая машинка является одной из тех двух вещей, которые ему совершенно необходимы.

Еще раз вздохнув, Вульф добавил:

— Ужасно жалко, что мистер Фаррел нас оставил. Я не уверен, что мое новое предложение может дождаться его возвращения... а он, кстати сказать, ничего не говорил о своем возвращении...

Он снова взял в руки записку Фаррела, чтобы ее перечитать.

— Мне думается, Арчи, что вам лучше будет временно прекратить заниматься розысками...

Он запнулся и произнес каким-то придушенным голосом:

— Мистер Гудвин, подайте мне лупу!

Я дал ему. Он обратился ко мне так формально, когда мы с ним были одни, и это показывало, что он был слишком возбужден и практически не владел собой, но я не имел понятия, по какой причине. Тут я увидел, зачем ему понадобилась лупа. Он разглядывал через нее записку от Фаррела. Рассматривал тщательно, придирчиво. Я ничего не стал спрашивать.

А в мыслях у меня промелькнула радостная мысль, что нельзя игнорировать никакие предчувствия!

Наконец я услышал:

— Вот как?

Я протянул руку. Он вложил в нее записку и лупу. Я все увидел сразу же, но продолжал разглядывать слово за словом. Было ужасно приятно видеть, что «а» не попадает в строку, чуть сбито в левую сторону, а «н» перекошено, ну, и все остальные признаки.