Миссис Перес встала, подошла к изголовью кровати и сняла с нее покрывало.

— Видите,— сказала она.— Ничего.

Полутора часами позже я вынужден был допустить, что она права, я сверху донизу опустошил ящики, исследовал матрац, перебрал одно за другим содержимое ящиков, убрал ковер и обследовал каждый дюйм пола, вытащил все из шкафа и осмотрел все его стенки при свете фонаря, вытащил ящики из комода и осмотрел их задние стенки, просмотрел тридцать книг и пачку журналов, изучил тыльные стороны четырех фотографий в рамке — и все зря. Ничего. Я познакомился с Марией гораздо лучше, чем при ее жизни, но не получил ни малейшего намека на то, кто она, что она знала и интересовалась ли Вигером и его гостями.

Переса с нами не было. Он стал мешать, когда я хотел снять ковер, и, поскольку к тому времени ром уже почти сделал свое дело, мы отвели его в соседнюю комнату и уложили на кровать. Кровать Марии снова была в порядке, и на ней сидела ее мать. Я стоял, потирая руки и хмуро озираясь.

— Я говорила вам — ничего,— сказала она.

— Да, я слышал.

Я подошел к комоду и вытащил нижний ящик.

— Все сначала,— сказала она.— Вы — как мой муж. Слишком упрямый.

— Я не был достаточно упрям с этими ящиками.

Я поставил ящик на кровать и начал вынимать из него содержимое.

Я только глянул на дно, нужно перевернуть ящики и попытаться еще раз.

Я поставил пустой ящик на пол днищем вверх, сел на корточки и начал его покачивать туда-сюда, проверяя края дна острием своего ножа. Саул Пезнер нашел однажды целую картину под фальшивым дном, которое было приделано не с внутренней стороны, а с наружной. У этого ящика ничего подобного не было. Когда я снова поставил его на кровать, миссис Перес подошла и начала складывать обратно содержимое, а я занялся следующим ящиком. В нем я нашел тайник, хотя чуть было не пропустил его снова.

Ничего не найдя с наружной стороны дна, я снова поставил ящик на кровать, еще раз заглянул в него, светя фонариком, и увидел крошечную дырочку, всего лишь булавочный укол в углу. Днище ящика было выложено тонким пластиком с рисунком — красные цветы по розовому фону, и дырочка была в одном из цветков. Я взял с подноса булавку, осторожно поместил ее острие в центр дырочки и стал действовать ею, как рычагом. Угол приподнялся, но пластик оказался плотнее, чем полагается быть пластику. Приподняв его достаточно для того, чтобы подсунуть под него палец, я потянул его наверх и добился успеха. Пластик был наклеен на картон, который устилал дно ящика, и под ним лежала коллекция предметов. Предметы были уложены очень аккуратно, чтобы не получалось выпуклостей. Мария была не только умна, у нее были умелые руки.

Миссис Перес у моего локтя сказала что-то по-испански и протянула руку, но я отвел ее.

— Я имею право,— сказала она,— это моя дочь.

— Никто не имеет права,— ответил я.— Она прятала это от вас, не так ли? Только она имела право, а она мертва. Вы можете наблюдать, но не трогать.

Я поставил ящик на стол и сел на стул, который освободил Перес.

Вот список вещей из тайника Марии:

1. Пять выполненных во всю страницу рекламных объявлений «Континенталь Пластик Продукт», вырезанных из журналов.

2. Четыре этикетки с бутылок шампанского «Дон Периньон».

3. Три вырезки из «Таймс» — ведомости фондовой биржи от трех разных чисел с карандашными отметками против цифр «Континенталь Пластик Продукт». Заключительные цены КПП были 66,5, 61,5 и 66,75.

4. Две газетные фотографии Томаса Г. Нигера.

5. Газетная фотография Томаса Г. Вигера-младшего и его невесты в свадебных нарядах.

6. Газетная фотография миссис Томас Г. Вигер с тремя другими женщинами.

7. Занимающая всю страницу журнала фотография банкета «Национальной ассоциации по производству пластиков» в танцевальном зале Чарчхилла, экземпляр которой я видел в понедельник в кабинете Лона Коэна. Надпись внизу сообщала имена, включая и имя одного из наших клиентов, Бенедикта Эйкена.

8. Три фотографии Мег Дункан, две из журнала, одна из газеты.

9. Тридцать один карандашный набросок женских головок, в шляпах и без. Они были сделаны на листах белой бумаги из блокнота размером 5x3. Два таких блокнота лежали на столе Марии, два — в ящике. В левом углу каждого листа стояло число. Я не слишком хорошо разбираюсь в живописи, но выглядели они вполне прилично. С первого же взгляда я понял, что это не было изображением тридцати разных женщина. Некоторые лица встречались по два-три и даже по четыре-пять раз.

Числа включали в себя почти двухлетний промежуток, там было и 8 мая 1960 года. Это было последнее воскресенье. Я внимательно посмотрел на этот рисунок. Я держал в руке изображение возможной кандидатки на скамью подсудимых. Это была не Мег Дункан и не Дина Хау.

Это могла бы быть Джулия Мак-Ги. Предположив это, я окончательно понял, что смотрю на изображение Джулии Мак-Ги. Самая важная работа нашего мозга — это превращение возможного в вероятное, а вероятного в факт.

10. Девять пятидолларовых купюр различной степени старости.

Миссис Перес пододвинула к моему стулу свой и села. Она все видела, но ничего не сказала. Я посмотрел на часы — без двадцати шесть. Я выровнял края вырезок из «Таймс», сложил их вдвое и вложил внутрь основные находки. Вопрос о затруднении работы правосудия путем изымания улик больше не стоял. Мой адвокат мог бы утверждать, что найденное не относится к делу об убийстве Вигера, но если он скажет при этом суду и присяжным, что все это не относится к делу об убийстве Перес Марии, ему придется признать, что я идиот.

Держа улики в руке, я встал.

— Пока это доказывает,— сказал я миссис Перес,— что Мария обладала естественным для умной девушки любопытством и любила рисовать лица. Я возьму все это с собой показать мистеру Вульфу. Деньги я вам верну, надеюсь, скоро. У вас была трудная ночь и впереди у вас тяжелый день... Если у вас есть доллар, достаньте его, пожалуйста, и дайте мне. Вы нанимаете мистера Вульфа и меня расследовать убийство вашей дочери, поэтому вы и позволяете мне забрать эти вещи.

— Вы были правы,— сказала она.

— И все же я еще не заработал медаль. Я попрошу у вас доллар.

— Мы можем заплатить доллар, сто долларов... Это неважно...

— Пока достаточно и одного.

Миссис Перес встала и вышла и вскоре вернулась с долларовой купюрой в руке. Она передала ее мне.

— Мой муж спит,— сказала она.

— Хорошо. Вам бы это тоже не помешало. Днем придет человек и отведет вас в районную прокуратуру. О Вигере они не упомянут, и вы, конечно, тоже. О Марии скажите им правду, то, что вы уже рассказали полицейскому, что она пошла в кино и вы не знаете, кто и почему ее убил. Вы готовили завтрак для того человека наверху?

— Да.

— Сегодня-утром не беспокойтесь. Очень скоро он уйдет и больше не вернется.

Я протянул ей руку, и она пожала ее.

— Скажите вашему мужу, что мы друзья,— сказал я и пошел к лифту.

Оказавшись в прибежище похоти, я включил свет. Мои мысли были настолько заняты, что картинок с таким же успехом могло там не быть вовсе, кроме одной живой картинки — Фред Даркин в кровати площадью семь квадратных футов, с головой на желтой подушке, с натянутой до подбородка желтой простыней. Едва зажегся свет, как он шевельнулся, моргнул, потом сунул руку под подушку и выхватил из-под нее револьвер.

— Вольно,— сказал я.— Я мог бы продырявить тебя раньше, чем ты до него дотронулся. Мы получили все, что было можно. Теперь пора уходить. Особой спешки нет. Будет прекрасно, если ты исчезнешь через полчаса. Не задерживайся внизу, для того чтобы разыскать миссис Перес и поблагодарить ее. У них беда. Прошлым вечером их дочь была убита. Не здесь, не в этом доме. Застрелена.

Он вскочил на ноги.

— Что за чертовщина, Арчи! во что я влип?

— В триста долларов. Советую тебе не задавать мне вопросов, а то вдруг я на них не отвечу. Поезжай домой и скажи жене, что у тебя были два очень трудных дня и ночи и что тебе нужен хороший отдых.