Л ю б а (совершенно растерявшись). Прямо сейчас?

Вдруг изо всех сил стала хлопать Попова куда попало: по плечам, по шее. Он отпустил ее.

П о п о в. Видишь? Потому что это невозможно так — решение принято, будем выполнять.

Л ю б а (пошла по «крокодилу», дошла до конца, соскочила). Лешка. Все будет хорошо. Я точно знаю.

П о п о в. Из каких источников?

Л ю б а. Я задумала: если пройду до конца — все будет хорошо. Вот — прошла.

П о п о в (тоже вскочил на «крокодила», сделал несколько шагов, но не удержал равновесия и спрыгнул). Я тоже задумал. Не будет хорошо. Ничего не будет. (Быстро пошел в дом.)

Л ю б а (догнала, схватила за руку). Дурак ты, Попов! Это же не считается! Считается у того, кто первый задумал! Ну, дурак, дурак!.. (Убежала в дом.)

Комната. З е н к е в и ч  стоит одна с несчастным видом, держа в руках свой кактус, поглаживает пальцем отростки. П о п о в  увидел ее, остановился.

П о п о в. Бедная Зизи, не могу. Стоит одна в обнимку со своим саксаулом. (Подходит к Зенкевич.)

З е н к е в и ч. Даже не скажешь, что у него колючки. Такие мягкие, как волосики. Его бы следовало выделить в особый подвид. Волосистый.

П о п о в. Нинка, пошли с нами. Па-де-труа с саксаулом.

Танцуют втроем. Зизи прижимает к груди свой кактус. Маша сидит, перебирает бусы. К ней подходит Комаров.

К о м а р о в. Перебираешь четки?

М а ш а. Перебираю.

К о м а р о в. Потанцуем на прощание? Ведь мы с тобой ни разу не танцевали. Правда, забавно?

М а ш а. Недаром вы тезки с Кротовым, вы мне что-то на одно лицо. Кстати, напомни мне твой адрес, я тебе перешлю все твои рисунки. Ценной бандеролью.

К о м а р о в. Ты так со мной говоришь, потому что думаешь, что я тебя все равно люблю. Я тебя ненавижу. И твое лицо ненавижу. Которое я рисовал с пятого класса на всех тетрадках. И бусы твои проклятые ненавижу.

Сильно дернул нить, бусинки посыпались на пол. В темноте голоса: «Братцы, что это?», «Метеоритный дождь», «Град из драгоценных камней», «Хватайте, обогащайтесь». Неожиданно зажегся свет.

А н н а  А л е к с а н д р о в н а. Вы уже взрослые люди, я больше не имею формального права делать вам замечания, но это невыносимо пошло и дурной тон — гасить свет во время танцев.

Все шарят по полу, подбирая бусинки, и передают их Маше.

М а ш а. Ну вот, как будто все, спасибо. И я пойду, мне уже пора.

А н н а  А л е к с а н д р о в н а. Погоди еще, детское время.

М а ш а. Мне завтра рано вставать, надо ехать встречать французскую молодежную делегацию.

И р м а (обернулась). Разве тебя выделили?

М а ш а. Выделили.

И р м а. За какие, интересно, заслуги?

М а ш а. Наверное, за то, что я неплохо знаю язык.

И р м а. Тебя вообще нельзя допускать к работе с иностранцами. Просто я молчу, потому что мне противно, а если бы я рассказала…

А н н а  А л е к с а н д р о в н а. Ирма!..

П о п о в. О чем, Гусь? О чем бы ты рассказала? Послушайте, десятый «А», что у вас за тайны мадридского двора? Посвятите.

А н н а  А л е к с а н д р о в н а. Леша, об этом не стоит. Дело старое, сдано в архив и забыто.

М а ш а. Нет, я ничего не забыла, и надеюсь, что не забуду.

З е н к е в и ч (выползла из-под стола с бусинкой в руке). Вот еще бусинка. (Отдала Маше.) Понимаешь, Лешка, вот ты когда уже в больницу лег, Пронина выдала номер. Вечер у нас был — первого апреля, так Машка с вечера ушла, ушла и пропала. На всю ночь. Ее Крот домой повез на мотоцикле, а куда она делась потом — неизвестно.

Б о й к о (ударяет по струнам). Да хватит, ей-богу. Одно и то же.

П о п о в. Погоди, Валентин. Излагай дальше, Зизи.

З е н к е в и ч. Дальше что? Мать ее пришла, целая паника. Крот говорит: я ее доставил до парадной, а дальше — не знаю. А Машка на последний урок является в класс, собственной персоной. «Где была?» — «Мое личное дело», и все молчит, как неорганическая. Машка ведь ушла из нашей школы, тебе разве не говорили?

П о п о в. Нет. Меня щадят.

Комаров вдруг включил проигрыватель на полную мощность. Люба подошла, выключила.

Так вот. Второго апреля Пронина была у меня. Приехала сразу после завтрака, просочилась в щель за лабораторией, и мы с ней все утро мотались по территории. Ясно, где была Пронина?

Комаров опять включил проигрыватель, Люба опять выключила.

М а ш а. Ко мне вопросы есть? Или можно идти?

А н н а  А л е к с а н д р о в н а. Погоди, Маша. Сейчас кажется — как все было просто, а мы на это простое столько нагромоздили… Целый небоскреб.

З е н к е в и ч. Машка, ну почему ты молчала?

М а ш а (старательно бесстрастным тоном). Потому что нечего было говорить. Про мои домашние дела-события знал только один человек в классе. А когда я пришла на вечер, все стали меня поздравлять. С такими лицами… Кротов меня отвез домой, а я домой не пошла, поехала на вокзал, сидела там, каталась на электричке. Взад и вперед. Потом приехала к Лешке, мы поговорили, не обо мне, но все равно, я как-то отошла. А потом я вхожу в класс, и все опять смотрят…

З е н к е в и ч. Ой, ну Машка, а как на тебя особенно смотрели?

Л ю б а. Смотрели. Как на голубой экран смотрели. А что еще выкинет, до чего интересно, прямо многосерийный телефильм.

Б о й к о. Ладно. Вот хотите скажу, кто действительно виноват.

К р о т о в. Я, надо думать?

Б о й к о. Ты. Правильно, ты не врал. «Отвез, доставил, что дальше было, не знаю». Все верно. Только ты с таким видом это говорил… Мол, говорить говорю, а думать можете что хотите. И думали. Потому что — рост, и мотоцикл, и вообще ты — элита.

А н н а  А л е к с а н д р о в н а. Не то, Валентин. Не то. Вот я сейчас поняла. Просто с нами случилась страшная вещь — со всеми нами. Такая вот инерция осуждения, массового, слепого… Пронина отсела на отдельную парту, Пронина ни с кем не разговаривает, Пронина отказалась идти к директору. И так далее, снежным комом. Самое страшное — вот такая коллективная глухота, когда человек, что ни сделает, все одно, виноват. Массовый психоз осуждения. А ведь, в общем, мы все — нормальные люди, даже вроде хорошие, и ведь в душе никто не верил…

К о м а р о в. Почему — никто? Не знаю, как другие, а я верил.

М а ш а. Это я видела, что ты верил. До свидания. (Выбежала.)

И р м а. Я тоже пошла. До свидания. (Тоже вышла.)

З а т е м н е н и е.

Двор. М а ш а  и  И р м а.

И р м а. Это я тогда рассказала про твои домашние дела-события.

М а ш а. Я так и думала. Кроме тебя я никому не говорила.

И р м а. Мишкины рисунки. Пускай валяются?

М а ш а. Пускай.

И р м а. Ведь ты на самом деле не любишь Мишку. Ты вообще никого не любишь. Тебе нужно одно — чтобы все перед тобой падали. Как тот курсант, которого я себе присвоила. Помнишь, в троллейбусе, когда ты везла цветы: «Девушка, вам не тяжело, девушка, вам помочь?»

М а ш а. Смешно. Вот сколько лет мы считаемся подругами, а я всегда знала: ты на меня затаила. Только — почему? Не понимаю.

И р м а. Не понимаешь? Хочешь, объясню? Потому что ты все время прикидываешься. Делаешь вид. Что такая несчастная, так страдаешь, дома плохо, в школе плохо, ужас!.. Ничего ты не несчастная, ты счастливая. Только не ценишь. Знаешь, когда человек по-настоящему несчастный?