М а ш а. Когда?

И р м а. Когда любишь… ну не знаю — математику, французский, — а не дается. Когда приходишь на танцы — и стоишь у стеночки. Когда любишь человека… Да ладно. Что тебе объяснять. Все равно — какая была, такая останешься. Будешь всю жизнь выкидывать всякие фокусы.

М а ш а. Как раз вчера выкинула очередной. Перехожу на вечернее.

И р м а. Из-за дома? (Маша кивнула.) Зря. Я бы на твоем месте…

М а ш а. Кстати, насчет моего места. Оно освобождается. Поговори в деканате. Ты ведь хотела на дневное…

И р м а. Мне твое место не нужно. Я всего сама добьюсь, понятно?

Ушла. Появилась  А н н а  А л е к с а н д р о в н а, подошла к Маше.

А н н а  А л е к с а н д р о в н а (тронула Машу за плечо). Маша. Я перед тобой виновата.

М а ш а. Нет, Анна Александровна. Вы меня всегда отстаивали, как могли.

А н н а  А л е к с а н д р о в н а. Не отстояла.

М а ш а. Потому что я вам не помогала. Наоборот — мешала. Мне тогда казалось, все против меня. И вы тоже. А что защищаете — так только из педагогического принципа. Вот я и искала слова, чтобы побольнее, чтобы обидеть.

А н н а  А л е к с а н д р о в н а. Я помню. Что я хожу с ведерком розовой краски и все крашу в розовый цвет. И вся сволочь мне скажет за это большое сердечное спасибо.

М а ш а. Теперь я так не думаю.

А н н а  А л е к с а н д р о в н а. А я не знаю; может быть, в этом и есть доля правды. Может, это у меня заложено в биографии. Детство у меня было счастливое. Голодное, блокадное, а все равно — счастливое. Мы с мамой очень дружили. Поступила, куда собиралась, влюбилась — и вышла замуж, хотела сына — родился сын. Видишь, все розовое. Потом изменилось многое, мама умерла, и вообще… А у меня так и осталась привычка к розовому цвету, хоть он мне не по возрасту и не к лицу… Ты куда сейчас?

М а ш а. Не думала еще.

А н н а  А л е к с а н д р о в н а. Ты собиралась ночевать у Ирмы?

М а ш а. Договорюсь с кем-нибудь из девчонок.

А н н а  А л е к с а н д р о в н а. А дома знают?

М а ш а. Дома привыкли. Я поставила точки над и. Когда мой так называемый отец приходит, я ухожу. Все четко.

А н н а  А л е к с а н д р о в н а. Бес гордыни в тебе, Мария Пронина. А ты не думаешь, что ему все-таки больно? И незаслуженно больно.

М а ш а. Ему не больно. (Достает журнал.) Победитель, правда? Я его так про себя и называю — победитель. У него все — и слава, и полмира объездил, и все ему удается, все получается, даже остроты — я иногда вспомню в метро и смеюсь. А вот сколько ему лет, вы можете сказать? Шестьдесят пять, а он молодой, вот смотрите, а Вера Сергеевна, это его жена — законная, — она старуха, понимаете? Старая старуха. Но он ни о чем таком не думает, он считает, что на все имеет право, в том числе на то, чтоб я его любила. Как любящая дочь. Знаете, я после того, как вернулась, у нас был разговор. Он мне говорит: «Неужели тебя трогают идиотские предрассудки, будь свободной». Ну, и так далее. А я смотрю, ему не больно. Ни капельки. И не было больно — никогда. Ни от чего, ни от кого. Всем бывает, всем, кого я знаю, а ему — нет. Я ведь из-за этого. А не из-за предрассудков. Предрассудки!.. Тут как-то я иду по лестнице, а одна соседка говорит другой: «Они у него при-хе-хе…» При-хе-хе!.. Вы слышали это слово?

А н н а  А л е к с а н д р о в н а. Нет.

М а ш а. А я слышала. И не хочу понимать отца… Я пойду, Анна Александровна. До свидания. (Положила журнал в сумку.)

А н н а  А л е к с а н д р о в н а. Вот что… Ни к кому из девчонок ты не пойдешь, а останешься у меня. Пойди позвони домой, скажи, где ты, и сразу возвращайся. Не спорь, со мной спорить бесполезно.

М а ш а. Но, Анна Александровна…

А н н а  А л е к с а н д р о в н а. Иди, беги. Я тебя буду ждать. Автомат за углом.

Маша ушла. Из дома вышел  К о м а р о в, оглядывается.

Маша пошла звонить. Я, конечно, ничего не могу тебе советовать, но я бы на твоем месте подождала ее. (Ушла.)

Кухня. Р о с т и с л а в  А н д р е е в и ч  сидит на табуретке и играет сам с собой в «веревочку». Он позевывает, ему скучно, и он как будто не в духе. Быстро вошла А н н а  А л е к с а н д р о в н а.

Р о с т и с л а в  А н д р е е в и ч. Совсем ты избегалась, бедняга.

А н н а  А л е к с а н д р о в н а (села рядом с Ростиславом). Выясняла отношения с Машей Прониной. Она сегодня останется у нас. Устрою ее на диване в большой комнате.

Р о с т и с л а в  А н д р е е в и ч. Знакомая ситуация. (Сел, опять взялся за веревочку.) А может, эти рыцари все-таки доставят ее домой? Кто там при ней состоит — этот в галстуке или художник?

А н н а  А л е к с а н д р о в н а. Комарову я велела ее подождать, но все равно, он перед ней так виноват… Да дело не в рыцарях, у нее в семье… ну, словом, она опять не хочет идти домой, а я не хочу, чтобы она скиталась где попало. В общем, все это достаточно сложно.

Вошел  И в а н, остановился у двери, подкидывает и ловит какой-то камушек. Р о с т и с л а в  А н д р е е в и ч  мельком взглянул на него.

Р о с т и с л а в  А н д р е е в и ч. В общем, все это достаточно просто. Узел порядка этого. (Распустил веревочку.) Ты за свою Пронину не беспокойся. Такая Маша в жизни не заблудится, могу гарантировать. Сумеет распорядиться своими чрезвычайно удачными внешними данными.

И в а н (заикаясь). Папа… К-как ты м-можешь… Это нечестно, т-ты же ее не знаешь совершенно.

Р о с т и с л а в  А н д р е е в и ч (встал). Знаю. И еще нечто знаю. Как ты думаешь, Аня, что у нас в кулаке? (Берет Ивана за руку.)

И в а н. Пусти…

А н н а  А л е к с а н д р о в н а. Слава, не надо.

Р о с т и с л а в  А н д р е е в и ч. Надо. Вот. (Демонстрирует Анне разжатую ладонь Ивана, на которой лежит бусинка.) Бусинка из ожерелья вашей школьной Афродиты. Еще одна жертва — твой сын.

И в а н (в ярости сжал кулак, засунул в карман). Я тебе н-никогда, н-никогда не п-прощу, по-по-нятно? (Выскакивает.)

А н н а  А л е к с а н д р о в н а. Зачем ты это сделал?

Р о с т и с л а в  А н д р е е в и ч. Затем. Ему все-таки мужчиной предстоит быть. (Сел. Опять взял веревочку.)

А н н а  А л е к с а н д р о в н а. Какое у тебя лицо сейчас…

Р о с т и с л а в  А н д р е е в и ч. Какое?

А н н а  А л е к с а н д р о в н а. Не знаю… Враждебное какое-то.

Р о с т и с л а в  А н д р е е в и ч (Анна Александровна стоит совсем близко, он невольно потянулся к ней). Аня…

А н н а  А л е к с а н д р о в н а. Что?

Р о с т и с л а в  А н д р е е в и ч. Я думал, здесь меня все-таки встретят по-другому.

А н н а  А л е к с а н д р о в н а. Как — по-другому?

Р о с т и с л а в  А н д р е е в и ч. По-другому. (Овладел собой, старательно обошел Анну.) У меня такое ощущение, что вы все время приглядываетесь ко мне. Как будто выпытываете: ну как, осознал вину, раскаялся? И ты, и Иван. Он тут расспрашивал меня, почему я уехал… и таким прокурорским тоном… Общественный обвинитель.

А н н а  А л е к с а н д р о в н а. Он и меня сегодня расспрашивал. И я поняла, что нужно сказать все, как есть. И про болезнь мамы, и про твой отъезд.

Р о с т и с л а в  А н д р е е в и ч. Не знаю, что ты могла сказать про мой отъезд. Я ведь не в Карловы Вары уехал. И не на Золотые Пески. Уехал работать. И сделал кое-что на благо человечества, как ты говоришь своим птенцам. Ладно. Через какое-то время он сам уразумеет, что я был прав.

А н н а  А л е к с а н д р о в н а. Я думала, ты наконец понял, что был не прав. Поэтому и…

Р о с т и с л а в  А н д р е е в и ч. О да, конечно, Аня. Я бы мог помахать повинной. Учитывая твою склонность к психологическим зигзагам. Но поскольку я хотел бы начать, так сказать, с нулевого цикла, тут нужна абсолютная честность. Иначе ничего не выйдет.