Даже на Марсе эмоции захлестнули его.

— Очень интересно, — вкрадчиво промолвил Старший Жесткокрыл, — но не будет ли предлагаемый вами метод противоречить той высочайшей морали, которую я ощущаю в ваших признаниях?

Пацифист склонил голову.

— Друг мой, вы совершенно правы — в глобальном и окончательном смысле. Но позвольте мне заверить вас, — живость снова вернулась к нему, — что в тот день, когда возникнет вопрос о межпланетных отношениях, я буду в авангарде защитников межзвездного равенства, буду добиваться полного равенства для жесткокрылов и людей. Но… — его глаза, лихорадочно блестевшие, снова смотрели из-под волос, упавших на лоб, — это дело будущего. Животрепещущий вопрос — как остановить войну на Земле? Как я уже говорил, ваше вторжение должно быть чисто символическим и как можно менее кровопролитным. Однако даже лишь видимость внешней угрозы — убедительное доказательство того, что человек имеет равных себе или даже превосходящих его соседей во Вселенной, и этот факт вернет человечеству естественную точку зрения, сплотит его во взаимооборонительное братство и установит вечный мир.

— Это неважно, — ответил Главный сухо, впервые высказывая некоторое высокомерие и расовую гордость, порожденную соответствующими традициями. — Как я уже говорил, моллюски, очевидно, низшая раса. Всего лишь существа, обитающие в воде. Мы их не видели уже много веков. Насколько мы знаем, они вымерли. И конечно, нас нисколько не сдерживала такая древняя и затасканная форма содружества, как соглашение с ними, если бы имелся хоть какой-то здравый и выгодный повод нарушить миролюбивое сосуществование. И нам нет смысла — и никогда не было — бояться их.

Мысли Уитлоу пришли в замешательство и смущение, его руки с плоскими пальцами бессознательно совершали какие-то жесты. Вынужденный вернуться к своему первоначальному аргументу, он неуверенно заговорил:

— Но ведь, конечно, должна быть какая-то добыча, которая будет иметь для вас ценность после вторжения на Землю. В конце концов, Земля — планета, богатая кислородом, водой, минералами и жизненными формами, в то время как Марс испытывает недостаток всех перечисленных выше элементов.

— Совершенно верно, — согласился Главный. — И мы выработали такой образ жизни, который точно соответствует данным условиям. Собирая межзвездную пыль по соседству с Марсом и разумно используя трансмутацию элементов и другую технологию, мы обеспечиваем себя достаточным количеством всего необходимого. Чрезмерное земное изобилие поставит нас в затруднительное положение, нарушит систему. Увеличение запаса кислорода заставит нас изучать новый тип дыхания, дабы избежать кислородного опьянения, что само по себе делает вторжение на Землю небезопасным. Подобные же опасности таит в себе и пересыщение другими элементами и соединениями. Теперь об отвратительных, кишащих повсюду жизненных формах — ни одна из них не может стать полезной нам на Марсе, — разве что, к несчастью, какая-то из них найдет пристанище в наших телах и вызовет эпидемию.

Уитлоу вздрогнул. Сознавал он это или нет, но его планетарное тщеславие было задето.

— Но все же вы упускаете нечто более важное, — убеждал он, — творения человеческой промышленности и мастерства. Человек измерил лик своей планеты гораздо более существенно, чем вы своей. Он покрыл ее дорогами. Он не толпится на открытой местности, как вы, а построил обширные города. Человек создал всевозможные транспортные средства. Без сомнения, среди таких ценных вещей вам многое придется по душе.

— Маловероятно, — возразил Главный. — Я не вижу в вашем мозгу никаких признаков того, что могло бы вызвать даже малейший наш интерес. Мы приспособились к окружающей среде. Мы не нуждаемся в одежде и домах, в прочих искусственных средствах выживания, которые требуются вам, плохо приспособленным к жизни земляшкам. Наше господство над собственной планетой превосходит ваше, но мы не рекламируем его столь назойливо. Из картины, нарисованной вами, я понял, что вы, земляне, страдаете гигантоманией и грубым, ничем не прикрытым эксгибиционизмом.

— Но ведь есть еще наши машины, — настаивал Уитлоу, кипя от гнева и дергая себя за воротник. — Ужасно сложные машины для различных целей. Они могут быть полезны другим существам так же, как и нам.

— Да, представляю себе, — ядовито заметил Главный, — огромная неуклюжая груда колес и рычагов, проволок и трубок. В любом случае, наши тела лучше.

Он быстро послал вопрос Старшему:

— Ну как, гнев не сделал его разум более уязвимым?

— Еще нет.

Уитлоу предпринял последнее усилие убедить оппонентов своей идеи, с огромным трудом сдержав свое негодование.

— Кроме всего прочего, есть и искусство. Культурные сокровища неизмеримой ценности. Деятельность существ, творчески одаренных гораздо больше, чем вы. Картины, музыка, живопись, скульптура, конечно…

— Мистер Уитлоу, не делайте из себя посмешище, — прервал выступление Главный. — Искусство становится бессмысленным вне его культурного окружения. Что интересного можно ожидать от неуклюжего самовыражения незрелой расы? Более того, ни один из тех видов искусства, что вы перечислили, не может быть приспособлен к нашему способу восприятия, исключая скульптуру, а в этой области наши достижения неизмеримо выше, поскольку мы непосредственно воспринимаем объем — всего лишь улавливанием теней, ограничиваясь неестественными двухмерными образами.

Уитлоу выпрямился, скрестив руки на груди.

— Отлично, — проскрежетал он зубами. — Вижу, что я не могу уговорить вас. Но… — он погрозил пальцем Главному, — позвольте мне кое-что добавить! Вы презираете людей, называете их грубыми и незрелыми. Вы обливаете грязью их индустрию, научную мысль и искусство, отказываетесь помочь им в беде. Вы думаете, что имеете возможность пренебречь ими. Отлично. Продолжаете в том же духе — посмотрим, что произойдет.

Мстительный огонь загорелся в его глазах.

— Я знаю своего соплеменника — человека. Войны сделали его деспотичным и предприимчивым. Он закабалил уже многих животных, ранее свободно обитавших в полях и лесах. Когда представляется случай, он порабощает и себе подобных, а когда не может этого сделать, то опутывает их незримыми цепями экономической зависимости и заставляет благоговеть перед его престижем. Он — тупоголовая марионетка своих низменных инстинктов, но в то же время он талантлив, чертовски упорен, влекомый своими безграничными амбициями! У него уже есть атомная энергия и ракеты. Через несколько тысячелетий у него появятся космические корабли и субатомное оружие. Продолжайте свое существование в том же духе и выжидайте! Постоянные войны побуждают человека совершенствовать оружие до невообразимого уровня. Дождетесь вы и этого! Дождетесь, когда человек появится на Марсе во всей своей мощи! Дожидайтесь с вашей бронированной приспособляемостью ко всем видам окружающей среды. Сидите и выжидайте, когда он добьется раздоров с вами, победит и поработит вас, погрузит на корабли, набив вами вонючие трюмы, чтобы вы работали в земных шахтах, на океанском дне, в стратосфере и на тех планетоидах, которые земляне захотят эксплуатировать. Да, продолжайте жить в том же духе и ждите!

Уитлоу прервал речь, грудь его высоко вздымалась. Какое-то время он сознавал лишь свое злобное удовлетворение, высказав накопившееся в нем недовольство этим противным жукоподобным созданиям.

Мистер Уитлоу огляделся, чтобы убедиться, какое он произвел впечатление своей речью.

Жесткокрылые приближались. Передние особи — паукообразные — ступали во всем своем отвратительном облике почти вторгаясь в его защитную сферу. Точно так же приближались и их мысли, образовав определенный заслон угрозы, гораздо чернее окружающей их марсианской ночи. Исчезло в них высокомерное веселье и хладнокровная отрешенность, так раздражавшие его. Он, еще не веря в это, осознал, что каким-то образом пробился сквозь их броню непроницаемости и попал в уязвимое место.

Уитлоу поймал быструю мысль от Старшего к Главному: