в полведра в единый раз.

«Коли так, закончу старый,

но правдивый наш рассказ.

Как-то еду я с охоты,

солнце греет, как костер,

подъезжаю, вижу кто-то

изурочил мой шатер.

И бесстыдно завалился

тут же спать, совсем как пьянь,

то ль по глупости напился

он чего в такую рань,

иль была еще причина,

чтоб валяться средь травы.

На подобную скотину

мне не жалко булавы.

Размахнулся, что есть мочи,

и остался так стоять,

сонных гадов я не очень

уважаю убивать.

Растолкал его ногою:

«Защищайся, так и быть,

я тебя смертельным боем

собираюсь, парень, бить».

Началась такая свалка,

что едва хватало сил,

я его дубасил палкой,

он меня дубиной бил.

Колотили друга дружку

целый день два дурака,

так сказать, ни за понюшку,

ни за крошку табака.

Надоело в палки биться,

ухватились за мечи,

кровь пускали, как водицу,

мясо рвали, как харчи.

Озверели от азарта,

копьеца пустили в ход,

бьемся день и ночь, как в карты

от безделия народ.

А затем и рукопашный

завязали смертный бой,

распахали землю в пашню

сапогами и собой.

Мы друг другу чистим рожи,

вытираем кровь и пот,

глядь, калика перехожий

по степи сюда идет.

Подошел к нам, беспокойно

осмотрел нас, как зверей.

Говорит он: «Недостойна

битва вас богатырей.

Нет бы, выйти на заставу,

погонять в степи татар,

защитить свою державу,

где страдают мал и стар.

Иль подумать о законе,

чтобы каждому был свят,

как чудесная икона,

как стареющая мать.

Вот за что я вас ругаю,

хоть судить и не берусь,

пусть вас судит Русь святая,

ведь на то она и Русь».

Подружились после битвы

мы с Добрыней навсегда,

но укор тот, как молитву

не забуду никогда».

Зашумела тут дружина:

«Хорошо сказал Дунай,

а теперь давай, Добрыня,

про Полину продолжай».

Говорит в ответ Добрыня:

«Рассказать – не сложный труд,

я закончил, как Полине

за меня по морде бьют.

А она, сбежав с гулянья,

утопив свой стыд в вине,

прилетела на свиданье

птицей быстрою ко мне.

Пела нежно мне и ладно,

все ласкала по спине:

«Обращу тебя обратно,

если женишься на мне».

Обручились, обвенчались

мы с Полинкой под кустом.

Я считаю, что детали

не уместны за столом.

«Вот теперь ты, – говорю я,–

мне законная жена,

первым делом объясню я,

что ты делать не должна.

Не должна дружить со змеем,

шашни с нечистью водить,

но всего, жена, первее

не должна ты больше жить».

Снес ей голову, а туло

на съеденье бросил псам.

Что-то ветром, князь, подуло,

не налить ли чарки нам»?

«Я теперь скажу, – княгиня,

вдруг, вмешалась в разговор, –

мы тебе, мой друг Добрыня,

благодарны до сих пор.

Я б хотела для дружины

быль такую рассказать:

после гибели Полины

змей стал по свету летать.

Искупаться раз Добрыня

захотел в Пучай-реке,

снял доспех он свой и кинул

без присмотра на песке.

Он нырял в прозрачных водах,

рассекал их, как мечом,

любовался он природой

и не думал ни о чём.

Пролетая над долиной,

увидал проклятый змей

безоружного Добрыню

и к реке слетел скорей.

Растворил он рот поганый

шире княжеских ворот

и, как кот возле сметаны,

ожидает свой черёд.

А Добрынюшка Никитич,

не предчувствуя беды,

как могучая ракита,

вылезает из воды.

Змей, слюною истекая,

на Добрыню сделал скок

и, как мышкою играя,

опрокинул на песок.

Но, взлетев стрелы скорее,

богатырь одним броском,

словно смерч, засыпал змею

зенки подлые песком.

И, вскочив на белы груди,

закричал, как гром весной:

«Не тебе, поганой чуде,

силой меряться со мной.

Я тебе за всю Русею,

баб и девок отомщу,

как цыпленку на бок шею

в мах единый сворочу»!

Змей заплакал, как дитяти,

повинясь в неправоте,

и тогда Добрыня татя

отпустил по доброте.

А за волю и свободу

дал ему такой наказ,

чтоб на Русь святую сроду

не казал бесстыжих глаз.

Побожился змей богами,

хоть и нет их у пройдох,

и помчал под облаками,

словно заяц, со всех ног.

Все бы ладно, если б ворог

улетел с добром домой.

Но, увы! Как жадный ворон

закружил он над страной.

И ни няньки, ни заставы

не видали, хоть убей,

как племянницу Забаву

утащил из сада змей.

С князем мы совет держали,

пригласив родню и знать,

но, увы, они не знали,

где Забавушку искать.

Вспоминать, и то нет мочи,

пожелать же и врагу

эту долю днем ли ночью

я, ей-богу, не смогу».

Тут заплакала княгиня,

не скрывая мокрых глаз:

«Может лучше ты, Добрыня,

сам закончишь мой рассказ»?

Встал Добрыня, поклонился

князю с честною женой:

«Я б, наверно, удавился

от досады той порой,

если б матушка родная

не сказала мне: «Сынок,

я тебя благословляю

взять с поганого должок.

Без забот и волокиты

поезжай да не робей.

Твой отец силач Никита

тоже бил когда-то змей.

Вот, возьми его платочек,

для коня – тугую плеть,

эти вещи, мой сыночек,

не дадут вам помереть».

Осмотрел я снаряженье,

сел на доброго коня,

и родимое селенье

только видело меня.

Как по небу метеоры,

мчал, не ведая дорог.

Конь леса, моря и горы

пропускал промежду ног.

Прибыл в горы Оскоринны,

где змеиная нора,

запашок идет змеиный,

как с помойного ведра.

На сто вёрст по всей округе

не растут трава и лес,

рыбы, звери и пичуги

убрались из этих мест.

Из норы поганой вылез

трёхголовый змей-дракон,

разом головы завыли

и полезли на рожон.

Началась большая драка,

бились в копья и мечи.

Змей вертелся, как собака,

прыгал выше каланчи,

бил хвостом и рвал зубами,

нападал со всех сторон,

он царапался когтями,

как кошачий эскадрон,

изрыгал он дыма тучи,

море вони и огня.

Он совсем меня измучил

под конец седьмого дня.

Вспомнил тут я про платочек,

что мне матушка дала,

отыскал и вытер очи,

пот и пыль смахнул с чела.

и тотчас былые силы

вновь вошли в меня извне,

будто встал я из могилы

иль повысился в цене.

И ещё прошла неделя,

конь стал падать подо мной,

Никогда за ним доселе

не водился грех такой.

Вспомнил я про плеть отцову,

отыскал – и ну, стегать.

Конь мой тоже, будто новый,

начал по полю скакать,

стал взлетать он выше змея,

бить его исподтишка,

шибанул и я злодея,

изловчившись, свысока.

Завалился брюхом кверху

на поляне он, как пень,

чтоб вокруг его объехать,

я потратил целый день.

А потом еще неделю

на коне в норе скакал,

в закоулках еле-еле

я Забаву отыскал.

Поднял на руки девицу

и помчался без преград

в нашу славную столицу

несравненный Киев-град».

Помолчали все немного,

князь Владимир говорит:

«У меня, друзья, ей-богу,

до сих пор душа болит.

Потому еще подымем

чаши доброго вина

за дружину, за Добрыню,

за былые времена».

* * *

Потешаются людишки,

смех по городу, как гром,

незнакомый мужичишка

лезет к князю напролом.

Ну, а в княжеских палатах,

как обычно, пир идет,

и, скорей всего, в заплатах