мужика никто не ждет.

Объяснила ему стража,

мужикам, мол, хода нет,

но дурак не слушал даже

этот дружеский совет.

Кулаком, разбив запоры,

въехал он на княжий двор:

«Я приехал не для ссоры,

а на важный разговор».

Оторвавшись от застолья,

крикнул князь, чтоб часовой

гнал старательно и больно

дурачину с глаз долой.

И дворовая дружина

мчит стремглав на этот зов,

но рукой их мужичина

отмахнул, как комаров.

Удивился князь: «Похоже,

мы полезли зря в пузырь.

Кто ты есть, скажи, коль можешь?»

«Я-то? Русский богатырь, –

говорит мужик степенно, –

жил я в муромских краях,

в Карачарове-деревне

звали все меня Илья». –

«А когда, скажи, оставил

мать с отцом своих и дом?» –

«Я заутреннюю правил

нынче в Муроме родном.

Поспешал сюда к обедне,

но чуточек опоздал».

«Не горазд я слушать бредни, –

князь с обидою сказал. –

Или ты, мужик заезжий,

не слыхал про тот секрет,

что дороги прямоезжей

нету в Киев тридцать лет.

Под Черниговом разбила

стан свой вражеская рать,

надо сорок дней, чтоб силу

эту смог ты обскакать.

У Смородины у речки,

чья вода земли черней,

на дубу, словно на печке,

сел разбойник Соловей,

потому и там прохода

по дороге нет прямой.

Для объезда и обхода

надо делать крюк большой».

В свою очередь на князя

разобиделся Илья:

«Под Черниговом-то разве

объезжал поганых я?

Подскакал я к ним и вижу,

что они там у костров

беспричинно и бесстыже

обижают мужиков.

Я мужицкие страданья

не могу не замечать,

словно стадо стал баранье

тех врагов конем топтать,

бить копьем в четыре пуда

и разить своим мечом,

стрелы слать в полет, покуда

не прошёл я на пролом.

А затем у той у речки,

чья вода черней, чем грязь,

Соловья я, как овечку,

изловил попутно, князь».

Засмеялись князь с дружиной:

«Что ж, способен до вранья,

может, хочешь, мужичина,

показать нам Соловья?» –

«На показ запрета нету,

за погляд не просим медь,

не боитесь, коль, на это

можно чудо поглазеть».

Соловья подводят чинно

ближе к князю напоказ

Князь ему: «Твою личину

видел где-то я не раз».

«У отца у Одихмана, –

отвечает Соловей, –

были только мы с Сухманом

сыновья из сыновей.

Я не думаю, что брата

город Киев позабыл.

Ты, Владимир, виноватый,

что недолго он пожил».

Князь Владимир возмутился:

«Я-то в чём здесь виноват?

Было дело, пир случился,

заскучал на нём твой брат,

Перепились тогда вои,

похвалялись, кто казной,

кто оружьем, кто собою,

кто женою молодой.

Попытал я у Сухмана:

«Что же ты не ешь, не пьёшь,

или кто обидел спьяну

иль пустил какую ложь,

или чару не почину

наливал прислужник мой,

иль грызёт печаль-кручина

по девице молодой?»

«Нет, – Сухмантий отвечает, –

мне обиды не к лицу,

любо всё, но я не знаю,

чем похвастать молодцу.

Может, стоит похвалиться,

что о завтрашней поре

привезу я лебедь-птицу

без кровинки на пере?»

Я, понятно, согласился,

мол, приму подарок твой.

Сухомантий помолился

и уехал, как на бой.

Помнишь-нет, в тот год болота

погорели все дотла,

а поэтому охота

никудышная была.

Потому и Сухоману

лебедь-птица не далась,

испугавшись, что обмана

не простит великий князь,

он знакомою тропиной

поскакал к Непре-реке,

чтоб унять печаль-кручину

и не мучаться в тоске.

Подошел Сухман к обрыву,

посмотрел: течёт вода

в пене, мутная, как пиво,

не такая, как всегда.

«Расскажи-ка, сделай милость, –

у реки спросил Сухман, –

что с тобою приключилось,

отчего такой изъян?»

Мать-Непра, плеснув волною,

прошептала возле ног:

«Я великою борьбою

занимаюсь, мой сынок.

К нам идёт большая сила,

покорить святую Русь,

я же путь ей преградила,

день и ночь с той силой бьюсь».

Закипела кровь Сухмана,

как в большом котле вода,

и помчал он на поганых

без раздумий, как всегда.

Вырвав с корнем дуб корявый,

и лупя, как булавой,

он налево и направо

расправлялся с татарвой.

Солнце восемь раз вставало,

всё ж управился Сухман,

хоть и сам в бою немало

получил тяжёлых ран.

Залепив мал-мальски раны

лепестками от цветов,

он назавтра утром рано

возвратился в Киев вновь.

Я его встречаю чинно,

задаю, шутя, вопрос:

«Ты чего же беспричинно

мне лебёдку не принёс?»

Брат твой сильно разъярился,

мне сказал укор большой,

мол, пока я пил, он бился

на Непре-реке с ордой.

Я тут тоже не сдержался,

вот за это виновать,

как пузырь в золе, взорвался,

приказал: ему – молчать,

а моим послушным слугам –

отвести его в подвал,

чтобы там он на досуге

поостыл и поскучал.

А Добрынюшке Никитцу

повелел к Непре скакать,

чтоб узнать у очевидцев

про погубленную рать.

Через день, а может, боле

воротился мой гонец,

говорит, что в чистом поле

есть начало и конец,

но погубленной там рати

нет начала, нет конца,

не бахвалился Сухмантий,

зря мы прячем молодца.

Я велел позвать героя,

чтоб вину свою признать,

чтобы милостью большою

за добро ему воздать.

Но не вышел из подвала,

разобидевшись, Сухман,

там и смерть его застала

от не вылеченных ран.

Мы с дружиной не хотели

обижать его зазря.

Ты подумай, шутка ль в деле

потерять богатыря. –

И добавил князь, – Ну, что же,

можешь силушкой своей

побахвалиться ты тоже,

Одихмантьев Соловей.

Закричи-ка два-три раза,

шип пусти-ка, как змея».

«На подобные приказы

наплевать хотел бы я.

А тебя, Владимир-княже,

со дружиною твоей

и за деньги не уважу», –

отвечает Соловей.

«Это что за разговоры? –

разозлясь, вскричал Илья, –

я ж тебя без приговора

ощиплю, как воробья.

Ну-ка, свистни, птах, в полсилы,

зашипи-ка, змей, чуть-чуть.

Да не вздумай, вражья сила,

ненароком обмануть».

Соловей вздохнул с натугой

и пустил свой полный шип.

Люди падали с испуга,

как листва с дубов и лип.

С теремов слетели наземь

зеркала и хрустали,

от подобных безобразий

утонуло всё в пыли.

Соловей набычил шею,

своему злодейству рад,

свист соловий, не жалея,

он пустил на Киев-град.

Полетели в воздух крыши,

покачнулись теремки,

много маленьких домишек

развалилось на куски.

А большие покосило,

словно русских мужиков

косит пагубная сила

возле царских кабаков.

«С дураком всегда морока, –

проворчал Илья, – хоть плачь,

мало, коль, моих уроков.

учит пусть тебя палач».

* * *

Как гласит о том преданье,

князь с княгинею своей

пригласили на гулянье

вновь своих богатырей.

Усадили их по чину,

кто знатней – в углу большом,

а заезжей мужичине

нету места за столом.

Говорит ему Владимир:

«Ты не князь и не посол,

сядь с холопьями моими

в ряд один за нижний стол».

Не слюбилось это слово,

разобиделся Илья:

«Я, Владимир, не готовый

пировать средь воронья.

И своё позорить имя

не позволю, так и знай,

если хочешь, князь Владимир,

сам с холопьями гуляй».

«Отрубить башку мужлану, –

закричал в запале князь, –