Он взял с полки свои огромные расшлепанные домашние туфли, сел на стул, аккуратно поставил их перед собой на полу и принялся расшнуровывать ботинки.

– Ну, здравствуйте, Генрих Валентинович! Давно не виделись! С самого утра! Что-то вы какой-то скучный сегодня, невеселый! Впрочем, как всегда. Ничего, я вас мигом расшевелю, не дам закиснуть! Придется вам попрыгать на одной ножке! – сказал Сикерз, разумеется, на собачьем языке, схватил левую громадную тапку и с ней вприпрыжку быстро куда-то ускакал.

– Да что ж такое-то! Да что ж такое-то делается-то, а? Дорогие мои домашние, всему должен быть предел! Маша, твое мерзкое животное утащило мою туфлю. Прими меры, немедленно! Накажи его по всей строгости закона, а иначе я сам расправлюсь с маленьким гаденышем!

Испуганная Маша перехватила воришку и принесла Генриху тапок вместе с повисшим на нем щенком. Тот явно не считал себя побежденным, продолжал крепко держать трофей и угрожающе порыкивал.

– Бруничек, отдай маме туфельку! – ласково сказала Маша.

Сикерз не устоял перед ее просьбой, отпустил свою добычу и убежал в гостиную. Там щенок занял выгодную позицию под обеденным столом.

Сикерз знал, что предстоит кормление гражданина Кружкина.

Генрих Валентинович помыл руки и переоделся в домашнее. Затем мужчина устроился в мягком кресле и, благодушно улыбаясь, предвкушал обильный ужин.

Маша принесла на подносе первое и второе: огромную миску дымящегося куриного супчика и хорошо подрумяненную говяжью отбивную с жареной картошкой.

– Ну что ж, приступим к трапезе! – высокопарно заявил Генрих.

– Давай приступим! Я не против! Я только за! – эхом вторил Бруничек из-под стола.

Генрих Валентинович всегда кушал не спеша, очень сосредоточено, наслаждаясь вкусовыми ощущениями. И сейчас интеллигентный мужчина аккуратно наполнил ложку прозрачным душистым бульоном, щедро приправленном пряными травами. В супе плавали кусочки сладкой оранжевой моркови, мелкая вермишель в виде звездочек и полупрозрачные кольца слегка обжаренного лука. Всю поверхность божественного блюда покрывали янтарные кружочки жира и изумрудные кусочки мелко нарезанной свежей петрушки, укропа и киндзы. Генрих, прикрыв глаза от удовольствия, втянул в рот этот замечательный бульон и застыл от наслаждения.

А Сикерз в это время перебрался из-под стола на диван, чтобы лучше видеть происходящее. Он с явным сожалением провожал каждую ложку, отправляемую Генрихом Валентиновичем в его широкий, жадный рот.

– Сколько же в него помещается? Ведь уплетает все подряд и не подавится. Да, на суп уже можно и не рассчитывать, почти весь выхлебал. Но ведь есть еще и второе, правильно? Прекрасный, сочный бифштекс… – думал щенок. И тихонько пересаживался все ближе и ближе к заветной тарелке со вторым блюдом.

– Вот он, решающий момент! Сейчас или никогда! – и Сикерз с быстротой молнии схватил кусок мяса с тарелки и мигом нырнул под диван. Все это было сделано так тихо и незаметно, что Генрих даже ничего не понял, и лишь приступив ко второму блюду, удивился и позвал жену.

– Милая! Иди-ка сюда. Что-то с памятью моей стало! Не могу сообразить. Вроде на второе был порядочный бифштекс с картошкой. Вот он картофель, а где же мясо? – Генрих растерянно переводил взгляд с жены на тарелку, и тут до него дошло.

– Бруно! Маленький гаденыш, ну-ка вылезай немедленно из-под дивана, я тебе покажу! Подлый ворюга!

Но щенок и не думал выходить. Он, лежа под диваном, спокойно поедал прекрасный, сочный бифштекс.

– Милый, мне нужно с тобой поговорить, – сказала Маша, когда Генрих Валентинович окончил трапезу.

– Я весь внимание, дорогая, – мило улыбаясь, ответил Генрих.

– Тут вот какое дело, в магазине считают, что я тебя не кормлю, не даю с собой еду, всячески обижаю и унижаю, а также принуждаю заниматься непосильным для больного человека трудом. Недавно звонила Марина Адольфовна и в грубой форме высказала мне эти претензии. Что случилось на работе, и для чего ты распускаешь обо мне подобные слухи? Почему тебя считают сердечным больным, почти инвалидом? – спокойно, не повышая голоса, спросила Маша.

Генрих в ответ принял гордую позу, но ничего не ответил.

– Молчишь? Хорошо! Мне и так все ясно. Кстати, Адольфовна сказала, ты не будешь допущен к работе, пока не принесешь справку из поликлиники, что здоров. Она боится, что ты можешь крякнуться прямо в магазине, разгружая фуру. И эта смерть будет на ее совести. Вот так. А теперь поступай, как хочешь. Выпутывайся без меня, раз я такая плохая жена и жестокая женщина.

– Да что ж такое-то! – возмущенно заорал Генрих. – Какую еще справку? Я здоров, как бык!

– Знаю, но ты, как видно, перестарался, притворяясь больным. Тебе поверили! Радуйся!

– Я немедленно звоню Адольфовне! – грозно сказал Кружкин и потянулся за мобильником.

Но завскладом была непреклонна, она сказала, что если в течение трех дней Генрих не принесет справку от врача, то будет уволен за профнепригодность. И еще добавила: "Магазину "Интерьер" грузчики-инвалиды не нужны!"

Следующим утром, Генрих поднялся в пять утра, нужно было добыть талончик к кардиологу. Отстояв длиннейшую очередь, он заполучил нужный клочок бумаги и в назначенный час явился к доктору.

– Мы таких справок не даем! – удивилась врачиха, – как мы можем брать на себя такую ответственность? Сегодня вы здоровы, а завтра у вас инфаркт или инсульт. А мне потом отвечать за вас. Ну уж, нет. Надо делать полное обследование. Вот ляжете в больницу, сдадите там все анализы. Но это сейчас невозможно, мест нет. Подождите до лета, может, к тому времени появятся свободные койки…

Женщина быстро вытолкнула растерянного Кружкина в коридор и нажала кнопку вызова:

– Следующий!

Генрих вернулся домой в расстроенных чувствах. Он сам заварил кашу. И теперь не знал, как ее расхлебывать. Маша помогать ему отказалась, она была очень обижена. С тех пор и словечком не перемолвилась.

Генрих Валентинович решил к ней подлизаться. Для этого сделал к ее приходу генеральную уборку: пропылесосил ковры и мебель, вымыл полы, вытер пыль, и даже, отмыл плиту на кухне, к величайшей радости бабушки Матрены.

Кружкин сбегал в цветочный ларек и на последнюю заначку купил букетик гвоздик, на розы не хватило денег.

Когда Маша вернулась с работы, она была приятно удивлена. Квартира сияла чистотой, на столе в хрустальной вазе стояли цветы. Генрих Валентинович с медовой улыбкой встретил ее в прихожей. На руках у него сидел удивленный Бруничек с розовой ленточкой на шее.

– Здравствуй, любимая! – проворковал мужчина. – Смотри какой у нас красивый щеночек! Правда, он милашка?

Маша поняла, что ради примирения Генрих готов на все. Женщина перестала дуться и простила мужа, да чего там! Она ему и не такое прощала, и не раз.

– Ладно, Генрих, я что-нибудь придумаю. Мы достанем эту справку.

После ужина при свечах, сервированного Кружкиным, Маша позвонила своему бывшему однокласснику Илье Бухалову, врачу-психотерапевту и рассказала все, что случилось с Генрихом.

– Ну, твой Генка дает! Ему бы в театре работать, а не мешки грузить, – Илья долго хохотал в трубку раскатистым басом.

– Я понимаю, что смешно! Но он может потерять работу, Илюша, что делать? Мы итак едва концы с концами сводим.

– Да уж, положение тяжелое, что и говорить. Но не смертельное! Вызывай скорую, скажи, что у мужа боли в груди. Они сделают кардиограмму и никаких патологий не найдут. А тут ты и попроси, напишите, мол, все как есть, и сунь доктору пятисотку в карманчик, уверяю тебя, он сделает все как надо.

И действительно, приехавшая на вызов бригада скорой помощи, сделала Генриху кардиограмму. Никаких отклонений обнаружено не было.

Толстый очкастый доктор долго осматривал обнаженного по пояс Генриха, а затем сказал:

– Мужчина, ваши боли не сердечного происхождения, очевидно у вас межреберная невралгия. Это болезнь неприятная, но не опасная. Ваше сердце совершенно здорово, можете быть спокойны.