Та хмыкнула, отговорилась:

— Нет, у меня одеяло сползло.

— Так чего ж ты верещишь? — остановилась, недоумевая, нянька.

— Нянь Паш, а вы… опять как в прошлый раз?.. Да? — прыснув, зацепил няньку Марик.

— Ты… Ты про что это? — вскинула кустистые брови нянька.

— Заткнись, дурак! — прикрикнула на Марика Катька.

— Нянь, а разве сегодня Татьяна Юрьевна не дежурит? — подключилась к разговору Галина.

— Как же, дожидайси… Будет она теперя по ночам с вами валандаться… Со своими хлопот полон рот, — заворчала Паша.

Ухватившись за край стола, она долго шарила по нему в поисках стакана и, не найдя, стала пить прямо из графина, смачно отфыркиваясь после каждого затяжного глотка.

— Господи, что ж это воду такую пакостную держуть? — напившись, сморщилась нянька, погрозив в темноту пальцем.

— А Татьяну теперя по ночам не наблюдете… Это я, колода старая, четвертые сутки с вами тута маюся. А нонче и вовсе одна на цельный коридор… Конечно, раз с грехами, так и гоняй клячу-дуру.

Нянька выпятила губы, передразнивая невидимого врага.

— Как белка кручуся… Поля, вон, и та сестру эвкуирует… «Посиди уж, подежурь уж…» А чего я скажу?.. Ничего…

— Нянь Паш, Оля опять плачет, — заискивающе начала хитрющая Катька. — Мы вас очень просим… Станцуйте для нее чуть-чуть, пожалуйста. А Гурум вам на губной гармошке подыграет. Помните, как в прошлый раз здорово получилось?

— И не мысли! — прикрикнула нянька.

— Миленькая, ну, пожалуйста! — тут же подхватила Катькину просьбу Гюли.

— Правда, теть Паш! — забасил Гурум.

— Пашенька, нянуличка! Ну самую крошечку, самую капельку!

— У вас хорошо получается, — внесла свою лепту в уговоры невозмутимая Галина.

— Тшшш-чччи! — зашипела Паша. — Ишь чего удумала! Ночь на дворе. Темень! Спать, спать надо! — отмахнулась нянька.

Едва Паша смолкла, как шаткую паузу разрушил горестный всхлип Ольги.

— Пожалейте ее, нянечка! — снова начала Катька.

Нянька цыкнула на Катьку, зашаркала к Ольгиной койке.

— Ну?.. Чего разнюнилась, малая? Так вся в слезу и вытечешь?..

— А вы станцуйте, она и не будет больше реветь, — зашептала въедливая Гюли.

— Правда, ведь никогда больше не будешь плакать? — обратилась к Ольге Катька.

— Не знаю, — несколько раз всхлипнув, промямлила Ольга.

— Вот видите! Видите! Не будет! — в полный голос убежденно перевела Катька.

— Нечто так? — усомнилась Паша и, повернувшись к Ольге, спросила: — Неужто пляска моя поможет?

— Конечно! Еще как! — крикнул Гурум.

— Все как рукой снимет! — пообещала Катька.

— Вы спляшите, а мы все тогда за нее отвечать будем, — заверила Галина.

Просьбы, желания, требования посыпались со всех сторон.

— Кыш! Кыш, непутевые!! — попыталась перекричать ребят уже дрогнувшая Паша.

Чуть приглушив новый вал уговоров, нянька обратилась к примолкшей Ольге:

— Так перестанешь слезы лить, коль спляшу?

— Перестанет!

— Оль, ну скажи!!

— Цыц, курносые! Ишь, расквакались!! — снова попробовала угомонить крикунов нянька.

— Станцуйте, — вдруг тихо попросила Ольга.

— Ура! — завопил Гурум.

— Уррра-ааа! — подхватили с коек.

— Нишкните! Скаженные!! — замахала кулаками Паша. — Еще пикните, не только пляски… по нужде ничего вам не будет!! Ишь, взбеленился!! Молчок!! Понятно, нет?.. Нечистая сила!..

— Понятно! Понятно! — зашелестели умиленным хором, почуяв, что добились своего, уговорили.

— Нянь Паш, а вы выгляньте в коридор и дверь закройте поплотнее, — подсказала Катька.

— Чего глядеть-то зазря, — хмыкнула Паша. — Одна я на цельный этаж, как приговоренная… Ну что, негра, где гармошка твоя? — улыбнулась нянька Гуруму. — Только тихонько чур, самую малость давай, чтоб других не побудить…

И, громко высморкавшись, спросила:

— А не проговоритеся?

— Да что вы! — обиделась Катька.

— Ни за что! — самозабвенно пообещал Гурум.

— Честное октябрятское! — пискнула Гюли.

— Да ладно уж, ладно. Давай зачинай!..

Осторожно, исподволь повел мелодию Гурум. Нянька лениво качнулась, нехотя, точно спросонья, плечами повела, неприметным переливом вплыла в танец.

Гурум чуть прибавил звук, незатейливо — потайным ходом перешел на «Цыганочку», и, подчиняясь музыке, доверчиво, бездумно пошла за мелодией Паша.

Закоченел на боку графина овальный отсвет. Прожектора устали шарить по хмурому небу, улеглись, затаились за лесом.

По-индюшечьи всклокатывала во сне нянька Паша, раскидав руки-ласты по столу в центре палаты. Порой булькающее клокотание сменял кроткий храп.

Ветер швырял в стекла одинокие капли.

— А знаете, почему Эмма Осиповна к нам больше не приходит? — спросил Федор.

— Почему? — полюбопытствовал Гурум.

— Говорят, она германской шпионкой оказалась.

— Глупости, — решительно перечеркнула зловещую новость Галина. — Просто болеет или эвакуирует кого-нибудь.

— Нет. Не глупости, — нехорошо усмехнулся Федор. — Я в перевязочной слышал, как Евгения Николаевна с Борисом Борисовичем разговаривали.

— Подслушивать стыдно, — высказалась Катька.

— А я и не подслушивал, — даже не обидевшись, продолжал Федор. — Просто Татьяна Юрьевна меня за ширмами с кварцем оставила, а сама ушла. А Борис Борисович с Евгенией Николаевной пришли и меня не видели.

— А почему ты им о себе не сказал? — снова не удержалась Катька.

— А они меня спрашивали, что ли? Я грелся и молчал. А они говорили. Борис Борисович сказал, что Эмму Осиповну арестовали, потому что она — германка. А раз германка, значит, шпионка.

— Вот я помню, — переступив через настороженную паузу, начал Сергей, — когда с мамой на рынок ходил, то легковую германскую машину с ненашим флагом видел.

— Чушь городишь! — перебила его Катька. — Маленькие дети ходить не могут. Они в гипсах лежат. Дома, по больницам или в санаториях, как мы.

— А я ходил! — чувствуя, как запылали от обиды щеки, выкрикнул Сергей. — Ходил! И бегал даже! Мама мне серебряную сороку елочную на рынке купила. А я ее разбил. Случайно.

— Врешь. Так не бывает. Сначала все дети болеют и лежат. Как миленькие.

— Вот вырастут, выздоровеют, тогда начнут ходить, — с миролюбивой распевностью поддержала ее Гюли.

— А я ходил! Ходил!! — закричал Сергей. — Еще у меня деревянный конь был. Серый. Конь-качалка… И мяч… Я по нему ногами колотил.

— Неправда. Так не было, — дав ему успокоиться, с непробиваемым упорством объявила Катька. — Ходить умеют только взрослые и звери. Вон Галина наша на сколько тебя старше, а все лежит еще. Скажи, Галь, ты ходила когда-нибудь?

— Нет… Не помню, — нехотя ответила Галина.

— Видишь! Видишь! — торжествовала Катька.

— Дура ты несчастная!! — не выдержал, сорвался Сергей. — Вот приедет мама ко мне, вот тогда…

Внезапно ожили, дернулись, зарыскали по потолку прожектора. Они росли, вытягивались, с каждой секундой набирая хваткую силу.

— А что сейчас будет? Первое мая? — спросила прикорнувшая было Ольга.

— Помолчи!

Откуда-то снизу выползла надрывная сирена. Ухнула за лесом первая зенитка. Заскулили, затряслись стекла. Первая лава грохота раскололась где-то слева, совсем близко, но еще не зацепила санатория.

Второй вал взорвался прямо над крышей!

Взвизгнув, посыпались стекла! Ворвался в палату студеный ветер! Фосфоресцирующими громадными пауками расцвели в черном небе, зависли над окнами санатория первые висячие ракеты.

— Нянь Паш! Нянь Паш! — стуча зубами от страха, заскулила Гюли. — Я хочу!.. Банку дайте!

— Помолчи! Потерпи! — чужим взрослым голосом приказала Галина.

Встряхнул пол близкий разрыв!

Случайный луч прожектора выхватил из темноты спящее одутловатое лицо няньки Паши.

Снова громыхнуло рядом! Бешено рванулась, завизжала дверца шкафа, выбросились, разлетелись по полу игрушки!

— Я не могу больше! Я хочу! — истошно завопила Гюли.