Сергей подошел, заглянул, удивился:

— Маргаритки… А ты есть совсем раздумала?

— Что вы! — ужаснулась Ленка, спрыгивая на землю. — Страшно хочу!

Вольготное полуденное солнце сибирского января рассветило, раздвинуло могучие выбеленные стены и без того просторной гостиной бывшего купеческого терема-особняка, отстроенного в конце предыдущего века.

Все вещи из бывшей гостиной давно растащили или пожгли. Кроме двух рядов коек, топчанов, раскладушек и носилок, выстроившихся вдоль толстокаменных стен. Посередине палаты лежал громадный платяной шкаф, прикрытый двумя неровными лоскутами потравленной клеенки. Шкаф заменял обеденный и перевязочный столы, на нем гладили бинты, перебирали чечевицу, Паша кроила и сшивала здесь утепленные ночные рубашки для ребят, собирая их из разномастных лоскутьев и лоскутков.

Сейчас за шкафом-столом хозяйничал Генка. Часто облизывая ссохшиеся губы, он прилаживал подметку к старому короткому валенку. Пар от Генки клубами валил. С таким азартом он орудовал шилом, перекусывал дратву, упоительно крякал и отплевывался. Для ухарства он даже пальто свое скинул, бросил небрежно на ноги Марийки-молчуньи, что ухитрялась мерзнуть даже в те дни, когда топили печь.

Федор, усердно сопевший над очередным носком из вигони, внезапно упустил спицу, и она с грохотом покатилась по крашеному, облупившемуся полу.

Покраснев от избытка косых взглядов, Федор так на себя разозлился, что стал рвать зубами недовязанный носок. Помочь ему теперь мог только Генка, насмешек которого Федор страшился больше, чем крыс, часто появлявшихся в гостиной-палате, когда ее покидали взрослые и ходячие ребята.

— Ген, подними этому рохле спицу, — скривив губы, снизошла до оплошности Федора Катька, продолжая вышивать красными нитками танк на синем кисете.

Генка в сердцах хмыкнул, откинул с глаз надоедливую челку, смерив Федора уничижительным взглядом, вразвалку двинулся за спицей.

Пригвожденный к топчану всеобщим презрением, Федор, вконец смутившись, попытался задобрить всесильного Генку почтительно-льстивым вопросом:

— Ген, а ты чего на фронт пошлешь?

— Да уж кое-что получше твоих бабьих носков, штопальщик.

В палате захихикали. Федор покраснел еще сильнее. Жалко улыбнувшись, спросил невнятно:

— Ну а все-таки чего, Ген?

— Табак, — бросил через плечо Генка, возвращаясь к своему валенку.

— Врешь?! — восхитилась Катька, застыв с занесенной иглой.

Генка не удостоил ее ответом, улыбнувшись в четверть рта, с подчеркнутым изяществом сплюнул на пол очередную порцию ниток. От этого плевка Катька еще больше разволновалась, заерзала на постели.

— Правда, табак?.. Откуда он у тебя?

— У однорукого выменял, — небрежно ответил Генка.

— У дяди Федота?

— Угадала… Возьми с полки пирожок.

— А на что выменял? — не унималась Катька.

— На две луковицы.

— Где ж ты лук взял?! — Катька едва не выпрыгнула из гипсовой кроватки.

— Много будешь знать — скоро состаришься, — нагло подмигнул ей мальчишка. И, насладившись вдоволь, продолжил игру: — В чеканку выиграл.

— Ты же проигрываешь всегда! — не удержался, выкрикнул со своей койки Марик, лепивший из замазки макет Кремля.

— Помалкивай! Пока по соплям не получил! — грубо оборвал Генка нового оппонента.

— Что ж ты Маринке лук не отдал? — выстуженным голосом просипела Валентина, которую за твердость и справедливость Татьяна Юрьевна назначила старшей по палате среди лежачих.

Генка беспечно улыбнулся, подкинул валенок к потолку, изловчился, ловко насадил на руку по самый локоть.

— Зубы-то у нее плавают. И лука ей не угрызть. Правда, Маринка? — улыбнулся Генка.

— Ага, — чуть слышно поддакнула Маринка.

— Можно было попросить протереть, — нудно настаивала Валентина.

— А мозгами шевелить ты умеешь? — перешел в контрнаступление Генка. — Что важнее: табак на фронте или лук для Маринки?

Аргументация мальчишки заставила всех замолчать.

— Стеша говорит, — невпопад вспомнила Катька, — что цинга — это ведьма такая когтистая, на цыганку похожая. Она по ночам с койки на койку скачет и всем рты кровавит.

— Ну и дура же ты, Катька. Прямо редкостная, — пропел Генка, вальяжно разваливаясь на громадном столе.

— А ты — шпана! — огрызнулась Катька.

— Валь, напишешь мне стихи? — спросил из дальнего угла похожий на печального хомячка шестилетний Шурик. — Я уж нашу Победу нарисовал.

— А стихи придумал? — вяло откликнулась Валентина, вырезавшая в подарок бойцам деревянную ложку.

— Стихи я еще раньше… Вот слушай: «Из танков наших непробиваемых и автоматов бейте веселее фашистов проклятых…»

— Непробиваемых танков нет, — продолжая возлежать на спине, Генка подкинул правой ногой и точно поймал на кончик носка свою разношенную матерчатую тапочку.

— Есть непробиваемые танки. — Шурик даже обиделся. — Они КВ называются! Вот!

— И кто же тебе сказал, что КВ непробиваемые? — усевшись на столе по-турецки, ехидно сощурился Генка.

— Мне сама твоя мама читала! Татьяна Юрьевна! Вот кто! — пискляво закричал Шурик.

От такого поворота Генка замолчал.

— Ген, дай банку, — попросила Маринка.

— А мне попить! — замельтешил рукой Марик.

Генка дернул головой, кинулся к медному чайнику, стоявшему на высокой табуретке у створчатого окна, рядом с рассохшимся, скрюченным фикусом.

Жадно присосавшись к острому носику, он сделал несколько порывистых глотков. Затем метнулся в противоположный угол, где на облезлом подносе, прямо на полу, выстроились разной величины банки, два старых судна и приплюснутый ночной горшок, которым никто никогда не пользовался. Отнеся банку Маринке, Генка возвратился к чайнику, наполнил высокую зеленую кружку с обкусанными краями, понес воду Марику.

Отдав кружку, скептически поджал губы, спросил так, чтобы слышала вся палата:

— Ну какая польза может быть на фронте от твоего макета? Кому он там нужен?

Марик захлебнулся от обиды, закашлялся, судорожно замахал перепачканными в замазке руками.

— А я!.. Ты же!.. Я доделаю когда!.. Мне вот только…

Бухнула дубовая дверь. Разметав, точно крылья, полы истершейся материнский жакетки «под котик», ворвался с мороза, помчался по палате пунцовый Павлик.

— Во танк какой! Сам из паркетин сбил! Видали?! В панфиловцев сыграем?!

— Ух ты! — ахнул Федор. — Где гвоздь для дула отхватил?

— Федот дал! Р-рррры!! Рраздавлю!! — понесся вокруг стола Павлик. — Законный, да?

— Ген, а правда! Давайте в двадцать восемь! — как флагом, нетерпеливо замахал своим рисунком Шурик.

— А Слонихи нет поблизости? — что-то прикидывая про себя, почти скороговоркой спросил у брата Генка.

— Она за дровами поехала. Сам видел, — заверил Павлик.

Не дожидаясь распоряжений старшего, он кинулся под пустовавший топчан, грохоча выволок искривленный железный ящик от сейфа, хранивший в себе сильно потрепанный набор «живой силы и техники».

— Ген, а почему только ты всегда Клычковым бываешь? — уныло спросил Марик.

— Пожалуйста, валяй ты! — издевательски ощерился Генка. — А я посмотрю! Или Маринку давай назначим… Во накомандует! — Генка поднял сразу два больших пальца. — Заодно и снаряды пособираете и под танки побросаетесь… А я буду просто рядовым… Ну начинайте! Начинайте! — заорал он на Павлика.

— Да ладно, Ген! Ну что ты этого дурака слушаешь? — вмешалась Катька. — Давайте скорее! Пока Паша с дровами чухается… А ты, Марик-кошмарик, еще раз высунешься, всегда будешь только Трусом! Понял?

— Трусом! Трусом! Пусть он опять будет Трусом! — затанцевал Павлик, принимаясь выгребать из ящика игрушки.

— А я вообще тогда не буду! Не буду играть! — выкрикнул Марик, прикрывая лицо перепачканными в замазке ладонями.

— Только этого нам еще не хватало! — заорал Генка. — А ну смолкни! — Он изо всей силы грохнул кулаком по загудевшему столу-шкафу. — Все по-честному! Считаемся! И ты тоже становись! — Генка схватил за шиворот Павлика. — Хватит по блату жить!