— …Я понимаю, когда вы Льва и Лошадь с собой приглашаете. Но зачем же Енота в такое дело звать? Хорошо вам, прытким да шустрым, а он в солидном возрасте уже, с животиком. Зачем же завлекать беднягу?
— Никто его не завлекал, — расплываясь в победной улыбке, отвечал Марик, — сам за нами увязался.
— Вот-вот. Вам смех да удовольствие, а мне дыры латать, — ворчала хмурая Маша. — Только-только от сажи всех отскребла, теперь Братца Енота от ожогов лечи.
Маша ругалась, а они чуть слышно счастливо пересмеивались в густеющем ноябрьском вечере. В зрачках ребят, все еще плясали, отражаясь, неровные, оранжевые всполохи урчащих кострищ. Виделось им, как всей палатой наперегонки мчались они к полыхающим пирамидам хвороста, оттолкнувшись, выпрыгивали, взмывали ввысь, зависали, опаленные чарующим жаром, над пламенным зевом и… перелетали, брали страшный барьер, превосходя в отваге и ловкости и Братца Льва, и Братца Лошадь.
Ушли в ночь высоченные кострища праздника вольности.
Прикрыв веки, Сергей ждал. Сквозь ритмичный перестук колес снова прорезался ровный, тягучий голос Маши.
— …В каждом человеке такой клад есть. Только силу эту великую надо уметь беречь и множить. По крохам, по каплям. А пользовать лишь в самый страшный час…
Он не смог уловить, как голос ее отодвинулся, исчез в плотном сумраке… Зато родился чуть слышный перезвон бубна. Это Гурум играл. А длинные, подсвеченные багряным зимним закатом руки Гюли плели, вытачивали причудливый, медленный узор древнего танца…
Обдав медовым запахом, прошуршал по одеялу букет земляники с каплями дождя на ребристых листьях…
Подошла Маша, склонилась над постелью, осторожно подула ему на ресницы… И сразу, в ту же минуту, отлетела выматывающая зубная боль. Сергей все смелее трогал кончиком языка проклятый зуб, дивясь, не смея верить, что боль кончилась, ушла без остатка…
И опять говорила Маша:
— …придет день, и кто-то из вас первым встанет с постели. Очень скоро он или она почувствует в себе ту великую силу… И однажды, во время мертвого часа, когда вы все будете спать, этот человек подойдет к вашим койкам, подует вам на ресницы, и вы… проснетесь. Откроете глаза, встанете на ноги и начнете ходить, бегать, скакать и прыгать… И уже на всю жизнь…
Той весной Вовка еще жил в старой деревяшке. У них там были сени, которые Вовка почему-то величал «передней». В тех самых сенях Сергей и увидел Ленку в первый раз.
Злобный ветер дул с самого утра. Дверь в сени была полуоткрыта. Ленка стояла к ним спиной и не слышала, как вошли Сергей и Катька. Девчонка стирала в тазу куклу и что-то мрачно ей выговаривала. Вода, видно, была холодная, потому что Ленка то и дело прятала красные ладони под старую шерстяную кофту, пытаясь отогреть их у себя на животе.
Когда Катька ее позвала, она обернулась, засветилась редкозубой улыбкой. Молочные еще те были зубы…
Потом, обогнав крик, бросилась к Катьке, повисла у нее на шее.
— Ой как здорово! А папа в футбол гоняет! У нас две полные коробки зефира и одна начатая! Есть хотите?.. Папа вчера утром прилетел! А чаю?.. Моя кукла третий раз за сегодня выгваздалась! Только выпущу, тут же все лужи измерит!..
Все вместе отправились искать Вовку. Перескакивая через останки порушенных бульдозером домушек, перешли разбитый гусеницами пустырь. Обгоняя их, по огромным лужам спешило, прыгало солнце. Орали, колготясь возле распоротого матраца, исхудавшие за зиму вороны. Окрысившийся ветер беспощадно ерошил перья на затылках у ворон, и оттого они казались вконец продрогшими и одинокими.
Возле школы, под мокрыми липами, гоняли мяч мальчишки. Среди них вспотевшим вопросительным знаком метался Вовка.
Катька попыталась было окликнуть его, но Ленка схватила ее за руку:
— Пусть он сам нас увидит. Знаете, как обрадуется!.. Взрослые называют папу безалаберным за то, что он с мальчишками играет в футбол… Даже Анастасия Григорьевна его вчера безалаберным назвала из-за того, что мы с папой вместо обеда торт из мороженого ели… Я обязательно, когда вырасту, безалаберной стану… Некоторым детям очень трудно со своими родителями. Ваську Шустова, вот этого, в синей куртке, все время колотят дома. А меня папа почти никогда не ругает. Даже если разобью что-нибудь, Только уезжает он очень часто…
Они с полчаса, наверное, под липами простояли, пока Вовка их заметил.
И за все полчаса Вовке раза два по мячу ударить удалось. Не больше. Никак не больше… Не пасовали ему совсем. А он все равно был счастлив…
Ох и повезло Сергею! Слева койка пустовала! Зато справа лежал Вовка. Уже в первый вечер Вовка сам предложил Сергею посмотреть тяжелый альбом из вишневого бархата, полный замечательных карикатур, вырезанных из газет и журналов.
Злобные стервятники в котелках и цилиндрах сумрачно косились со скал на пароходы, увозящие испанских детей.
Карабкался на африканскую землю бульдог — Муссолини, сжимая в короткой лапе окровавленный топор.
Зарилась на далекий берег зубастая акула в круглой японской фуражке.
Носатый, губошлепый Франко в короткой юбке жадно заглатывал монеты, которые сыпали ему в рот из мешков пузатые империалисты.
Какие прекрасные, стремительные дни начались с его переводом в палату.
Грозно полз по холмистому одеялу выкрашенный в яркие маскировочные цвета жестяной танк, извергая холодный кремневый огонь.
Выстраивались на тумбочках, держа равнение на знаменосцев, роты оловянных солдатиков. Новенькие, блестящие, остро пахнущие свежим лаком.
Вспыхивали, расцветали яркие переводные картинки: проворные сигнальщики, бдительные звукоуловители, неудержимые кавалеристы.
Из набухших от вечерней росы сумеречных кустов проводил к заставе очередную партию пленных диверсантов неутомимый храбрец Никита Карацупа.
Шуршала, скреблась о стекла колкая крупа. Неприметно скапливались тени в углах палаты. Через приоткрытые на четверть двойные фрамуги изредка залетали в палату крутые горошины. Зависали у самого потолка, словно приглядываясь к притихшим ребятам, а затем нехотя, осторожно опускались на тканьевые одеяла.
читала, чуть подвывая, похожая на добрую сову, педагог-воспитатель Эмма Осиповна, сидя за круглым столом, в середине палаты.
Слушали затаившись, мрачно посапывая. Редко клацали ножницы, скользила с коек бумажная стружка, одиноко позванивали гирьки на рамках для вытяжения.
Эмма Осиповна сняла очки, протерла их носовым платком, налила воды из графина, откашлялась и снова вернулась к книге.
А на койках продолжали упорно выкраивать большими и маленькими ножницами персонажей для панорамы «Волочаевские дни».
Сергею снова не подфартило… В прошлый раз, когда делали «Полтавскую битву», достались два убитых шведа и горка из ядер.
И теперь опять. Упитанный белогвардеец в пенсне, с задранным вверх наганом; разрыв снаряда — и единственный на всем поле битвы раненый партизан, который сам себя перевязывал, стоя на одном колене.
А вот Вовке просто редкостный набор попался. Красный командир со знаменем в руках, брошенный беляками пулемет «максим», и партизан с пурпурным башлыком, верхом на белом коне, с занесенной над головой шашкой.