Обняла меня спереди. Папа сзади. Меня припекало с двух сторон, я не мог пошевелиться, прижатый двумя печками. Мне страшно. Что происходит? Я же болел? Ещё не поправился? Ведун сказал, что все хорошо будет? Так я еще болею? Истеричка! Маму с папой напугал! Я не хотел! Они так переживают! Какой я глупый, ещё и разревелся, они же рядом, все хорошо будет! Ведун обещал! Он никогда не ошибается. Значит, я ещё немного поболею и поправлюсь! Обязательно!

- Мама! – я обнял еще белыми руками. Не хочу на предательские конечности смотреть. Закрыл глаза, прижимаясь сильнее. Не знаю, сколько мы так стояли. Я не мог двигаться. Они не шевелились тоже. Постепенно они остыли. Или я согрелся?

- Ну что, попьешь? – отстранился папа, мама пошла к плите. Меня усадили на табурет. Одеяло валялось на полу. Блин, позорище, в одной рубахе сижу, слезы лью! Я кое-как утерся аккуратно, чтоб опять не поцарапаться. Руки стали привычного цвета, не фарфоровой ужасающей белизны. Ногти уже не синие, но какие-то странные, сверкают, как перламутр. И длинные. Я что, так долго болел?

- Будешь? – мама протянула ту злополучную кружку. Я кивнул и прикоснулся к ней пальчиками. Не кипяток. Осторожно взял, пригубил. Горячо, но терпимо. Кое-как выпил отвар, знакомо пахнущий мятой и малиной.

- Маленький мой… – папа подошел и погладил меня по голове. Я всхлипнул, вскочил и повис на шее, для надежности и ногами за пояс обняв. И плевать, что в одной рубахе. – Ну всё, всё. Пережили, хвала духам. Перепугал нас до смерти. Сам, чай, тоже напугался?

- Уху… пааап… – выдохнул в ухо. Как же хорошо! Не хочу слазить!

- Медвежонок наш! – мама обняла нас с папой. – Ну что, пойдем одеваться и будем завтракать?

- Ой… да, – я слез и неловко переступал босыми ногами по полу. Папа перекинул мое одеяло на плечо, и подхватил меня под колени, усадив на согнутом локте.

- Мы быстро.

- Да, давай, сейчас живенько стол накрою, скоро остальные подойдут.

Когда поднялись на мой чердак, оттуда вышла Моррас с тряпкой и ведром, подмигнула мне и сбежала вниз.

Кувшин злополучный стоял на столе, снега не было. Меня передернуло. Что здесь произошло? Как так получилось?

Папа заметил, спросил:

- Может, пока внизу, с близнецами, поживешь? Или кто-нибудь с тобой? Мало ли, что…

- Я… не знаю… Давай потом? – в голове полная каша, ни о чем не могу думать.

- Хорошо, малыш, потом, так потом.

Он покопался в шкафу, положил на кровать белье, рубашку, штаны. Я погладил одежду рукой. Бежевая льняная рубашка с вышитым воротом, мягкие кожаные темно-коричневые штаны с ленточками по бокам. Это мои любимые, что они только не перенесли. Даже спуск с горы на заднице, и ничего, даже не порвались. Я улыбнулся воспоминаниям.

- Помочь? – я кивнул. В четыре руки быстро оделись. У меня даже ни единой мысли не было смущаться и стесняться его. Как не переживал, что с голой задницей на кухне обниматься полез. Он же родной мой. И мама. И остальные. Хотя, перед Сарраш и женой брата я, конечно же, голой задницей никогда не сверкал.

- Заплести тебя? Или постричь?

Я недоуменно посмотрел на него. Он улыбнулся и вытащил что-то из моих волос. Они упали до лопаток. Тааак, и сколько я болел?

- Сколько времени прошло?

Наррав понял, о чем я. Сел, стал расчесывать, потом плести начал. Решился:

- Почти месяц ты метался. Потом пришел в себя ненадолго. Мы обрадовались было, что все, но нет. Ты льдом весь покрылся. И полгода лежал, как сосулька. Как утром в первый день увидали, перепугались вусмерть. Думали, помер. Ведун, хорошо, пришел, нас отругал, как детей неразумных, что уж хоронить собрались. Сказал, кровь у тебя проснулась. Облегчить никак нельзя было. Разве что, родичей твоих найти. Но их уже веков пятнадцать никто не видел. Так что… сказал ждать, тебя не трогать, не говорить рядом, даже чтоб в комнату не поднимались. Сам потом дверь запечатал, потому что мы удержаться не могли, чтоб не видеть тебя. Он пару дней назад приходил, дверь открыл, сказал, что скоро уже… Сам обещал прийти, как начнется. Если не успеет, велел отогревать тебя. Что потом все в норму войдет.

Я сидел на кровати и пытался собрать мозги в кучу.

- О-хе-реть, – вспомнил я забытое слово. Точно, охереть, не встать. – И что я теперь за зверек северный? Песец, что ли? Или пиздец…

- Пиздец? – не понял шутки он. – Ярра, так ведун сказал. У них не так циклы идут, как у нас, в тридцать кровь просыпается, долго, тяжело, и лет за пять – окончательно в силу войдешь, пару сможешь искать. А у нас, сам знаешь, кровь в двадцать просыпается, но до пятидесяти полной силы нет. И пару искать не тянет. Дети еще.

- Детство кончилось? – расстроился я.

- И не думай даже! – рассмеялся он. – До пятидесяти и не отпустим, не мечтай! Ума не нажил совсем, а туда же, взрослый уже!

- Хорошо! – меня наконец-то отпускать стало. – Значит, дите еще неразумное? – я встал с кровати. Он тоже к двери пошел, обернулся:

- А то! Мелюзга!

- Аиии! – с визгом я запрыгнул на спину. – Неси тогда, а то за таким большим не успею, все без меня съедят!

Наррав рассмелся:

- Ну пошли, снежинка!

- Ноо, медведище, вперед!

Неужели, теперь все, как раньше, будет? Как хорошо, что я выздоровел!

На кухне нас уже ждали. Я так же ехал на спине. Слез, встал рядом с батей. Смотрю на них. Переживают. Волнуются. Любят. Хорошо-то как! Я заулыбался:

- Привет! Спящий красавец наконец-то оттаял! Что, никто так и не догадался поцеловать, чтоб я раньше проснулся? А я так ждал, так надеялся, думал, проснусь – а у постели очередь красавиц!

- Флерраааан! – от вопля близнецов зазвенела посуда. Меня подхватили с обеих сторон и закружили. Террен отмер и подорвался к младшим. Родные мои!

- Айяяаа! Аккуратнее, раздавите, громилы! Поаккуратнее, поакк… ой-е, щекотно!... Аааа, пусти, медведище!… ой, ребрышки мои, прощайте… ааайя!

- Нам, нам дайте, мы тоже хотим! Мы тоже соскучились! – сестра с Машшеей выцепили меня из загребущих ручонок мужчин и расцеловали в обе щеки.

- Вооот, другое дело, а то сразу бока мять, - пожаловался я им и обнял обеих. Поднять и закружить не мог, силенок нетути. Дамы сами троих таких, как я, с легкостью поднимут!

Наконец, уселись. Сидим, молчим, улыбаемся, переглядываемся. Так хорошо молчим, уютно. Как будто началась новая хорошая полоса, и мы только что проводили ту, другую. Она не была плохой, она была другая.

Я опять трескал вкуснюшую кашу Сарраш, слушал новости. Оказывается, сестренка по весне влюбилась, если все хорошо будет, через пару весен повенчаются. У Террена ожидается пополнение семейства, будет бегать маленький медвежонок или волчонок, как получится. Миррах, младший брат Сарраш, который мне все вещи шил, золотые руки, весной тоже повенчался, его избранник на лекаря учится, молодой лис, Лассит зовут. Я его как-то видел прошлой весной, такой необычный, с зелеными раскосыми глазами… веселый и озорной…

После завтрака мне наказали греться на солнышке. Ниррах и Вирран рядом развалились и сплетничали, пересказывали байки, чего взрослым знать не надобно… ну как же, секреты необычайные! То-то же… вы что думали? Детские секреты самые важные! Никому не надо знать, кто клея в сапоги Даррена залил! Когда он в сапогах же чаевничал у нас на кухне с Сарраш. Я смеялся, в красках представляя, как здоровяк сапоги эти снимал! Класс! Меня, блин, не было! Я б еще и штаны приклеил!

Они затихли. Во двор заходил ведун.

- Эээх… На самом интересном месте! Ладно, давай, потом поболтаем! – братья быстренько смотались.

- Ну, здравствуй, Флерран! – подошел ведун.

- Здравствуйте, дедушка.

- Какой вежливый и правильный молодец, подумайте-ка, – хмыкнул он. – А так и не скажешь, что в моем шатре прошлой рассветной все шкуры сшил друг с другом!

- Оп-па… – не сдержался я. Нижняя часть лица непроизвольно тянется вниз. Он рассмеялся.