— Этот факт, — отвечает он, — еще не апробирован абсолютно. Но думаю, что скрупулезное штудирование фундаментальных источников даст констатацию анало­гичного или вполне идентичного случая…

Я вздохнул и опять записал.

Посылаю за Ваней Чирюлиным, находившимся в это время в лесу. “Ну, — думаю, — конец для нашего изобретателя наступил! Как он будет спорить с подоб­ным профессором! Да он, наверное, умрет тут же, как только его увидит!..” Вынул профессор какую-то толстую книжку из своего портфеля и уткнулся в нее носом.

Через некоторое время, слышу, в сенях возня какая-то. Топтание на месте. Ну, естественно, думаю — это наш Ванька упирается. Входить боится. Стесняется.

Так оно и есть! Насилу втолкнули! Остановился он посреди комнаты, весь красный, глаза потупил, дышит, как лошадь.

— Вот наш изобретатель, — говорю я профессору. — Познакомьтесь: Иван Чирюлин, колхозный столяр.

Поднялся Павлинский со своего места и сухо пожал руку.

— Образцы древесины с тобой? — спрашиваю я Чирюлина.

Молча роется в кармане. Сопит. Видно, как руки дрожат. Вынимает веточки и осторожно кладет их на стол.

Начинает профессор внимательно осматривать эти кусочки. Щурит глаза и бормочет себе что-то под нос.

— Вот это, — поясняю я, — дуб, что недавно сруби­ли… Это береза, это ольха. Их мы пока не трогали.

— Ну что ж! — говорит профессор, закончив осмотр. — По моему субъективному мнению, дерево за­метно окрашено. А вот что покажут аналитические ис­следования, так это еще неизвестно… Как вы получили такую пигментацию? — обращается он к Чирюлину.

Зная робость нашего изобретателя, стараюсь отвечать за него.

— Да… — говорит профессор, выслушав мое объяс­нение. — Примитивный процесс… Но все равно, для его научного изучения потребуется несколько лет, прежде чем он приобретет какое-либо утилитарное значение.

— Почему несколько лет? — вдруг послышался строгий голос.

Я даже испугался. Ванька Чирюлин заговорил! При этом, заметьте, этак уверенно, напористо. Куда дева­лась его робость!

Посмотрел на него профессор и говорит:

— А как вы думали, молодой человек? Ведь даже за границей подобного опыта нет!

И начинает сыпать снова мудреные слова: пигмен­тация, диссоциация, циркуляция, конвентация, неустой­чивый режим и так далее.

Смотрю я на Ваню и не верю своим глазам. Совер­шенно преобразился! Куда девалась прежняя робость! Держит себя вызывающе. Глаза горят.

— Почему вы считаете, что процесс пигментации может быть неустойчивым? — спрашивает он профессора.

И пошел!.. Откуда у него эти знания! Тоже иногда произносит слова вроде: стабилизация, циркуляция и даже диссоциация. Но большей частью говорит попросту и очень понятно.

Спор разгорается. Начинает профессор перечислять штук двадцать имен иностранных ученых.

— Тимирязева забыли. Он один всех их стоит, — говорит Чирюлин.

— Это уже вопрос аквантости, — важно возражает профессор.

— Не “аквантости”, а “адекватности”, то-есть равно­значности, — поправляет Ваня. — Неужели… простите, конечно… по-русски говорить трудно!

Так вот, я и говорю… Кто бы мог подумать! Посмот­ришь — тихий и застенчивый, а как подошло к тому, чтобы защитить свое предложение, направленное, так сказать, на благо нашего народного хозяйства, так сразу преоб­разился. Огонь! Или можно ли было сказать по внешне­му виду, что он ботанику и химию самообразованием постиг в таком совершенстве? Нельзя…

Так и с “профессором” этим…Проходит Этак минут двадцать. Вваливается в избу в сопровождении Василия Васильевича Терехова какой-то старичок среднего роста. Выражение лица добродуш­ное. Вроде как бы улыбается все время. Одежда скромная.

— Здравствуйте, товарищи! — говорит. — Простите, что задержался! Тут соблазн по пути подвернулся. Не утерпел. Осматривал, при любезном сопровождении до­рогого Василия Васильевича, ваше лесное хозяйство. Может быть, оно и неудобно, так сказать, без хозяина, председателя колхоза… Не вы ли им будете? — обра­щается он ко мне.

— Я председатель… А вы кто будете?

— Разрешите представиться: профессор Стекольников. Командирован к вам из научно-исследова­тель­ско­го института… Ну как, Аркадий Агафонович? — обращает­ся он к товарищу, которого мы раньше приняли за профессора. — Уже договорились насчет помещения и про­чего?

“Вот так штука! — думаю я. — Кто бы мог подумать, что это профессор! Уж очень незаметный на вид…”

Начинает расспрашивать Ваню Чирюлина. Говорит просто, никаких тебе “циркуляции”. Всем понятно. А Павлинский, оказалось, всего-навсего, так сказать, техниче­ский помощник, не имеющий никакой ученой степени. Он сопровождал престарелого профессора.

Прожили они у нас две недели. За это время Ваня Чирюлин окрасил в их присутствии три десятка расте­ний всевозможной породы. Пробовали в разные цвета: красный, синий, зеленый, фиолетовый…

— Замечательное это предложение! — как-то говорит мне профессор. — Какую красивую мебель можно делать из такого дерева! Какие дорогостоящие приспособле­ния потребовалось бы сделать, чтобы пропитывать кра­ской древесину насквозь! И все равно материала, по­добного красному дереву, не получилось бы. Товарища Чирюлина вашего я заберу с собой в Москву. Пусть сделает научный доклад о своем оригинальном способе. По всей вероятности, мы совсем его там оставим. Знающие и талантливые люди нам нужны. Только уж робкий он слишком! Но это ничего, бы­вает…

Вас, конечно, заинтересует, в чем, собственно, заклю­чается изобретение Чирюлина, как он ухитрился окра­сить древесину растущего дерева.

Да очень просто!

В дереве, возле самого корня, сверлится дырочка. Ну, вроде как это делают ребята весной, когда хотят добыть сладкий липовый сок. В эту дырочку вставляет­ся резиновая трубка. Один конец трубки в дырочку, а другой, значит, к горлышку бутылки, наполненной каким-то красящим раствором. Бутылка подвешивается к этому же дереву, повыше. Понимаете? Вот краска, значит, по­ступает по трубке в дерево и смешивается там с соками, которые дерево пьет через корни из земли. Соки идут по всему дереву и уносят с собой краску. Даже веточки у самых листьев — и те окрашиваются! Проходит неко­торое время — дерево засыхает вследствие ядовитости краски. А краска-то впитывается в древесину так прочно, что ее оттуда уже ничем не вытравишь. В каждую клеточку попадает! Получается настоящее красное дерево.

Ну, конечно, при первых опытах, которые производил Чирюлин, все это получалось несовершенно. Краска ложилась неравномерно — химический состав краси­теля не был подобран правильно. А когда под это предложение были подведены твердые научные осно­вания, все стало на свое место. Вот сейчас тут у нас крупные делянки леса находятся под опытным участком. Вас интересует, какова судьба Вани Чирюлина? Те­перь он в большом почете. А застенчивым и скромным так и остался.

Вот поди угадай, что за человек, если судить о нем по внешним признакам!

АВТОМАТЫ ПИСАТЕЛЯ

Призвание стать писателем я почувствовал давно. Друзья из среды литераторов отнеслись ко мне недо­верчиво:

— Ну что ж, попробуйте! Вы думаете, это легко? Это вам не машины изобретать. Там все поддается матема­тическим вычислениям и сразу видно, что нужно. А вот в литературной деятельности столько неясностей…

— Вы представляете, — говорил мне один известный писатель, — я переписываю свои произведения по два­дцать пять раз! Вы понимаете? Двадцать пять раз!

— Все это ерунда! — гордо отвечал я. — У меня, например, имеется много интереснейших воспоминаний. Только садись и пиши.

Очутившись перед листом чистой бумаги, я очень бы­стро пришел в уныние. “Действительно, трудное дело, — подумал я. — С чего же начать?”

Меня почему-то все время тянуло изображать на бу­маге математические формулы. Или, в крайнем случае, еще раз написать отчет о своей последней работе под на­званием “К вопросу о псевдопараметрическом резонансе в четырехполюсниках при неустановившемся режиме кон­туров”.