Утянули крепко, завязали конец каната за дрожины, сзади воткнули подавалки. Мужик взял вожжи, и лошадь, поднатужась, сдернула телегу со жнивья. Лошадь сильная, она не останавливается, вывозит телегу на межу.

Вспомнилось, что сейчас, наверное, отец и Захар мучаются с Князь–мерином. Тот еле вывозит с загона пять крестцов, да и то раз десять подвернет, остановится, а то и опрокинет.

Начались овсяные обносы. Грань пошла влево. Яровые поперек нашей дороги выходят клином. Нужен глаз да глаз. Ваньке одному не справиться. Иду к нему, покрикивая на отстающих коров. Кличу Полкана. Привычный пес понимает с полуслова. Он бегает вдоль ярового от меня к Ваньке с высунутым от жары языком. Умный пес хорошо знает повадки баловливых коров. Глаз не спускает он с Бурлачнхи. Да и та зорко следит за ним и все норовит — или в овсяной обнос, или в просо. Но молнией несется к ней Полкан, и она стремглав бежит обратно.

 — Пошел! Прибавь шагу! — кричит Ванька Данилке.

Прогал становится все уже и уже. Особенно выдается яровое поле поповской земли. Оно сжимает нас, стадо вытягивается в узкую ленту. Мечемся втроем вдоль ярового. Данилка пустил коров, идет сбоку. На ржанище поднялась пыль, облаком повисла над стадом. Полуголодные коровы так и жмутся к яровым. Их тянет поповское просо. Надо же было посеять его именно тут, а не выше!

 — Гони! — крикнул Ванька.

Галопом, не давая коровам опомниться, гоним их узкой горловиной между просом и вздвоенным паром. Коровам, особенно старым и стельным, тяжело, но они бегут. Старые заплетаются ногами, а стельные хлопотливо прибавляют шаг.

Стадо растянулось чуть не на версту. Наконец‑то миновали опасное место. Теперь стадо нужно собрать.

Бегу за коровами и, чтобы их поторопить, жужжу, подражая оводам.

Стадо скучено. Данилка зашел вперед, сдерживает.

Стаду нужно отдохнуть. Я меряю тень. Семь. Пора. И наше рогатое пестрое полчище движется к стойлу. На нем — старый прошлогодний помет, густой бурьян. Идем осматривать спуск к воде. Вправо — крутой берег, поросший хвощом, похожим на елочки, левее — густая заросль осота, тростника. Сюда нельзя — топь. Ванька снимает штаны, лезет в воду.

 — Дно какое? — спрашиваю.

 — Немного вязкое.

Коровы, почуяв воду, спускаются. Они осторожны. Сначала нюхают, смотрят себе под ноги, потом, подойдя к воде, тихо нагибаются. Передних теснят задние. Всем хочется пить. Видим, что если все сразу двинутся в пруд, некоторые завязнут. Решаем так: Ваньке стоять у топи, Данилке — с берега сдерживать коров, а мне — в воду. Жду, когда напьются передние коровы; потом надо отогнать их и дать место другим. Так мы приучим коров входить в воду по очереди.

Вода в пруду ключевая, холодная. В середине мне «по шейку», к плотине, наверное, глубже. За самой плотиной — обрывистый, заросший травой, глухой овраг.

Когда напились самые нетерпеливые и отошли, приблизились более смирные. А за ними — старые и стельные. Стельных мы пускали по самому хорошему спуску. Некоторым не хотелось выходить. Ушли в воду по самую хребтину. Но мы их выгоняем — могут простудиться.

А самих мучает смертельная жажда. Но до тех пор, пока не напоим всех коров, пока не выйдут они из воды, никто из нас не пойдет к роднику. Тяжело дыша, чмокая копытами, вышла последняя стельная корова. Мы оглядели стадо. Многие полегли. В бурьяне коров почти не видно. Только корова вдовы Гулиной донимала Агая. Она второй год не телится, ходит яловая и надоела быкам. Агаю же — совсем прискучила.

Гонят на стойло и тучинские пастухи. Их стойло не так далеко от нашего.

Мы у родника. Сделали из широких листьев по ковшу, пьем и не можем напиться. Ключевая вода до того холодна, что, кажется, обжигает рот.

В сумках хлеб, вареная картошка, соль, по три маленькие воблы. Мы на череду у лавочника Патрикеева, и нам дали воблы. Это для нас лакомство.

Родниковый ключ рукавом выходит из‑под крутого склона оврага. Оттуда непрерывно течет поток. В самом горле вода колышет песок и камешки. Родник без сруба, с утоптанными краями. В течение последних лет он несколько раз менял место. Уже есть два обвала. По жила всегда пробивала новый путь. Видно, где‑то в горе есть озеро или река, откуда идет вода. Старики рассказывают, будто однажды выбило из ключа обломок синей доски. Говорили, будто доска эта от корабля. В самом деле, откуда берется вода?

Ванька опустил в родник ломоть хлеба. Хлеб покрутился, покрутился и поплыл по рукаву ручья. На хлебе от солнца и воды синяя по краям полоска. Крошки пошли на дно и стали радужными. Из‑под травы, что на краю родника, вынырнули два жука. Они направились к крошкам. Забавно смотреть, как жуки начали возиться с крошками. Они разбивали их, глотали, ныряли.

 — А ведь им небось холодно тут все время, — проговорил Ванька.

 — Обтерпелись.

Данилка молча грызет воблу. Ванька поймал хлеб и ест.

 — Как будто с сахаром! — хвалится он. — Пускайте и вы размачивать.

И мы с Данилкой пустили по ломтю.

 — Эх, как бы зимой не сдохнуть, — задумчиво проговорил Ванька. — Отец‑то навеял всего сорок пудов. На семена уйдет восемь, а там — за подати. Ей–богу, до Рождества не хватит.

 — Побираться с тобой пойдем, — сказал я.

 — Только по чужим селам. Ведь я еще ни разу не побирался. Как просить‑то?

 — Войдешь, помолишься и тяни: «По–одайте милостыньку, христа–ради».

 — Небось стыдно?

 — Сначала стыдно, потом привыкнешь.

 — Нет, — решительно заявил Ванька, — не пойду. Данилка, ты пойдешь собирать милостыньку?

 — Че–его? Милостыньку? Провалиться — не пойду.

 — Да ведь клад‑то все равно не найдешь.

 — Кто знает!.. Может, и найду. Скоро курган буду раскапывать. Золото попадется.

 — Откуда ты знаешь?

 — Старики сказывали: по ночам огни горят. Чертей только боюсь.

Не прочесть ли ему басню? Нет, не хочется сердить парня.

 — Клад не найду — воровать буду, — вдруг объявил Данилка.

 — У мужиков? — спросил Ванька.

 — У мужиков нечего. Вон где, — указал он куда‑то в сторону.

Ванька предложил искупаться. Около плотины было глубоко, с головкой. Мы плавали, ныряли.

С кувшином шел к нам на родник подпасок тучинского стада. Не дойдя, робко спросил:

 — Бить меня не будете?

 — Нет, — сказал ему Ванька, — мы не деремся.

Тучинский подпасок зачерпнул воды и вдруг ни с того ни с сего заявил:

 — А наш бык вашего быка сразу сшибет.

 — Что–о? — взревел Ванька. — Нашего Агая ваш бык сшибет?

 — Сразу, — повторил веснушчатый, как и я, парень, с глазами навыкате.

 — Скажи еще раз, и я твой кувшин в речку брошу! — встал Ванька. — Нашего Агая гром только сшибет. Он у попа сарай разворотил. Агай ревет — стекла в селе дрожат.

 — Наш Синий ревет — во всех селах слышно.

 — Врешь! Почему в нашем селе не слышно?

 — У вас люди глухие.

 — А у вас воры! — обрезал его Ванька.

Он сказал правду. Про деревню Тучино говорили: «Что ни двор, то вор». Но парень не смутился. Сел и закурил. И мы закурили.

 — Давай на спор, чей возьмет, — предложил Ванька.

 — Немного погодя, давай.

 — Это чтой‑то немного погодя? Овсом быка подкормить хотите?

 — Нет, скоро хозяин на деревню уйдет.

 — Хлопни кнутом, как уйдет. Мы выгоним своего богатыря Агая, а вы своего… теленка.

 — Вот он вам ужо покажет теленка, — подмигнул парень и, взяв кувшин, пошел, чуть прихрамывал.

Мы встревожились. Их быка мы ведь не видели. Может, и правда, он сшибет Агая? Но, переговорив, решили, что не родился еще тот бык, который мог бы сшибить Агая.

У Ваньки загорелись глаза. Любил он травить кочетов, собак, а теперь вот предстоит проучить тучинского хвальбишку с его дрянным быком. Долго ждать нам не пришлось. Послышались три размеренных удара. Выбежали из оврага на поле, к стойлу. На пригорке виднелся удаляющийся к Тучину старик пастух. Два подпаска махали нам дубинками. Ванька тоже хлопнул три раза и пошел к Агаю.