Отряд кавалеристов был послан в разведку. Вернувшись, они сообщили, что японский корпус движется форсированным маршем на станцию. В состав его входит, кроме японцев, отряд китайцев. Через час авангард должен быть здесь.

Генерал Страуберри хотел было оказать сопротивление:

— У нас десять тысяч человек. Будем защищаться. Один против двоих — это еще сносно…

— Но у нас нет артиллерии — заметил кто-то из офицеров. — Что же мы сделаем без нее? Нас уничтожат, не допустив до боя. К тому же, наши солдаты — это электротехники-рабочие, не привычные к бою… Сопротивление немыслимо при таких условиях.

Генералу пришлось согласиться со справедливостью этого замечания. Решено было отступать.

Тело Эриксона, завернутое в звездное знамя, поместили в гондолу. Почти весь запас электричества в аккумуляторах был истрачен на вчерашние действия. Нашлась небольшая батарея, которую приспособили к двигателю «Орла». За счет этого запаса он мог долететь до станции Сан-Луи. Тело сопровождали Ронбиггер и Берк, к которым присоединился Том Дэвис.

Я и Пижон остались с отрядом. Переход до станции Туксон предстояло сделать пешком; оттуда — продолжать отступление по железной дороге. Отряд кавалеристов прикрывал пехоту. Я сел на лошадь. Пижону пришлось взобраться на мула, так как лошади для него не нашлось.

— Теперь мы с вами точно Дон Кихот и Санчо Панса, патрон, — заметил он унылым тоном. — Только воевать-то приходится не с овцами и ветряными мельницами… А! Какова перемена декораций! Нет, вы полюбуйтесь на моего буцефала. Как вам нравится это четвероногое? Каково это — после всех чудес науки и техники путешествовать таким библейским способом!..

Мы приближались к Туксону, где поезда были заготовлены в достаточном количестве на случай какой-либо неудачи. Теперь это оказывалось очень кстати.

Внезапно позади нас послышались крики. Я повернулся. Вдали показался отряд неприятельской конницы — по-видимому, китайцев — мчавшейся на нас.

Генерал Страуберри остановил свой отряд и скомандовал в атаку. Я не счел нужным принимать в ней участие, тем более, что Пижон на своем муле не мог сопровождать меня. Мы остались вдвоем между отрядом кавалеристов и пехотой, теснившейся на дебаркадер.

Правду сказать, мы представляли довольно нелепую группу на этом открытом поле. Первым сообразил это Пижон.

— Поплетемся-ка и мы на станцию, патрон — сказал он. — По правде говоря, весь мой геройский дух выветрился, и я бы с наслаждением задал стрекача…

— В самом деле, что нам тут торчать, — ответил я. — Едем…

Но в эту минуту дикие крики раздались вправо от нас. Двое китайских кавалеристов, отделившиеся от отряда, с которым бились наши, летели на нас во весь опор.

У нас были револьверы, но у наших противников — ружья, и я видел, как они целились в нас.

Моим первым движением было ускакать, но Пижон? Упрямый мул трусил легкой рысцой и никакие усилия моего злополучного товарища не могли заставить его двинуться быстрее.

— На землю, Пижон! — крикнул я. — Укроемся за животными…

Мы соскочили наземь и, поставив рядом мула и коня, укрылись за ними. Китайцы мчались, стреляя на скаку. Мы отстреливались из револьверов, придерживая животных под уздцы свободной рукой. Ни китайские, ни наши пули не попадали в цель. Только когда они были уже близко, их выстрелы сделались удачнее, наша лошадь и мул, пронизанные пулями, повалились на землю. Мы прилегли за ними; китайцы спешились, чтоб лучше прицелится, мы выстрелили разом; один из них упал.

— Ага! Это моя пуля! — воскликнул я с гордостью.

— Ну, нет, патрон, — возразил Пижон, целясь в другого китайца — это я его уложил…

Он выстрелил. Второй китаец грохнулся на землю.

— Браво! — крикнул я. — Ну, первого вы уступите мне.

— С удовольствием, патрон! Пусть читатели «2000 года» думают, что мы вдвоем расправились с отрядом китайцев…

Увы, до «2000 года» было еще далеко. Мы не могли овладеть лошадьми «отряда», так как, испуганные выстрелами, быть может — задетые пулями, они умчались прочь. Поэтому мы пустились на станцию пешком. Но вскоре нас догнали наши всадники, возвращавшиеся из схватки. Они мчались, как сумасшедшие, иные кричали нам на ходу:

— Торопитесь! Целый полк за нами…

— Где генерал? — крикнул я.

— Убит.

Мы оглянулись. Вдали виднелась неприятельская конница.

— Возьмите нас с собой, — крикнули мы. — Наши лошади убиты…

Мне показалось, что последняя группа всадников останавливается, чтобы исполнить нашу просьбу. Но тут случилось нечто странное. Трое или четверо всадников вместе с лошадьми грохнулись наземь, пораженные каким-то невидимым оружием. Я поднял глаза к небу. Над нами, метрах в пятидесяти, вился японский аэрокар. Оставшиеся в живых всадники, бешено шпоря лошадей, унеслись как ветер. Мы стояли беспомощные, оцепенев от ужаса. В одно мгновение гондола аэрокара очутилась подле нас, сильные руки схватили меня и Пижона, подняли, перевернули, бросили на дно гондолы — и аэрокар взвился в высоту перед носом у китайского отряда.

В плену у японцев. В Сан-Франциско. Унизительная процессия. Военный суд. Смертный приговор. План г. Дюбуа. Сонное зелье. Неудавшееся бегство.

Я лишь смутно сознавал, что происходит. Я чувствовал только, что лежу на дне гондолы, в самой неудобной позе.

— Теперь конец! — мелькнуло у меня в голове. — Участникам эриксоновской бойни нечего рассчитывать на добрый прием…

Я вспомнил о флакончиках с ядом, которые мы имели при себе на всякий случай, и взглянул на Пижона. Он был бледен, как полотно, и выглядел совсем растерянным. Надо полагать, впрочем, что и у меня фигура была не слишком геройская.

— Что делать? — сказал я. — Не принять ли нам яд?

— Кажется, это было бы самое разумное… Да как его примешь? Ведь мы связаны…

В самом деле, я тут только заметил, что мое тело обвито веревкой и я почти не могу пошевелить руками.

— Скверное положение, патрон! И какое отношение к представителям печати — связать, точно каких-нибудь жуликов! Не придумаете ли чего-нибудь? Может, вам придет в голову какая-нибудь идея…

Но какие уж тут идеи: самой крохотной мыслишки в голове не шевелилось! Я мог только кряхтеть, стараясь улечься поудобнее.

Прошло часа два, когда мы почувствовали легкий толчок гондолы о землю. Японский офицер сказал нам что-то на своем языке. По жестам, сопровождавшим его слова, можно было догадаться, что он требует, чтобы мы встали. Это было не совсем легко исполнить со связанными руками, но так как ноги у нас оставались свободными, то мы кое-как поднялись и вышли из гондолы при помощи японских солдат. Кругом виднелись палатки, офицеры, солдаты — мы, очевидно, находились в японском лагере. Нас окружил взвод солдат с ружьями.

— Никак, они собираются нас расстрелять? — сказал мне Пижон.

— Нет еще, не теперь, — ответил по-французски какой-то важный офицер. Как мы узнали впоследствии это был сам генерал Лоритомо, командовавший Калифорнийской японской армией. Он предложил нам несколько вопросов:

— Вы французы?

— Да, генерал, — ответил Пижон.

— Вы были на Свинцовой Горе вместе с маршалом электрических сил?

— Да, генерал.

— Хорошо. Завтра вас отправят в Гаруко. Заметив наше недоумение, он прибавил:

— Гаруко — это японское название Сан-Франциско, из которого мы выгнали янки.

Нас отвели в какую-то постройку, где развязали, обыскали, отобрали бумажники, часы, чековые книжки — на двести пятьдесят тысяч франков — и флакончики с ядом. Субъект, который распоряжался обыском, какой-то старый японский сморчок, скрюченный и болтливый, очевидно, догадался об их содержимом, так как злобно засмеялся и принялся что-то объяснять нам. Судя по жестикуляции, он давал нам понять, что до самоубийства нас не допустят, а проделают над нами… чуть ли не «харакири», вообще что-то, что нам вовсе не понравится. Наконец, эта старая обезьяна угомонилась, указала нам на две циновки в углу и ушла, оставив нас под надзором двух часовых.